Владимир Морган
ВЛАДИМИР ВЫСОЦКИЙ: "ПУСТЬ ВПЕРЕДИ БОЛЬШИЕ ПЕРЕМЕНЫ"
ЭССЕ
1.
Душным летом 1972 года, в тогдашнем Ленинграде, на Чугунной улице, в коробке служебного помещения, называемой совещательной комнатой, где входная дверь - с торца и где на тот момент пребывали поэт Г.Поженян и еще двое незнакомых мне парней, я впервые лицом к лицу встретился с величайшим человеком из всех людей, кто жил вместе со мною на белом свете - с Владимиром Высоцким.
Я употребляю эпитет "величайший" не в умаление заслуг и достоинств других наших современников. Каждый хорош по-своему. Но, по глубокому душевному потрясению, пережитому мной давным-давно, от первого, когда-то подпольного, прослушивания песен "Хрипастого", у меня раз и равсегда сложилось впечатление, что Высоцкий - это мы, это наша эпоха. Безотносительно к тому, создал человек или нет эпохальное произведение подобное "Евгению Онегину" или "Войне и миру". Жанр зависит от состояния самого общества. Например: эпоха злополучного нэпа в Союзе лучше всего отображена в незамысловатых, казалось бы, приключениях Остапа Ибрагимовича Бендера.
Позже сложился даже исторический анекдот. Студента из будущего спрашивают: "Кто такой Леонид Брежнев?" Ответ: "Мелкая политическая фигура из эпохи Высоцкого."
И тем более удивительно теперь, что во всем социалистическом реализме при его жанровом разнообразии, царившем тогда в советской империи на всех языках, у нашего времени не нашлось другого способа отображения в слове кроме как явиться нам в восьмистах стихотворениях, городских баллад и романсах Высоцкого. Другого не дано. Хоть и просил его со страсной силой поэт у бога.
В стихотворно-песенно-артистических созданиях Высоцкого есть все. От уборщицы Нинки и уличных хулиганов, полета в самолете Гражланской авиации и бойцов штрафного батальона, до рассказа о Париже и неофициальной беседы с отставным Генеральным секом бывшей "родной коммунистической партии". Портреты, действующие лица. А необъятная тематическая широта - неоспоримое доказательство необьятности таланта.
2.
Так какова же была его или, вернее, наша эпоха? Как теперь оказалось, мы тогда пересели с броневика Ленина в "Наш паровоз вперед лети" и сходу вкатились во времена массово-глухого, а порой и открыто-одиночного недовольства. Во всех эшелонах власти, в идеологических окопах и в отхожих местах промысла советских обывателей. Несмотря на инерционное давление партийного аппарата.
Виктор Цой значительно позже Высоцкого угрожающе требовал в своих песнях: "Мы хотим перемен!". Но надо было обладать поистине гениальной пророческой интуицией, чтобы, прозревая грядущее, еще в семидесятые годы почувствовать, что поезд идет под откос, и сказать так, как сказал всенародный поэт: "Пусть впереди большие перемены - я это никогда не полюблю!"
Ко всему, самое главное: Владимиру Высоцкому, как никому другому в советское время, удалось воплотить в своем творчестве заповедную аксиому русской литературы: художественное, поэтическое слово - это не рафинированная игра в искрящийся бисер, а наивысочайшая тягость воплощения в нем правды жизни и неистребимый поиск справедливости. "Скажи, Серега?"
3.
Все это достаточно сложно, и я пишу так совсем не для того, чтобы смутить читателя высокопарностью. Напротив, для ясности. Потому что ко времени встречи с Высоцким я уже был мало-мальски обучен по системе высшего филологического образования, умел отличать в стихах искренность от подделки, глубокую заинтересованность автора от спекуляции на теме. Да и сам был неплох. Не ходил туда, куда указывали нам "партия и правительство". Единственно добавлю: мы хотели лучшего. Как говорится, жили не тужили и такое, вот, получили.
А в то лето семьдесят второго я целый год трудился репортером-поденщиком на радио Ленинградского оптико-механического объединения, сокращенно ЛОМО.
Великий тезка мой к тому времени тоже преуспел: бросил в сердцах строительрый институт, где учился по настоянию родителей, закончил театральную студию, попробовал актерскую силу на подмостках двух или трех московских театров и прибыл в прославленный город на Неве уже в роли бессмертного Гамлета.
Таганцы ставили пьесу Шекспира во Дворце культуры имени одной из советских пятилеток, уж не помню точно, какой по счету. Творческая интеллигенция и советско-партийная общественность Северной Пальмиры пришла в необычайное волнение от невиданного до сих пор Принца Датского, произносящего шекспировский монолог в переводе Бориса Пастернака на пустой сцене, у края свежевыкопанной могилы, в спортивном трико и с гитарой наперевес
Кому показалось, кому - не очень. Кто "за", кто - "против". Сказать правду, горячие дискуссии вокруг образа нового Гамлета, воплощенного на сцене Высоцким, переходили, порой, в рукопашные схватки. Особенно в студенческих общежитиях.
И вдруг в среде местных журналистов и газетчиков разнеслась удивительная весть, что всеобщий кумир "выступит" со своими песнями в конференц-зале ЛОМО. Кто-то даже сообщил, незнайке мне, что всякий раз, бывая в Питере, Володя и прежде любил это место встреч со своими слушателями. И действительно, здесь в то время находилась одна из лучших сцен тогдашнего Союза по акустическому оборудованию, с любящим исполнителя интелегентным и благодарным слушателем.
4.
Бывшее ЛОМО - одна из передовых и крупнейших в мире фирм по оптике, радиотелемеханике и акустической аппаратуре для космоса и подводных изысканий. Трудилось здесь тогда тысяч сорок разного народу: все в наушниках производственной музыки, почти все сплошь в белых халатах и мягких тапочках, в герметично закупоренных помещениях с заданным микроклиматом, с Политехническим институтом на базе предприятия. Становилось нормой высококвалифицированный рабочий с одним, а то и с двумя инженерными дипломами.
Дюраль, стекло, бетон... Мягкие кресла просторного конференц-зала амфитеатром облегали небольшую, уютную, открытую, полуовальную сцену, оборудованную микрофоном стационарной звукозаписывающей студии. А само предприятие, кстати, считалось "закрытым", оборонного значения, и чужие журналисты со стороны просто-напросто отгонялись от этого наиважнючего обьекта. Информация местных газетчиков, поставляемая ими во внешний мир, тщательно отцеживалась через секретный отдел. И еще одно "кстати": в многотиражной газете ЛОМО, называемой "Знамя", сотрудничал штатно в те года Сергей Довлатов, черпая там материал для своих первых рассказов и вырастая там ( как и везде ) в крупнейшего писателя современности.
5.
Со всех своих крепких ног бросился я к своему редактору радио, сообщая о скором прибытии Высоцкого. Она поморщилась.
-Что ты предлагаешь?
-Конечно, музыкально-литературную композицию! - воскликнул я, по-молодому наивный, хотя уже неоднажды битый, да неученый.
К тому времени мне удалось озвучить в эфире стихи тогда еще гонимого Эдуарда Межелайтиса, снабдить музыкой мягкий, "камерный" мир ленинградской поэтессы Тамары Никитиной, других редко печатаемых лириков, не считая местных талантов из литературного объединения ЛОМО. Мне казалось легко возможным создать радиокомпозицию по творчеству Высоцкого, принимая во внимание высокую степень его блистающего самобытностью поэтического таланта и широкую официальную известность поэта, как ведущего артиста театра на Таганке.
Но редактором моим была предпенсионного возраста женщина, познавшая все тайны и извивы партийной жизни. На прекрасных студийных "МэЗах" она частенько и скрытно переписывала песни того же самого Высоцкого, неплохо приторговывая бобинами по 100рэ за штуку ( в те-то времена! ), ибо единолично использовала пропускное право на внос и вынос магнитофонной ленты через проходную. Мне, однако, начинающая коммунистка-спекулянтка жестко отрезала:
-Нет! Может быть, только минут на пять в "Новостях".
Ее скептис и настороженность были непонятны мне. В свои тогдашние всего тридцать я, ведомый здоровыми тогда еще инстинктами здорового от природы человека, совершенно не реагировал на то обстоятельство, что всего лишь четыре года назад, жарким летом шестьдесят восьмого, под гусеницами советских танков погибла "бархатная" революция в Чехословакии и что как раз в 72-м началась очередная чистка в рядах творческой интеллигенции Союза.
По словам нынешнего нашего земляка Станислава Холмогорова, двеннадцать лет проработавшего в театре на Таганке, накал страстей и ужас ожидаемого разгрома труппы с особой силой выражен в песне Высоцкого "Еще не вечер", в которой любимый театр ассоциируется с пиратским кораблем "Корсар", едва держащимся наплаву. Только отчаянный телефонный звонок "по вертушке" главного режиссера Юрия Любимова Генсеку Брежневу помог ему спасти свое сценическое детище.
Всего такого, конечно, не знал в то время ни я, ни редакторша. Но она была искушеннее меня. Предстоящая встреча в ЛОМО с Высоцким нигде в городе заранее не была объявлена и я, профессионально обрадовавшись отсутствию пишущей братии, помчался с портативным магнитофоном "Репортер - 5" венгерского производства на интервью с поэтом. А моя руководительница мигом отправилась в партком совет держать: пускать в эфир сообщение о Высоцком или не пускать?
6.
Иная трудность совершенно неожиданно настигла меня у самых дверей конференц-зала. Поклонницы Высоцкого - молодые работницы и те из городских девиц, кому "по блату" удалось попасть на территорию головного предприятия, запрудили собой все подходы-выходы.
Как и положено соперницам, стояли они молча, отчужденно друг от друга. Плотно. Несокрушимой стеной. Но когда перед началом концерта появился Высоцкий в оцеплении народных дружинников, истеричные почитательницы поэта всей своей массой устремились к нему, стеснясь и толкаясь. Пробиться сквозь них было бы чудовищно здорово, но физически невозможно.
Крепким парням удалось затиснуть непризнанного гения в продолговатую комнату. Пятеро из них заняли круговую оборону у дверей, и к призывным выкликам юных сирен "Володя! Володя!" примешался и мой сердитый баритончик "Пресса! Пресса! Здесь пресса!" Я при этом яростно работал локтями, вздымая над головой красную книжечку с золотым теснением того, о чем я кричал.
Растерявшийся дружинник вставил голову в дверь и сообщил в пространство:
-Там какой-то из прессы...
-Кто такой? - резко спросил глухой, как-бы простуженный басок.
-Я корреспондент местного радиовещания!
-А-а-а...Тогда заходи,- улыбчиво протянул Высоцкий. Коротко, по-военному и, все-таки, участливо спросил: - В чем нужда?
Высоцкий занимал место в середине стола для президиума, царившего в центре помещения, отделанного, как и мебель вокруг, под красное дерево.
-Только небольшую радиобеседу для наших слушателей - работников объединения,- сказал я.
7.
В появившейся потом песне "Интервью" Высоцкий дал нелестный отзыв о деятелях масс-медиа, но полагаю, что это не про меня. А опасливые советские журналисты, думаю, его в то воемя не баловали своим вниманием. Наверное поэтому на мои слова Высоцкий удивленно вскинул брови, пристально вгляделся в меня и пророкотал окрепшим голосом:
-После... После концерта. Минут десять, не больше.
Но я не ушел, а приткнулся поближе, на уголке другого стола, длинного, как посадочная площадка, и стоящего в стороне, ближе к правой стене от входа.
-Раз уж у нас тут сидит корреспондент,- сказал Г. Поженян,- я передам для всех об одном случае, о котором рассказал мне военный моряк... Уж не знаю, в каком районе мирового океана, их подводная лодка, сумбарина потерпела аварию и легла на грунт. Лежать морякам на дне пришлось сорок восемь часов, задыхаясь от недостатка кислорода, обливаясь потом. Несколько членов экипажа сошли с ума и в их числе офицер-парторг, а в изолированном отсеке нашего моряка и его товарищей оказался магнитофон с записями песен Высоцкого. Все эти долгие, жуткие часы страдальцы бесприрывно крутили Володины кассеты и выжили, а особый эмоциональный настрой, помогавший им выстоять, вызвала у моряков песня "Спасите наши души".
Прищурившись, словно всматриваясь в темноту сквозь прожектора, подхватил тему героики Высоцкий. - Вот у меня недавно был случай, на репетиции... Стоим мы на сцене у края могилы. Там есть такой деревянный брус. И вдруг мой напарник оступается и летит головой прямо на угол. У меня сердце захолонуло. Но я этого парня успел подхватить и говорю ему: "Теперь ты мне по гроб своей жизни обязан". А он смеется: "Нет, говорит, теперь ты меня должен до самой пенсии содержать!"
По ходу этого рассказа я впервые получил возможность взглянуть на поэта и отметил его прекрасную физическую подготовку, крепко сбитое тело человека невысокого роста, замечательную координацию движений и мгновенную реакцию. Поразило меня двойственное впечатление, которое оставляло лицо. По лицу поэт мог вполне сойти за обыкновенного московского хулигана, если бы не какое-то тонкое, возможно, благоприобретенное позже неустанной работой над собой сквозящее изнутри благородство. Челка. Тяжелый подбородок. Густые брови. Оттопыренная нижняя губа. И постоянно сдерживаемая внутренняя сила.
Показалось, что Высоцкого занимает в его рассказе нравственная сторона процесса "спасение - благодарнось". Он, видимо, и размышлял об этом, когда заметил, что я, настырный, давно уже изподтишка включил свой "Репортер-5".
-Ну, спрашивай уже,- понятливо усмехнулся он.
-Владимир,- отчетливо и смело, как в прямомэфире, задал я свой первый вопрос,- скажите, пожалуйста, как вас называть по отчеству?
-Зачем это вам? - неожиданно резко и тяжело откликнулся Высоцкий.
-Вы всенародный поэт, известный артист известнейшего театра в нашей стране и за рубежом, вы старше меня и встреча наша официальная. Не могу же я перед радиослушателями называть вас просто Володей. Как-то несообразно с ситуацией. - как мог, объяснил я.
-Ну, Семенович,- нехотя буркнул Володя. И отпарировал: - А вас как?
-Ну, Иванович, в тон ему подхватил я . - Итак, Владимир Семенович, скажите, пожалуйста, как вы оцениваете свое творчество? Вы - кто: менестраль, бард, шансонье?
-Я поэт! - твердо, как математическую формулу наизусть, произнес Высоцкий. - Я - поэт, который пишет стихи и исполняет их под гитару. Я никогда не пою чужие песни или стихи. Я думаю, что, если бы Пушкин жил в наше время, он бы тоже исполнял свои стихи под гитару. Он, кажется, владел каким-то музыкальным инструментом.
-А кто ваш любимый поэт?
-Я всех и по разному люблю. Нельзя любить только одного кого-то, исключительно выборочно.
-Если вы работник печатного слова, то где и какие ваши книги могут почитать наши радиослушатели?
Высоцкий задержался с ответом. Вмешался Поженян: - "На этот вопрос я отвечу. Мы, друзья, помогаем Володе с выпуском первого поэтического сборника. Он скоро выйдет.Мы надеемся."
-А какой совет вы могли бы дать молодым людям. Как стать знаменитым или, скажем известным?
-Выйти на улицу, например, Горького - зябко повел плечом Высоцкий,- выбрать витрину побольше и - ногой! Чтоб стеклышки посыпались. - Его примеры были, что называется, от "противного". - Смотря кто к какой известности стремится...
8.
Продолжить Высоцкому не удалось. Стремительно распахнулась дверь и, вырвавшись из рук дружинников, в комнату вбежала разгоряченная борьбой блондинка с накладными ресницами и румянами на щеках, в ослепительно серебряном платье с люрексом, вся похожая на космическое создание. Гипнотически завороженно надвигалась она прямо на Высоцкого. Ну, не на сидящего же рядом Г. Поженяна,усатого, толстого и пожилого человека надвигаться ей!
-Что-то будет! Что-то будет! - встревоженно колотилась мысль в моей голове. - Кто она? Обманутая и покинутая? Соблазненная и ославленная?
-Я и вправду забеспокоился об исходе интервью. Тем более, что руки "мимолетного явления" неестественно странно и даже как-то угрожающе были заведены за спину. Но Высоцкий, сидевший за столом вполоборота в мою сторону, даже не переменил позу, только зыркнул на девицу да по-боксерски набычился.
-Тишина в комнате установилась мертвая. Казалось: вот-вот что-то должно произойти... Но не встретив у поэта ожидаемой ею реакции обожания, бывшая страстная поклонница разочарованно развернулась и - надо же, куда все подевалось? - не выпорхнула, а тяжело выбежала. О, Боже! Чего ожидала эта заочно влюбленная, кого увидеть и что встретить?
-Итак,- вернул меня к прозе жизни ровный голос Высоцкого,- продолжим нашу беседу...
9.
-Владимир Семенович, расскажите, пожалуйста, как зародился замысел непривычного зрителям образа Гамлета, которого вы играете на сцене? - задал я вопрос во второй части нашего интервью. И вновь забегала перед моими глазами красная стрелка на голубой шкале индикатора звука, чутко реагируя на каждый вздох и паузу сидевшей передо мной "неразрешенной" знаменитости.
-Однажды,- раздумчиво надиктовывал Высоцкий,- мы с Юрием Любимовым оказались в одном скором поезде, в одном купе. Я рассказал Юрию как я воспринимаю Гамлета и всю эту пьесу. Начиная с монолога "Быть или не быть". Знака вопроса в этом предложении у Шекспира нигде нет. И мы не должны канонически считать, что Гамлет - этакая полубезумная личность, запутавшаяся в сетях обстоятельств. Нет, Гамлет не потерявший разум уличный артист. Он - принц, царедворец, его учили этой науке: управлять собой, своей судьбой и людьми. Возраст у него - возраст совершенно зрелого мужчины. Не случайно, а намеренно он протыкает шпагой за занавесью подслушивающего противника. Он осознано расправляется со всеми своими врагами. Он для этого и прибыл на корабле из Англии, чтобы навести порядок в своем доме..."
И тут прозвенел в конференц-зале первый звонок.
-Что вы хотели бы пожелать нашим радиослушателям-оптикам? - заученно выпалил я .
-Чтобы здоровы были. Чтобы выпускали больше очков, биноклей, фотоаппаратов, микроскопов. Ну, что там еще?
-А вам, Владимир Семенович,- дальнейших творческих удач и свершений!
Я выхватил из кармана театральную програмку "Гамлета" и попросил у Высоцкого автограф. Мыслями уже весь на эстраде, он буквально слово в слово повторил свое пожелание, добавив только "Дорогим оптикам". И мы двинулись в зал.
10.
"Этот вечер мне запомнился на всю жизнь". По-другому и не скажешь. Свет в зале во время исполнения гасился. Старинная русская косоворотка малинового цвета с горячим оттенком, заправленная в брюки, была в этот раз концертным костюмом Высоцкого. В прорехе расстегнутой рубахи опасно вздувались жилы на горле хрипящего поэта. Время от времени, делая резкие движения по сцене, он сплевывал розовую слюну в урну с краю.
Но поэт не переставал петь, перевоплощаясь в своих персонажей и даже в самолет-истребитель. Публика восторженно воспринимала затаенную иронию в стихах поэта, а клокочущая боль, вырывающаяся из его истерзанного горла, казалось, была болью по утраченному людьми человеческому достоинству.
Поражали конечные согласные в словах. До Высоцкого никто так не пел. Общепринятые с юности человечества правила предписывали певцу "сглатывать" консонанты, добиваясь идеально открытого звучания гласных. Новатор по природе и бунтарь, Высоцкий опрокинул существовавшее до него. Он "вытягивал" согласные, казалось бы, мертвые звуки в конце слов, и они оживали, послушные его неимоверным усилиям.
Все образуется. Скоро новая манера исполнения станет зачетным нормативом. Но Высоцкий и здесь был первым.
11.
Не знаю, кто-нибудь до меня отважился или нет взять интервью у поэта, гонимого партийным официозом? Вряд ли. Не оказалось кинопленок и видеозаписей театральных постановок, в которых был занят Прометей-Высоцкий. В вихре житейских бурь пропала часть моих материалов, а оставшиеся я отправил в Комиссию по творческому наследию. Но чем дальше отстоит от нас то время, тем крупнее и рельефнее обозначается для потомков сложное и многогранное творчество Высоцкого.
А в то время на улице Пржевальского, в Октябрьском районе Ленинграда, неподалеку от Театральной площади и того самого Дворца культуры имени энной по счету и бесполезной Пятилетки, в местах господина Раскольникова, жил-поживал мой младший и единственный брат Александр. В описываемое мной лето шли мы с ним как-то по своим заботам, и вдруг я вновь и в последний паз увидел Высоцкого.
В знакомой малиновой косоворотке, в сапогах, верхом на заседланной лошади поэт триумфально пересекал асфальтное пространство Театральной площади и перепутанные в этом месте трамвайные рельсы. Никто из постоянно дежурящих эдесь милиционеров не останавливал всадника. Они знали его в лицо. И кто предполагал тогда: певцом какой эпохи будет назван хрипящий поэт конца ХХ столетия? Но запомнился мне Высоцкий именно таким: в солнце, верхом на привередливом коне, в цокоте копыт. Где он взял коня в этом каменном городе? Словно позаимствовал его у одной из многочисленных статуй Ленинграда - Петербурга - Питера - Северной Пальмиры...
08.07.99, Монреаль
|
