Гадкие лебеди
					
					Аркадий и Борис Стругацкие

                           Содержание

1.  Глава первая................................................2
2.  Глава вторая...............................................12
3.  Глава третья...............................................20
4.  Глава четвертая............................................31
5.  Глава пятая................................................40
6.  Глава шестая...............................................49
7.  Глава седьмая..............................................62
8.  Глава восьмая..............................................78
9.  Глава девятая..............................................94
10. Глава десятая.............................................109
11. Глава одиннадцатая........................................121
12. Глава двенадцатая.........................................127









     1. Глава первая

   Когда Ирма вышла,  аккуратно притворив за собой дверь, длинно-
ногая,  по-взрослому вежливо улыбаясь большим ртом с яркими как у
матери губами,  Виктор принялся старательно раскуривать сигарету.
Это не ребенок,  думал он ошеломленно.  Дети так не говорят.  Это
даже не грубость, - это жестокость, и даже не жестокость, а прос-
то ей все равно.  Как будто она нам тут теорему доказала, просчи-
тала все,  проанализировала, деловито сообщила результат и удали-
лась,  подрагивая косичками,  совершенно  спокойная.  Превозмогая
неловкость, Виктор посмотрел на Лолу. Лицо ее шло красными пятна-
ми,  яркие губы дрожали, словно она собиралась заплакать, но она,
конечно, не думала плакать, она была в бешенстве.
   - Ты видишь?  - Сказала она высоким голосом. Девчонка, сопляч-
ка...  Дрянь! Ничего святого, что ни слово-то оскорбление, словно
я не мать, а половая тряпка, о которую можно вытирать ноги. Перед
соседкой стыдно! Мерзавка, хамка...
   Да, подумал Виктор,  и с этой женщиной я жил.  Я гулял с нею в
горах,  я читал ей Бодлера, и трепетал, когда прикасался к ней, и
помнил ее запах...  Кажется даже дрался из-за нее.  До сих пор не
понимаю, что она думала, когда я читал ей Бодлера? Нет это просто
удивительно,  что мне удалось от нее удрать.  Уму непостижимо,  и
как она меня выпустила? Наверно, я тоже был не сахар. Наверное, я
и сейчас не сахар, но тогда я пил еще больше чем сейчас, и к тому
же полагал себя большим поэтом.
   - Тебе, конечно, не до того, куда там, - говорила Лола. - Сто-
личная жизнь, всякие балерины, артистки... Я все знаю. Не вообра-
жай,  что мы здесь ничего не знаем. И деньги конечно, бешенные, и
любовницы,  и  бесконечные  скандалы...  Мне это,  если хочешь ты
знать, безразлично, я тебе не мешала, ты жил как хотел...
   Вообще ее губит то, что она очень много говорит, в девицах она
была тихая,  молчаливая, таинственная. Есть такие девицы, которые
от рождения знают,  как себя надо вести. Она знала. Вообще то она
и сейчас ничего,  когда сидит, например, молча, на диване с сига-
ретой, выставив колени...  Или заломит вдруг руку за голову и по-
тянется. На провинциального адвоката это должно действовать чрез-
вычайно... Виктор  представил  себе  уютный вечерок,  этот столик
придвинут к тому вон дивану, бутылка, шампанское шипит в фужерах,
перевязанная ленточкой коробка шоколаду и сам адвокат, закованный
в крахмал,  галстук бабочкой. Все как у людей, и вдруг входит Ир-
ма... Кошмар, подумал Виктор. Да она же несчастная женщина.
   - Ты сам должен понимать,  - говорила Лола,  - что дело  не  в
деньгах,  что не деньги сейчас все решают. - Она уже успокоилась,
красные пятна пропали.  - Я знаю, ты по своему честный человек не
взбаломошный, разболтанный но не злой. Ты всегда помогал нам, и в
этом отношении никаких претензий я к тебе не имею.  Но теперь мне
нужна  не такая помощь.  Счастливой я себя назвать не могу,  но и
несчастной тебе не удалось меня сделать. У тебя своя жизнь у меня
- своя.  Я, между, прочим, еще не старуха, у меня еще многое впе-
реди.
   Девочку придется  забрать,  подумал Виктор,  она уже все,  как
будто,  решила. Если оставить Ирму здесь, в доме начнется ад кро-
мешный... Хорошо, а куда я ее дену? Давай-ка честно, предложил он
себе.  Только честно.  Здесь надо честно,  это не  игрушка...  Он
очень  честно вспомнил свою жизнь в столице.  Плохо,  подумал он.
Можно конечно взять экономку.  Значит,  снять постоянную  кварти-
ру...  Да не в этом же дело:  девочка должна быть со мной, а не с
экономкой...  Говорят, дети, которых воспитали отцы, - самые луч-
шие дети.  И потом она мне нравится,  хотя она очень странная де-
вочка...  И вообще,  я должен. Как честный человек, как отец. И я
виноват  перед  нею.  Но то все литература.  А если честно?  Если
честно - боюсь.  Потом она будет стоять передо мной, по-взрослому
улыбаться  большим ртом,  и что я сумею ей сказать?  Читай больше
читай,  каждый день читай, ничем тебе больше не нужно заниматься,
только читай.  Она это и без меня знает,  а больше мне сказать ей
нечего.  По тому и боюсь... Но и это еще не совсем честно. Не хо-
чется мне, вот в чем дело. Я привык один. Я люблю один. Я не хочу
по-другому...  Вот как это выглядит,  если честно.  Отвратительно
выглядит, как и всякая правда цинично выглядит, себялюбиво, гнус-
ненько... Честно...
   - Что  же  ты молчишь?  Спросила Лола.  - Ты так и собираешься
молчать?
   - Нет-нет, я слушаю тебя, - поспешно сказал Виктор.
   - Что ты слушаешь? Я уже полчаса жду, когда ты изволишь отреа-
гировать. Это же не только мой ребенок, в конце концов...
   А с ней тоже надо честно?  - Подумал Виктор. Вот уже с ней мне
совсем не хочется честно.  Она, кажется, вообразила себе, что та-
кой вопрос я могу решить тут же, за двумя сигаретами.
   - Пойми,  - сказала Лола, - я ведь не говорю, чтобы ты взял ее
на себя.  Я же знаю,  что ты не можешь,  и слава богу,  что ты не
возьмешь  ты  ни на что такое не годен.  Но у тебя же связи есть,
знакомства, ты все-таки известный человек, ты помоги ее устроить!
Есть  же у нас какие-то привилегированные заведения,  пансионаты,
специальные школы.  Она ведь способная девочка,  у нее  к  языкам
способности, и к математике, и к музыке...
   - Пансионат,  - сказал Виктор.  - Да конечно... Пансионат. Си-
ротский приют... Нет-нет, я шучу. Об этом стоит подумать.
   - А что тут думать? Любой был бы рад устроить своего ребенка в
хороший пансионат или в специальную школу. Жена нашего доктора...
   - Слушай Лола,  - сказал Виктор. - Это хорошая мысль, я попро-
бую что-нибудь слелать. Но на это нужно время, это не так просто.
Я, конечно напишу...
   - Напишу! Ты весь в этом. Не писать надо, а ехать лично, поро-
ги обивать! Ты же все равно здесь бездомник! Все равно только пь-
янствуешь  и  с девками путаешься.  Неужели так трудно для родной
дочери...
   О, черт,  подумал Виктор, так ей все и объясни. Он снова заку-
рил, поднялся и прошел по комнате. За окном темнело, и по-прежне-
му лил дождь, крупный, тяжелый, неторопливый-дождь, которого было
очень много и который явно никуда не торопился.
   - Ах,  как ты мне надоел!  Сказала Лола с неожиданной злостью.
Если бы ты только знал, как ты мне надоел...
   Пора идти,  подумал  Виктор.  Начинается священный материнский
гнев, ярость покинутой и все такое прочее;все равно сегодня я ни-
чего ей не отвечу. И ничего не стану ей обещать.
   - Ни в чем на тебя нельзя положиться,  - продолжала она, - не-
годный муж бездарный отец... Модный писатель, видите ли дочь род-
ную воспитать не сумел... Да любой мужик понимает в людях больше,
чем ты!  Ну что ты делаешь?  От тебя же никакого проку. Я одна из
сил выбиваюсь, не могу ничего. Я для нее нуль, для нее любой мок-
рец в сто раз важнее чем я. Ну ничего, ты еще спохватишься! Ты ее
не учишь,  так они ее научат! Дождешься еще, что она тебе будет в
рожу плевать, как мне...
   - Брось, Лола, - сказал Виктор, морщась. - Ты все-таки знаешь,
както. Я отец, то верно, но ты же мать. Все у тебя кругом винова-
ты...
   - Убирайся! - Сказала она.
   - Ну вот что,  - сказал Виктор. - Ссориться я с тобой не наме-
рен.  Решать  с бухты-барахты я тоже ничего не намерен.  Буду ду-
мать. А ты...
   Она теперь   стояла,   выпрямившись,   и  прямо-таки  дрожала,
предвкушая упрек, готовая с наслаждением ринуться в свару.
   - А ты, - спокойно сказал он, - постарайся не нервничать. Что-
нибудь придумаем. Я тебе позвоню.
   Он вышел в прихожую и натянул плащ.  Плащ был еще мокрый. Вик-
тор заглянул в комнату Ирмы,  чтобы попрощаться, но Ирмы не было.
Окно было раскрыто настежь,  в подоконник хлестал дождь. На стене
красовался  транспорант  с  надписью  большими  красивыми  буква-
ми: 'Прошу никогда не закрывать окно'.  Транспорант был мятый,  с
надрывами и темными пятнами,  словно его неоднократно  срывали  и
топтали ногами. Виктор прикрыл дверь.
   - До свидания, Лола, - сказал он. Лола не ответила.
   На улице было уже темно.  Дождь застучал по плечам, по капюшо-
ну. Виктор ссутулился и сунул руки в карманы. Вот в этом скверике
мы в первый раз поцеловались, думал он. А вот этого дома тогда не
было, а был пустырь, а за пустырем свалка, там мы охотились с ро-
гатками на кошек,  а сейчас я что-то ни одной не видел.  И ничего
мы тогда не читали, а у Ирмы полна комната книг. Что такое была в
мое  время 12-ти летняя девчонка?  Конопатое хихикующее существо,
бантики,  чулки,  картинки с зайчиками и белоснежками, всегда па-
рочками-троечками, шу-шу-шу, кульки с ирисками, испорченные зубы.
Чистюли, ябеды, а самые лучшие из них-точно такие же, как мы: ко-
ленки  в  ссадинах,  дикие рысьи глаза и пристрастие к подножкам.
Времена новые наконец,  что-ли наступили? Нет, подумал он. Это не
времена. То есть и времена,  конечно,  тоже... А может быть она у
меня вундеркинд?  Случаются же вундеркинды.  Я-отец  вундеркинда.
Почетно,  но хлопотно, и не столько почетно, сколько хлопотно, да
в конце концов и не почетно вовсе,  а так...  А вот эту улочку  я
всегда  любил,  потому что она самая узкая.  Так,  а вот и драка.
Правильно,  у нас без этого нельзя,  мы без этого никак не можем.
Это у нас здесь испокон веков. И двое на одного...
   На углу стоял фонарь.  У границы освещенного пространства мок-
нул автомобиль с брезентовым верхом, а рядом с автомобилем двое в
блестящих плащах пригибали к мостовой третьего-в черном и мокром.
Все трое с натугой и неуклюже топтались по булыжнику.  Виктор ос-
тановился,  потом подошел поближе.  Непонятно было, что тут собс-
твенно происходит.  На драку не похоже:  никто никого не бьет. На
возню от избытка молодых сил не похоже тем более-не слышно азарт-
ного гиканья  и жеребячьего ржания...  Третий в черном вдруг выр-
вался, упал на спину, и двое в плащах сейчас же повалились на не-
го.  Тут Виктор заметил, что дверцы машины распахнуты, и подумал,
что этого черного либо недавно вытащили,  либо пытаются туда  за-
пихнуть. Он подошел вплотную и рявкнул:
   - Отставить!
   Двое в  плащах разом обернулись и несколько мгновений смотрели
на Виктора из под надвинутых капюшонов.  Виктор  заметил  только,
что  они молодые и что рты у них разинуты от напряжения,  а затем
они с невероятной быстротой нырнули в автомобиль,  стукнули двер-
цы,  машина взревела и умчалась в темноту.  Человек в черном мед-
ленно поднялся, и, разглядев его, Виктор отступил на шаг. Это был
больной из лепрозория - 'мокрец' или 'очкарик',  Как их здесь на-
зывали за желтые круги вокруг глаз,  - в плотной черной  повязке,
скрывающей  нижнюю  половину  лица.  Он  мучительно тяжело дышал,
страдальчески задрав остатки бровей.  По лысой голове стекала во-
да.
   - Что случилось? - Спросил Виктор.
   Очкарик смотрел не на него, а мимо, глаза его выкатились. Вик-
тор хотел обернуться,  но тут его с хрустом ударило в затылок,  и
когда он очнулся,  то обнаружил, что лежит лицом вверх под водос-
точной трубой.  Вода хлестала ему в рот,  она была  желтоватая  и
ржавая  на  вкус.  Отплевываясь  и кашляя,  он отодвинулся и сел,
прислонившись спиной к кирпичной стене.  Вода,  набравшаяся в во-
ротник,  поползла  по  телу.  В голове гудели и звенели колокола,
трубили трубы и били барабаны.  Сквозь этот шум Виктор  разглядел
перед собой худое темное лицо. Мальчишечье лицо. Знакомое. Где-то
я его видел.  Еще до того, как у меня лязгнули челюсти. Он подви-
гал языком, пошевелил челюстью. Зубы были в порядке. Мальчик наб-
рал под трубой пригорошню воды и плеснул ему в глаза.
   - Милый, - сказал Виктор. - Хватит.
   - Мне показалось,  - сказал мальчик серьезно,  - что вы еще не
очнулись.
   Виктор осторожно засунул руку под капюшон  и  ощупал  затылок.
Там была шишка-никаких раздробленных костей,  даже крови не быбы-
ло.
   - Кто же это меня? Задумчиво спросил он. - Надеюсь не ты?
   - Вы сможете идти,  господин Банев?  - Сказал мальчик.  -  Или
позвать кого-нибудь? Видите ли, для меня вы слишком тяжелый.
   Виктор вспомнил, кто это.
   - Я тебя знаю,  - сказал он.  - Ты - Бол-Кунац,  приятель моей
дочери.
   - Да, - сказал мальчик.
   - Вот и хорошо. Не надо никого звать и не надо никому говорить
а давай-ка немножко посидим и опомнимся.
   Теперь он разглядел,  что с Бол-Кунацем тоже не все в порядке,
на щеке у него темнела свежая царапина, а верхняя губа припухла и
кровоточила.
   - Я все-таки позову кого-нибудь, - сказал Бол-Кунац.
   - Стоит ли?
   - Видите ли, господин Банев, мне не нравится, как у вас дерга-
ется лицо.
   - В самом деле?  - Виктор ощупал лицо.  Лицо не дергалось... -
Это тебе только кажется... А теперь мы встанем. Что для этого не-
обходимо?  Для  этого необходимо подтянуть под себя ноги...  - Он
подтянул под себя ноги, а ноги показались ему не своими.
   - Затем, слегка оттолкнувшись от стены, перенести центр тяжес-
ти таким образом...  - Ему никак не удавалось перенести центр тя-
жести,  что-то мешало.  'Чем же это меня? - Подумал он. - Да ведь
как ловко...'
   - Вы наступили себе на плащ,  - сообщил мальчик, но Виктор уже
сам разобрался со своими руками и ногами,  со своим плащом и  ор-
кестром под черепом. Он встал. Сначала пришлось придерживаться за
стенку, но потом дело пошло лучше.
   - Ага,  - сказал он.  - Значит, ты меня оттащил до этой трубы.
Спасибо.
   Фонарь стоял на месте,  но не было ни машины, ни очкарика. Ни-
чего не было. Только Бол-Кунац осторожно гладил свою ссадину мок-
рой ладонью.
   - Куда же они все делись?  - Спросил Виктор.  Мальчик не отве-
тил.
   - Я тут один лежал?  - Спросил Виктор.  - Вокруг никого больше
не было?
   - Давайте я вас провожу,  - сказал Бол-Кунац. - Куда вам лучше
идти? Домой?
   - Погоди, - сказал Виктор. - Ты видел, как они хотели схватить
очкарика?
   - Я видел, как вас ударили, - сказал Бол-Кунац.
   - Кто?
   - Я не разглядел. Он стоял спиной.
   - А ты где был?
   - Видите ли, я лежал здесь за углом...
   - Ничего не понимаю,  - сказал Виктор.  - Или у меня с головой
что-то почему, собственно, ты лежал за углом? Ты там живешь?
   - Видите ли,  я лежал,  потому что меня ударили еще раньше. Не
тот, который вас ударил, а другой.
   - Очкарик?
   Они медленно шли, стараясь держаться мостовой, чтобы на них не
лило с крыш.
   - Н-нет, - ответил Бол-Кунац, подумав. - По-моему, они все бы-
ли без очков.
   - О,  господи,  - сказал Виктор.  Он полез рукой под капюшон и
потрогал шишку. - Я говорю о прокаженном, их называют очкариками.
Ну, знаешь, из лепрозория? Мокрецы...
   - Не знаю,  по-моему они все были вполне здоровы,  - сдержанно
произнес Бол-Кунац.
   - Ну-ну!  - Сказал Виктор.  Он ощутил некоторое беспокойство и
даже остановился.  - Ты что же,  хочешь меня уверить,  что там не
было прокаженного? С черной повязкой, весь в черном...
   - Это никакой не прокаженный!  - С неожиданной  запальчивостью
сказал Бол-Кунац. - Он поздоровее вас...
   Впервые в этом мальчике обнаружилось что-то мальчишечье и сра-
зу исчезло.
   - Я не совсем понимаю,  куда мы идем,  - помолчав,  сказал  он
прежним серьезным до бесстрастия тоном. - Сначала мне показалось,
что вы направляетесь домой,  но теперь я вижу, что мы идем в про-
тивоположную сторону.
   Виктор все еще стоял,  глядя на него сверху вниз. Два сапога -
пара, подумал он. Все просчитал, проанализировал и деловито решил
не сообщать результата. Так он мне и не расскажет, что здесь было
а может быть уголовники? Новые знаете ли, времена... Чепуха, знаю
я нынешних уголовников...
   - Все  правильно,  - сказал он и двинулся дальше.  - Мы идем в
гостиницу, я там живу.
   Мальчик, прямой, строгий и мокрый шагал рядом. Преодолев неко-
торую нерешительность,  Виктор положил руку ему на плечо.  Ничего
особенного не произошло - мальчик стерпел.  Впрочем,  он вероятно
решил,  что его плечо понадобилось в утилитарных целях,  как под-
порка для травмированного.
   - Должен тебе сказать,  - самым  доверительным  тоном  сообщил
Виктор,  - что у вас с Ирмой очень странная манера разговаривать.
Мы в детстве говорили не так.
   - Правда?  - Вежливо сказал Бол-Кунац. - И как же вы говорили?
   - Ну, например, этот твой вопрос у нас бы звучал так: Чиво?
   Бол-Кунац пожал плечами.
   - Вы хотите сказать, что это было лучше?
   - Упаси бог. Я хочу только сказать, что это было бы естествен-
нее.
   - Именно то,  что наиболее естественно, - заметил Бол-Кунац, -
менее всего подобает человеку.
   Виктор ощутил  какой-то  холод внутри.  Какое-то беспокойство.
Или даже страх. Словно в лицо ему расхохоталась кошка.
   - Естественное всегда примитивно, - продолжал между прочим Бол
-Кунац. - А человек - существо  сложное,  естественность  ему  не
идет. Вы понимаете меня, господин Банев?
   - Да, - сказал Виктор, - конечно...
   Было нечто удивительно фальшивое в том, что он отечески держал
руку на плече этого мальчишки,  который не мальчишка. У него даже
заныло в локте. Он осторожно убрал руку и сунул ее в карман.
   - Сколько тебе лет? Спросил он.
   - Четырнадцать, - рассеяно ответил Бол-Кунац.
   - А-а...
   Любой другой  мальчик на месте Бол-Кунаца непременно заинтере-
совался бы этим раздражающе - неопределенным 'а-а',  но Бол-Кунац
был не из любых мальчиков.  Он ничего не сказал.  Его не занимали
интригующие междометия.  Он размышлял над соотношением естествен-
ного и примитивного.  Он сожалел, что ему попался такой неинтели-
гентный собеседник, да еще ударенный по голове...
   Они вышли на проспект президента.  Здесь было много фонарей, и
попадались прохожие,  торопливые,  согнутые  многодневным  дождем
мужчины и женщины. Здесь были освещенные витрины, и озаренный не-
оновым светом вход в кинотеатр,  где под навесом толпились  очень
одинаковые молодые люди неопределенного пола,  в блестящих плащах
до пяток. И над всем этим сквозь дождь сияли золотые и синие зак-
линания: "Президентдент - отец народа",  "Легион свободы - верный
сын президента", "Армия наша грозная слава"... Они по инерции шли
по мостовой, и проехавший автомобиль, рявкнул сигналом, загнал их
на тротуар и окатил грязной водой...
   - А я думал тебе лет восемьдесят, - сказал Виктор.
   - Чиво-чиво? - Противным голосом спросил Бол-Кунац, и Виктор с
облегчением  засмеялся.  Все-таки  это был мальчик,  обыкновенный
нормальный вундеркинд,  начитавшийся Гейбора, Зурзмансора, Фремма
и может даже осиливший Шпенглера.
   - У меня в детстве был приятель,  - сказал Виктор,  -  который
затеял прочитать Гегеля в подлиннике и прочитал-таки, но сделался
шизофреником.  Ты в свои годы,  безусловно, знаешь, что такое ши-
зофрения?
   - Да, знаю, - сказал Бол-Кунац.
   - И ты не боишься?
   - Нет.
   Они подошли к отелю, и Виктор предложил:
   - Может быть, зайдешь ко мне, обсохнешь?
   - Благодарю вас. Я как раз собирался попросить разрещения зай-
ти.  Во-первых,  я должен вам кое-что сказать,  а, во-вторых, мне
надо поговорить по телефону. Вы разрешите?
   Виктор разрешил.  Они прошли  сквозь  вращающуюся  дверь  мимо
швейцара,  снявшего перед Виктором фуражку, мимо богатых статуй с
электрическим свечами, в совершенно пустой вестибюль, пропитанный
ресторанным запахом,  и Виктор ощутил привычный подъем в предвку-
шении наступающего вечера,  когда можно будет пить  и  безответс-
твенно болтать и отодвинуть локтем на завтра то,  что раздражающе
наседало сегодня; в предвкушении Юма Голема и доктора Квадриги, и
может быть еще с кем-нибудь познакомлюсь, и может быть что-нибудь
случится - драка или сюжет. Вдруг заиграет - и закажу-ка я сегод-
ня миноги и пусть все будет хорошо, а последним автобусом поеду к
Диане.
   Пока Виктор брал ключи у портье, за его спиной проходил разго-
вор.  Бол-Кунац разговаривал со швейцаром.  'Ты зачем сюда  впер-
ся?' - Шипел швейцар.  'У меня разговор с господином Баневым'. 'Я
тебе покажу разговор с господином Баневым'.  - Шипел  швейцар,  -
шляешься по ресторанам...  'У меня разговор с господином Баневым,
- повторил Бол-Кунац.  - Ресторан меня не интнересует'.  'Еще  бы
тебя,  щенка,  ресторан интересовал...  Вот я тебя отсюда вышвыр-
ну.' Виктор взял ключ и обернулся.
   - Э... - Сказал он. Он опять забыл имя швейцара. - Парнишка со
мной, все в порядке.
   Швейцар ничего не ответил, лицо у него было недовольное.
   Они поднялись в номер.  Виктор с наслаждением сбросил  плащ  и
наклонился, чтобы расшнуровать сырые ботинки. Кровь прилила к го-
лове и он ощутил изнутри болезненные редкие толчки в то место где
был желвак,  тяжелый и круглый,  как свинцовая лепешка.  Он сразу
выпрямился и, придерживаясь за косяк, стал сдирать ботинок, упер-
шись в задник носком другой ноги.  Бол-Кунац стоял рядом,  с него
капало.
   - Разрешите позвонить,  - сказал Бол-Кунац, не двигаясь с мес-
та.
   - Валяй, - Виктор содрал второй ботинок и в мокрых носках ушел
в ванную.  Раздеваясь, он слышал, как мальчик негромко разговари-
вает спокойно и неразборчиво. Только однажды он отчетливо и гром-
ко произнес:  'Не знаю'. Виктор обтерся полотенцем, накинул халат
и, достав чистую купальную простыню, вышел из ванной.
   - 'Вот тебе' - сказал он и тут же увидел,  что это ни к  чему.
Бол-Кунац по-прежнему стоял у дверей,  и с него по-прежнему капа-
ло.
   - Благодарю вас,  - сказал он.  - Видите ли,  мне надо идти. Я
хотел бы еще только...
   - Простудишься, - сказал Виктор.
   - Нет,  не беспокойтесь, благодарю вас. Я не простужусь. Я хо-
тел  еще  только выяснить с вами один вопрос.  Ирма вам ничего не
говорила?
   Виктор бросил простыню на диван,  присел на корточки перед ба-
ром и вытащил бутылку и стакан.
   - Ирма мне много чего говорила,  - ответил он довольно мрачно.
Он налил в стакан на палец джину и долил немного воды.
   - Она не передавала Вам наше приглашение?
   - Нет, приглашений она мне не передавала. На, выпей.
   - Благодарю вас,  не нужно.  Раз она не передавала, передам я.
Мы хотели бы встретиться с вами, господин Банев.
   - Кто это - мы?
   - Гимназисты.  Видите ли, мы читали ваши книги и хотели бы за-
дать вам несколько вопросов.
   - Гм,  - сказал Виктор с сомнением. - Ты уверен, что это будет
интересно всем?
   - Я думаю, да.
   - Все-таки я пишу не для гимназистов, - напомнил Виктор.
   - Это неважно,  - сказал Бол-Кунац с мягкой настойчивостью.  -
Вы согласились бы?
   Виктор задумчиво покрутил в стакане прозрачную смесь.
   - Может  быть,  все-таки выпьешь,  - спросил Виктор.  - Лучшее
средство от простуды. Нет? Ну, тогда я выпью. - Он осушил стакан.
- Хорошо. Я согласен. Только никаких афиш, объявлений, и прочего.
Узкий круг. Вы и я... Когда?...
   - Когда вам будет угодно. Лучше бы на той неделе. Утром.
   - Скажем,  через два дня. Только не очень рано. Скажем, в пят-
ницу в одиннадцать. Это подойдет?
   - Да. В пятницу в одиннадцать. В гимназии. Вам напомнить?
   - Обязательно,  - сказал Виктор. - О раутах, суаре и банкетах,
а также о митингах,  встречах и совещаниях я всегда стараюсь  за-
быть.
   - Хорошо,  я напомню,  - сказал Виктор.  - А теперь я с вашего
разрешения пойду. До свидания, господин Банев.
   - Постой,  я тебя провожу,  - сказал Виктор.  -  Как  бы  тебя
этот... Швейцар не обидел. Что-то он сегодня не в духе, а швейца-
ры, знаешь, такой народ...
   - Благодарю вас - не беспокойтесь, - возразил Бол-Кунац. - Это
мой отец.  И он вышел. Виктор налил себе еще на палец джину и по-
валился в кресло. Так, подумал он. Бедный швейцар. Как же его зо-
вут? Неудобно даже, все-таки мы с ним товарищи по несчастью, кол-
леги. Надо бу дет с ним поговорить, обменяться опытом. Он, навер-
ное,  опытнее...  Какая однако концентрация вундеркиндов  в  моем
родном  промозглом городишке.  Может быть это от повышенной влаж-
ности...  Он откинул голову и сморщился от боли. Вот гад, чем это
он меня все-таки?  Он ощупал желвак. Похоже на резиновую дубинку.
Впрочем,  откуда мне знать,  как это бывает от резиновой дубинки?
Как бывает  от модернового стула в 'Жареном Пегасе' - Это я знаю.
Как бывает от автоматного приклада,  или,  например,  от рукоятки
пистолета, я тоже знаю; от бутылки из под шампанского и от бутыл-
ки с шампанским...  Надо будет спросить Голема... Вообще странная
какая-то история, хорошо бы в ней разобраться... И он стал разби-
раться в этой истории,  чтобы отогнать  всплывшую  вторым  планом
мысль  об Ирме,  о необходимости от чего то отказываться и как то
себя ограничивать и куда-то кому-то писать, кого-то просить: 'Из-
вини, что беспо кою тебя, старина, но тут у меня объявилась дочка
двенадцати с лишним лет, очень славная девочка, но мать у нее ду-
ра  и отец тоже дурак,  так вот надобно пристроить ее куда-нибудь
подальше от глупых людей...'  Не хочу я сегодня об  этом  думать,
завтра подумаю он посмотрел на часы.  Хватит думать вообще.  Хва-
тит.  Он поднялся и стал одеваться перед зеркалом.  Брюхо растет,
вот дьявол, и откуда бы у меня быть брюху? Такой всегда был сухо-
щавый жилистый человек.  Даже и не брюхо, собственно, - благород-
ное трудовое  чрево  от  размеренной  жизни и от хорошей пищи - а
так,  брюшко какое-то паршивенькое,  оппозиционерский животик.  У
господина президента, небось не такой. У господина президента не-
бось благородный, обтянутый черным, лоснящийся дирижабль...
   Повязывая галстук,  он  придвинул лицо к зеркалу и вдруг поду-
мал,  как выглядело это уверенное крепкое лицо,  столь  обожаемое
женщинами известного сорта, некрасивое, но мужественное лицо бой-
ца с квадратным подбородком, как оно выглядело к концу историчес-
кой встречи.  Лицо господина президента, тоже не лишенное мужест-
венности и элементов квадратности,  к концу исторической  встречи
напоминало,  прямо скажем, между нами кабанье рыло. Господин пре-
зидент изволил взвинтить себя до последней степени,  из клыкастой
пасти летели брызги а я достал платок и демонстративно вытер себе
щеку,  и это был,  наверное,  самый смелый поступок в моей жизни,
если не считать того случая,  когда я дрался с тремя танками сра-
зу. Но как я дрался с танками, я не помню, знаю только по расска-
зам очевидцев,  а вот платочек я вынул сознательно и соображал на
что иду...  В газетах об этом не писали.  В газетах честно и  му-
жественно,  с  суровой прямотой сообщили,  что "беллетрист" Банев
искренне поблагодарил господина президента  за  все  замечания  и
разъяснения, сделанные в ходе беседы.
   Странно, как  хорошо я все помню.  - Он обнаружил,  что у него
побелели щеки и кончик носа.  - Вот таким я тогда был,  на такого
орать  сам  бог велел.  Он ведь не знал бедняга,  что это я не от
страха бледнею,  а от злости, как Людовик Четырнадцатый... Только
не  будем махать кулаками после драки.  Какая разница,  от чего я
там у него бледнел ладно, не будем. Но для того, чтобы успокоить-
ся,  для того,  чтобы привести себя в порядок перед появлением на
люди, чтобы вернуть нормальный цвет некрасивому, но мужественному
лицу,  я должен отметить, я должен напомнить вам, господин Банев,
что если бы вы не продемонстрировали  господину  президенту  свой
платочек,  вы бы благополучнейшим образом обретались сейчас в на-
шей славной столице, а не в этой мокрой дыре.
   Виктор залпом выпил джин и спустился в ресторан.

     2. Глава вторая

   - Может быть, конечно, и хулиганы, - сказал Виктор, - только в
мое время никакой хулиган не стал бы связываться с очкариком. За-
пустить в него камнем - это еще куда ни шло, но хватать, тащить и
вообще прикасаться... Мы их все боялись, как заразы.
   - Я же говорю вам: это генетическая болезнь, - сказал Голем. -
Она абсолютно не заразная.
   - Как же не заразная,  - возразил Виктор, - когда от нее боро-
давки, как от жабы! Это все знают.
   - От жаб не бывает бородавок,  - благодушно сказал Голем. - От
мокрецов тоже. Стыдно, господин писатель. Впрочем, писатели - на-
род серый как всякий народ.  Народ сер, но мудр. И если народ ут-
верждает, что от жаб и от очкариков бывают бородавки...
   - А вот приближается мой инспектор, - сказал Голем.
   Подошел Павор в мокром плаще, прямо с улицы.
   - Добрый вечер, - сказал он. - Весь промок, хочу выпить.
   - Опять от него тиной воняет, - с негодованием произнес доктор
Р. Квадрига, пробудившись от алкогольного транса. - Вечно от него
воняет тиной. Как в пруду. Ряска.
   - Что вы пьете? - Спросил Павор.
   - Кто-мы?  - Осведомился Голем.  - Я, например, как всегда пью
коньяк. Виктор пьет джин. А доктор - все поочередно.
   - Срам! - Сказал доктор Р. Квадрига с негодованием. - Чешуя! И
головы.
   - Двойной коньяк!  - Крикнул Павор официанту. Лицо у него было
мокрое  от дождя,  густые волосы слиплись,  и от висков по бритым
щекам стекали блестящие струйки.  Тоже твердое лицо,  многие, на-
верное,  завидуют.  Откуда  у  санитарного инспектора такое лицо?
Твердое лицо - это:  сыплет дождь, прожектора, тени на мокрых ва-
гонах мечутся,  ломаются... Все черное и блестящее, и только чер-
ное и блестящее,  и никаких разговоров,  никакой болтовни  только
команды,  и все повинуются...  Не обязательно вагоны, может быть,
самолеты,  аэродром,  и потом никто не знает, где он был и откуда
взялся...  Девочка  падает  навзничь,  а  мужчина  хочет  сделать
что-нибудь мужественное,  например,  расправить плечи  и  втянуть
брюхо. Вот Голему не мешало бы втянуть брюхо, только занято у не-
го там все куда его там втянешь. Доктор Р. Квадрига - да, но зато
ему не расправить плечи, вот уже много дней и навсегда он согбен.
Вечерами он согбен над столом,  по утрам - над тазиком,  а днем -
от больной печени.  И,  значит, толко я здесь способен расправить
плечи и втянуть брюхо,  но я лучше мужественно  хлопну  стаканчик
джину.
   - Нимфоман,  - грустно сказал Павору доктор Р. Квадрига. - Ру-
салкоман. И водоросли.
   - Заткнитесь, доктор - сказал Павор. Он вытирал лицо бумажными
салфетками, комкая их и бросая на пол. Потом он стал вытирать ру-
ки.
   - С кем это вы подрались? - Спросил Виктор.
   - Изнасилован мокрецом,  - произнес доктор Р.  Квадрига, мучи-
тельно стараясь развести по местам глаза, которые съехались у не-
го к переносице.
   - Пока  ни  с  кем,  - ответил Павор и пристально посмотрел на
доктора, но Р. Квадрига этого не заметил.
   Официант принес рюмку.  Павор медленно выцедил коньяк и подял-
ся.
   - Пойду-ка я умоюсь,  - сказал он ровным голосом, - за городом
грязно, весь в дерьме. - И ушел, задевая по дороге стулья.
   - Что-то происходит с моим инспектором,  - произнес Голем.  Он
щелчком сбросил со стола мятую салфетку. - Что-то мировых масшта-
бов. Вы, случайно, не знаете, что именно?
   - Вам лучше знать,  - сказал Виктор.  - Он инспектирует Вас, а
не меня.  И потом, Вы же все знаете. Кстати, Голем, откуда Вы все
знаете?
   - Никто ничего не знает, - возразил Голем. - Пока только дога-
дываются. Очень многие - кому хочется. Но нельзя спросить, откуда
они догадываются,  - это насилие над языком. Куда идет дождь? Чем
встает солнце?  Вы бы  простили  Шекспира,  если  бы  он  написал
что-нибудь в этом роде?  Впрочем, Шекспиру, вы бы простили. Шекс-
пиру мы многое прощаем, не то что Баневу. Слушайте, господин бел-
летрист, у меня есть идея.
   Я выпью коньяк, а вы покончите с этим джином. Или вы уже гото-
вы?
   - Голем,  - сказал Виктор,  - вы  знаете,  что  я  -  железный
человек?
   - Я догадываюсь.
   - А что из этого следует?
   - Что вы боитесь заржаветь.
   - Предположим,  - сказал Виктор.  - Но я имею в виду не это. Я
имею в виду,  что могу пить много и долго, не теряя нравственного
равновесия.
   - Ах,  вот в чем дело, - сказал Голем, наливая себе из графин-
чика. Ну хорошо, мы еще вернемся к этой теме.
   - Я не помню, - сказал вдруг ясным голосом доктор Р. Квадрига.
- Я вам представлялся, господа, или нет? Рем Квадрига, живописец,
доктор гонорис кауза,  почетный член... Тебя я помню, - сказал он
Виктору. - Мы с тобой учились и еще что-то... Вы вот, простите...
   - Меня зовут Юм Голем, - небрежно сказал Голем.
   - Очень рад. Скульптор?
   - Нет, врач.
   - Хирург?
   - Я - главный врач лепрозория, - терпеливо объяснил Голем.
   - Ах,  да! - Сказал доктор Р. Квадрига, по домашнему мотая го-
ловой.  Конечно.  Простите меня, Юм... Только почему вы скрывете?
Какой же вы там врач? Вы же разводите мокрецов... Я вас представ-
лю. Такие люди нам нужны... Простите, - сказал он неожиданно. - Я
сейчас.  Он устремился к выходу, блуждая между пустыми столиками.
К нему подскочил официант, и доктор Р. Квадрига обнял его за шею.
   - Это все дожди,  - сказал Голем.  - Мы дышим водой.  Но мы не
рыбы,  мы либо умрем, либо уйдем отсюда. - Он серьезно и печально
глядел на Виктора.
   - А дождь будет падать на пустой город, размывая мостовые, со-
читься сквозь гнилые крыши...  Потом смоет все, растворит город в
первобытной земле,  но не остановится, а будет падать и падать...
   - Апокалипсис,  - проговорил Виктор, чтобы что-нибудь сказать.
   - Да,  апокалипсис... Будет падать и падать, а потом земля на-
питается, и взойдет новый посев, каких раньше не бывало, и не бу-
дет плевел среди сплошных злаков. Но не будет и нас, чтобы насла-
диться новой вселенной.
   Если бы  не  синие  мешки  под  глазами,  если  бы  не  кислое
студенистое брюхо, если бы этот семитский великолепный нос не был
так похож на топографическую карту...  Хотя,  ежели подумать, все
пророки были пьяницами, потому что уж очень тоскливо: ты все зна-
ешь, а тебе никто не верит. Если бы в департаментах ввели штатную
должность  пророка,  то  им следовало присваивать не ниже тайного
советника - для укрепления авторитета.  И все равно,  наверно, не
помогло бы...
   - За систематический пессимизм, - сказал Виктор вслух, - веду-
щий  к  подрыву  служебной  дисциплины и веры в разумное будущее,
приказываю тайного советника Голема побить камнями в  экзекуторс-
кой.
   Голем хмыкнул.
   - Я всего лишь коллежский советник,  - сообщил он.  - И потом,
какие пророки в наше время?  Я не знаю ни одного. Множество лжеп-
ророи ни одного пророка. В наше время нельзя предвидеть будущее -
это насилие над языком.  Чтобы вы сказали,  прочитав у  Шекспира:
предвидеть  настоящее?  Разве можно предвидеть шкаф в собственной
комнате... А вот идет мой инспектор. Как вы себя чувствуете, инс-
пектор?
   - Прекрасно,  - сказал Павор,  усаживаясь. - Официант, двойной
коньяк!  Там, в вестибюле, нашего живописца держат четверо, - со-
общил он.
   -Объясняют ему,  где вход в ресторан.  Я решил не вмешиваться,
потому что он никому не верит и дерется...  О каких  шкафах  идет
речь?
   Он был сух, элегантен, свеж, от него пахло одеколоном.
   - Мы говорили о будущем, - сказал Голем.
   - Какой смысл говорить о будущем?  - Возразил Павор. - О буду-
щем не говорят,  будущее делают. Вот рюмка коньяка. Она полная. Я
сделаю ее пустой. Вот так. Один умный человек сказал, что будущее
нельзя предвидеть, но можно изобрести.
   - Другой умный человек сказал, - заметил Виктор, - что будуще-
го нет вообще, есть только настоящее.
   - Я не люблю классической философии, - сказал Павор. - Эти лю-
ди  ничего не умели и ничего не хотели.  Им просто нравилось рас-
суждать,  как Голему пить.  Будущее - это тщательно обезвреженное
настоящее.
   - У меня всегда возникает странное ощущение, - сказал Голем, -
когда при мне штатский человек рассуждает как военный.
   - Военные вообще не рассуждают,  - возразил Павор. - У военных
только рефлексы и немного эмоций.
   - У большинства штатских тоже,  - сказал Виктор, ощупывая свой
затылок.
   - Сейчас ни у кого нет времени рассуждать,  - сказал Павор,  -
ни у военных, ни у штатских. Сейчас надо успевать поворачиваться.
Если тебя интересует будущее,  изобретай его быстро,  на ходу,  в
соответствии с рефлексами и эмоциями.
   - К чертям изобретателей,  - сказал Виктор. Он чувствовал себя
пьяным и веселым.  Все стояло на своих местах. Не хотелось никуда
идти,  хотелось оставаться здесь,  в этом пустом полутемном зале,
еще совсем не ветхом но уже с потеками на стенах, с расхлябанными
половицами, с запахом кухни, особенно если вспомнить, что снаружи
во всем мире идет дождь над островерхими крышами - дождь, и дождь
заливает горы и равнину,  и когда-нибудь он все это смоет, но это
случится очень не скоро...  Хотя,  если подумать, сейчас ни о чем
нельзя говорить,  что это случится не скоро. Да, милые мои, давно
оно прошло,  время,  когда будущее было повторением настоящего, а
все перемены маячили где-то за далеким  горизонтом.  Голем  прав,
нет на свете никакого будущего, оно слилось с настоящим, и теперь
не разобрать, где что.
   - Изнасилован мокрецом! - Сказал Павор злорадно. В дверях рес-
торана показался доктор Р. Квадрига. Несколько секунд он стоял, с
тяжелым вниманием обозревая ряды пустых столиков,  затем лицо его
прояснилось,  и он,  резко качнувшись вперед, устремился к своему
месту.
   - Почему вы их называете мокрецами?  - Спросил Виктор.  -  Что
они - мокрыми у вас стали от дождя?
   - А почему - нет? - Сказал Павор. - Как их по-вашему называть?
   - Очкариками,  - сказал Виктор.  - Доброе старое слово. Спокон
веков называли их очкариками.
   Доктор Р.  Квадрига  приближался.  Спереди он был весь мокрый,
вероятно,  его отмывали над раковиной.  Выглядел он утомленным  и
разочарованным.
   - Черт знает что,  - брезгливо сказал он еще издали, - никогда
со  мной  такого  не  бывало - нет входа!  Куда ни ткнусь - везде
сплошные окна...  Кажется,  я заставил вас ждать,  господа.  - Он
упал в свое кресло и узрел Павора. - Опять он здесь, - сообщил он
Голему доверительным шепотом. - Надеюсь, он вам не мешает... А со
мной,  знаете ли, произошла удивительная история. Всего облили...
   Голем налил ему коньяку.
   - Благодарю вас,  - сказал доктор Р. Квадрига, - но я, пожалуй
пропущу пару кругов. Надо обсохнуть.
   - Я вообще за все старое доброе, - объявил Виктор. - Пусть оч-
карики остаются очкариками. И вообще пусть все остается без изме-
нений. Я - консерватор... Внимание! - Сказал он громко. - Предла-
гаю тост за консерватизм.  Минуточку...  - Он налил  себе  джину,
встал и оперся рукой на спинку кресла.  - Я - консерватор, - ска-
зал он.  - И с каждым годом становлюсь все консервативнее,  но не
потому что ощущаю в этом потребность...
   Трезвый Павор с рюмкой наготове глядел на него снизу  вверх  с
подчеркнутым  вниманием.  Голем  медленно ел миногу,  а доктор Р.
Квадрига, казалось, тщился понять, откуда до него доносится голос
и чей. Все было очень хорошо.
   - Люди обожают критиковать правительства  за  консерватизм,  -
продолжал Виктор.  - Люди обожают превзносить прогресс. Это новое
веяние и оно глупо,  как все новое. Людям надлежало бы молить бо-
га,  чтобы он давал им самое косное,  самое заскорузлое и конфор-
мистское правительство.
   Теперь и Голем поднял глаза и смотрел на него, и Тэдди за сво-
ей стойкой тоже перестал перетирать бутылки и прислушался, только
вот  затылок вдруг заломило,  и пришлось поставить рюмку и погла-
дить желвак.
   - Государственный  аппарат,  господа,  во  все времена почитал
своей главной задачей сохранение статус-кво.  Не знаю,  насколько
это  было  оправдано раньше,  но сейчас такая функция государства
просто необходима. Я бы определил ее так: всячески препятствовать
будущему,  запускать свои щупальца в наше время, обрубать эти щу-
пальца,  прижигая их каленым железом... Мешать изобретателям, по-
ощрять схоластиков и болтунов. В гимназиях повсеместно ввести ис-
ключительно классическое образовние.  На  высшие  государственные
посты-старцев,  обремененных семьями и долгами, не меньше пятиде-
сяти лет, чтобы спали на заседаниях и брали взятки.
   - Что вы такое несете, Виктор? - Сказал Павор укоризненно.
   - Нет отчего же,  - сказал Голем, - необычайно приятно слышать
такие умеренные, лояльные речи.
   - Я еще не кончил,  господа!...  Талантливых ученых  назначать
администраторами с большими окладами.  Все без исключения изобре-
тения принимать, плохо оплачивать и класть под сукно. Ввести дра-
коновские  налоги  на каждую товарную и производственную новинку.
"А чего я,  собственно стою?" - Подумал Виктор и сел.  - "Ну  как
вам это понравилось?" - Спросил он Голема.
   - Вы совершенно правы,  - сказал Голем. - А то у нас нынче все
радикалы.  Даже директор гимназии. Консерватизм - это наше спасе-
ние.
   Виктор хлебнул джину и сказал горестно:
   - Не будет никакого спасения.  Потому, что все дураки-радикалы
не только верят в прогресс, они еще и любят прогресс, они вообра-
жают, что не могут без прогресса. Потому что прогресс - это, кро-
ме всего прочего, дешевые автомобили, бытовая электроника и вооб-
ще возможность делать поменьше  а  получать  побольше.  И  потому
каждое правиительство вынуждено одной рукой... То есть, не рукой,
конечно...  Одной ногой нажимать на тормоза а другой на акселера-
тор.  Как гонщик на повороте.  На тормоза - чтобы не потерять уп-
равление.  А на акселератор - чтобы не потерять  скорости,  а  то
ведь какой-нибудь демагог, поборник прогресса, обязательно скинет
с водительского места.
   - С вами трудно спорить, - вежливо сказал Павор.
   - А вы не спорьте,  - сказал Виктор. - Не надо спорить: в спо-
рах рождается истина,  пропади она пропадом,  - он нежно погладил
желвак и добавил:  - впрочем, у меня это, наверное от невежества.
Все ученые - поборники прогресса,  а я не ученый.  Я просто небе-
зызвестный куплетист.
   - Что это вы все время хватаетесь за затылок? - Спросил Павор.
   - Какая-то сволочь долбанула,  - сказал Виктор.  - Кастетом...
Правильно я говорю, Голем? Кастетом?
   - По-моему,  кастетом, - сказал Голем. - А может быть и кирпи-
чем.
   - Что вы такое говорите? - Удивился Павор. - Каким кастетом? В
этом захолустье?
   - Вот видите,  - наставительно сказал Виктор.  - Прогресс! Да-
вайте выпьем за консерватизм.
   Позвали официанта, выпили еще раз за консерватизм. Пробило де-
вять и в зале появилась известная пара - молодой человек в мощных
очках и его долговязый спутник.  Усевшись  за  свой  столик,  они
включили  торшер,  смиренно  огляделись и принялись изучать меню.
Молодой человек опять пришел с портфелем,  портфель  поставил  на
свободное место, рядом с собой. Он всегда был очень добр к своему
портфелю.  Продиктовав заказ официанту, они стали молча глядеть в
пространство. "Странная пара - думал Виктор. - Удивительное несо-
ответствие. Они выглядят, как в попорченном бинокле: один в фоку-
се, другой расплывается, и наоборот. Полнейшая несовместимость. С
молодым человеком в очках можно было бы поговорить о прогрессе, а
с долговязым  - нет.  Долговязый мог бы меня двинуть кастетом,  а
молодой в очках - нет...  Но я вас сейчас совмещу. Как бы мне это
вас совместить? Ну, например, вот... Какой-нибудь государственный
банк, подвалы... Цемент, бетон, сигнализация, долговязый набирает
номер на диске,  стальная балка поворачивается, открывает ся вход
в сокровищницу,  оба входят,  долговязый набирает другой номер на
другом диске дверца сейфа открывается, и молодой по локоть погру-
жается в бриллианты".
   Доктор Р.  Квадрига вдруг расплакался и схватил Виктора за ру-
ку. - Ночевать, - сказал он. - Ко мне. А?
   Виктор немедлненно налил ему джину.  Р.  Квадрига выпил, вытер
под носом и продолжал:
   - Ко мне. Вилла. Фонтан есть. А?
   - Фонтан, - это у тебя хорошо придуманно, - заметил Виктор ук-
лончиво. - А что еще есть?
   - Подвал, - печально сказал Квадрига. - Следы. Боюсь. Страшно.
Хочешь - продам?
   - Лучше подари, - предложил Виктор. Р. Квадрига заморгал.
   - Жалко, - сказал он.
   - Скупердяй,  - сказал Виктор с упреком.  - Это у тебя с детс-
тва. Ну и подавись своей виллой. Виллы ему жалко!
   - Ты меня не любишь,  - горько констатировал доктор Р. Квадри-
га. - И никто.
   - А господин президент? - Агрессивно спросил Виктор.
   - "Президент - отец народа" - оживляясь, сказал Р. Квадрига. -
Эскиз в золотых тонах... "Президент на позициях". Фрагмент карти-
ны: "Президент на обстреливаемых позициях".
   - А еще? - Поинтересовался Виктор.
   - "Президент с плащем" - Сказал Р.  Квадрига с готовностью.  -
Панно. Панорама.
   Виктор, соскучившись,  отрезал  кусочек  миноги и стал слушать
Голема.
   - Вот что, Павор, - говорил тот. - Отстаньте вы от меня. Что я
еще могу.  Отчетность я вам представил.  Рапорт вам готов  подпи-
сать. Хотите жаловаться на военных - жалуйтесь. Хотите жаловаться
на меня...
   - Не хочу я на вас жаловаться,  - отвечал Павор, прижимая руки
к груди.
   - Тогда не жалуйтесь.
   - Ну посоветуйте мне что-нибудь!  Неужели вы ничего мне не мо-
жете мне посоветовать?
   - Господа, - сказал Виктор. - Скучища. Я пойду.
   На него не обратили внимания.  Он отодвинул стул,  поднялся и,
чувствуя себя очень пьяным,  направился к стойке. Лысый Тэдди пе-
ретирал бутылки и смотрел на него без любопытства.
   - Как всегда? - Спросил он.
   - Подожди, - сказал Виктор. - Что это я у тебя хотел спросить?
Да! Как дела, Тэдди?
   - Дождь, - коротко сказал Тэдди и налил ему очищенной.
   - Проклятая погода стала у нас в городе,  -  сказал  Виктор  и
оперся на стойку. - Что там на твоем барометре? - Тэдди сунул ру-
ку под стойку и достал "погодник".  Все три шипа плотно прилегали
к блестящему, словно отполированному стволику.
   - Без просвета,  - сказал Тэдди,  внимательно разглядывая "по-
годник".
   - Дьявольская выдумка.  - Подумав,  добавил: - а вообще-то бог
его  знает,  может быть,  он давно уже сломался - который год уже
дождь, как проверить?
   - Можно съездить в Сахару, - сказал Виктор.
   Тэдди усмехнулся.
   - Смешно, - сказал он. - Господин этот ваш, Павор, смешное де-
ло, двести крон предлагает за эту штуку.
   - Спьяну, наверное, - сказал Виктор. - Зачем она ему...
   - Я ему так и сказал, - Тэдди повернул "погодник" поднес его к
правому глазу. - Не дам, - заявил он решительно. - Пусть сам пои-
щет. - Он сунул "погодник" под стойку, посмотрел, как Виктор кру-
тит в пальцах рюмку и сообщил:
   - Диана твоя приезжала.
   - Давно? - Небрежно спросил Виктор.
   - Да,  часов в пять, примерно. Выдал ей ящик коньяку. Росшепер
все  гоняет,  никак не остановится.  Гоняет персонал за коньяком,
жирная морда.  Тоже мне - член парламента...  Ты за нее не опаса-
ешься?
   Виктор пожал плечами. Он вдруг увидел Диану рядом с собой. Она
возникла  возле  стойки в мокром дождевике с откинутым капюшоном.
Она не смотрела в его сторону,  он видел только ее профиль и  ду-
мал, что из всех женщин, которых он раньше знал, она - самая кра-
сивая и что такой у него больше,  наверное, никогда не будет. Она
стояла,  опершись на стойку, и лицо ее было очень бледным и очень
равнодушным,  и она была самой красивой - у нее все было красиво.
И всегда.  И когда она плакала и когда она смеялась, и когда зли-
лась,  и когда ей было наплевать, и даже когда мерзла, а особенно
- когда на нее находило...  Ох и пьян же я, подумал Виктор, и ра-
зит, наверное, как от Р. Квадриги. Он вытянул нижнюю губу и поды-
шал себе в нос. Ничего не разобрать.
   - Дороги мокрые,  скользкие, - говорил Тэдди. - Туман... А по-
том,  я тебе скажу,  что Росшепер это - наверняка бабник,  старый
козел.
   - Росшепер - импотент, - возразил Виктор, машинально проглотив
очищеную.
   - Это она тебе рассказала?
   - Брось, Тэдди, - сказал Виктор. - Перестань.
   Тэдди пристально на него посмотрел,  потом вздохнул,  крякнул,
присел на корточки, покопался под стойкой и выставил перед Викто-
ром пузырек с нашатырным спиртом и начатую пачку чая. Виктор гля-
нул на часы и стал смотреть, как Тэдди неторопливо достает чистый
бокал,  наливает в него содовую,  капает из пузырька и все так же
неторопливо мешает стеклянной палочкой.  Потом он придвинул бокал
Виктору . Виктор выпил и зажмурился, задерживая дыхание. Свежая и
отвратительная,  отвратительно-свежая  струя  нашатырного  спирта
ударила в мозг и разлилась где-то за глазами.  Виктор потянул но-
сом воздух,  сделавшийся нестерпимо холодным,  запустил пальцы  в
пачку с чаем.
   - Ладно,  Тэдди,  - сказал он.  - Спасибо. Запиши на меня, что
полагается они тебе скажут,  что полагается.  Пойду.  Старательно
жуя чай,  он вернулся к своему столику.  Очкастый молодой человек
со своим долговязым спутником торопливо поглощали ужин. Перед ни-
ми стояла единственная бутылка - с местной минеральной водой. Па-
вор и Голем,  освободив место на скатерти, играли в кости, а док-
тор Р. Квадрига, схватив нечесанную голову, монотонно бубнил:
   - "Легион свободы - опора президента". Мозаика... В счастливый
день имени вашего превосходительства... "Президент - отец детей".
Аллегорическая картина...
   - Я пошел, - сказал Виктор.
   - Жаль, сказал Голем. - Впрочем, желаю удачи.
   - Привет Росшеперу, - сказал Павор, подмигнув.
   - "Член парламента Росшепер Кант",  - оживился Р.  Квадрига. -
Портрет. Недорого. Поясной...
   Виктор взял  свою  зажигалку и пачку сигарет и пошел к выходу.
Позади доктор Р.  Квадрига ясным голосом  произнес:  "Я  полагаю,
господа, что нам пора познакомиться. Я - Рэм Квадрига, доктор го-
норис кауза, а вот вас, сударь, я не припоминаю..." В дверях Вик-
тор  столкнулся  с толстым тренером футбольной команды "Братья по
разуму" тренер был очень озабочен,  очень мокр и уступил  Виктору
дорогу.

     3. Глава третья

   Автобус остановился, и шофер сказал:
   - Приехали.
   - Санаторий? - Спросил Виктор. Снаружи был туман, плотный, мо-
лочный. Свет фар рассеивался в нем и ничего не было видно.
   - Санаторий,  санаторий, - проворчал шофер, раскуривая сигаре-
ту.
   Виктор подошел к двери и, спустившись с подножки, сказал:
   - Ну и туманище. Ничего не вижу.
   - Разберетесь, - равнодушно пообещал шофер. Он сплюнул в окош-
ко.  - Нашли место, где санаторий устраивать. Днем туман, вечером
туман.
   - Счастливого пути, - сказал Виктор.
   Шофер не ответил.  Взвыл двигатель,  захлопнулись двери, и ог-
ромный пустой автобус,  весь стеклянный и освещенный изнутри, как
закрытый на ночь универмаг,  развернулся,  сразу превратившись  в
мутное  пятно света,  и укатил обратно в город.  Виктор с трудом,
пеперебирая руками решетчатую изгородь,  нашел  ворота  и  ощупью
двинулся  по аллее.  Теперь,  когда глаза привыкли к темноте,  он
смутно различал впереди освещенные окна правого крыла  и какую-то
особенно глубокую тьму на месте левого, где сейчас спали намотав-
шие ся за день "Братья по разуму".  В тумане, словно сквозь вату,
слыша лись обычные звуки - играла радиола дребезжала посуда, кто-
то хрипло орал.  Виктор продвигался,  стараясь держаться середины
песчанной аллеи, чтобы не налететь ненароком на какую-нибудь гип-
совую вазу.  Бутылку с джином он бережно прижимал к груди  и  был
очень осторожен,  но тем не менее вскоре споткнулся о что-то мяг-
кое и прошелся на четвереньках.  Позади вяло и сонно выругались в
том смысле, что надо, мол, зажигать свет. Виктор нашарил в сумра-
ке упавшую бутылку,  снова прижал ее к груди и пошел дальше, выс-
тавив свободную руку.  Скоро он столкнулся с автомобилем,  ощупью
обошел его и столкнулся с другим.  Дьявол,  здесь оказалась целая
куча автомобилей Виктор,  ругаясь, блуждал среди них, как в лаби-
ринте и долго не мог выбраться  к  смутному  сиянию,  означавшему
вход в вестибюль. Гладкие бока автомобилей были влажными от осев-
шего тумана. Где-то рядом хихикали и отбивались.
   В вестибюле на этот раз было пусто.  Никто не играл в жмурки и
не бегал в пятнашки, тряся жирным задом, никто не спал в креслах.
Повсюду  валялись скомканные плащи,  а некий остряк повесил шляпу
на фикус.  Виктор поднялся по ковровой лестнице на  второй  этаж.
Музыка гремела.  Справа в коридоре все двери в аппартаменты члена
парламента были распахнуты,  оттуда несло жирными запахами  пищи,
курева  и разгоряченных тел.  Виктор повернул налево и постучал в
комнату Дианы.  Никто не отозвался. Дверь была заперта, ключ тор-
чал в замочной скважине.  Виктор вошел, зажег свет и поставил бу-
тылку на телевизионный столик.  Послышались шаги,  и он  выглянул
наружу.  Направо  по коридору широкой и твердой походкой удалялся
рослый человек в темном вечернем костюме.  На лестничной площадке
он  остановился  перед  зеркалом,  вскинув  голову поправил галс-
тук (Виктор успел разглядеть изжелта-смуглый  орлиный  профиль  и
острый подбородок), а затем в нем что-то изменилось: он ссутулил-
ся,  слегка перекосился на бок и, гнусно виляя бедрами, скрылся в
одной из распахнутых дверей.  Пижон, - неуверенно подумал Виктор.
Блевать ходил. Он поглядел налево. Там было темно.
   Виктор снял  плащ,  запер  комнату  и отправился искать Диану.
Придется заглянуть к Росшеперу, подумал он. Где ей еще быть? Рос-
шепер занимал три палаты. В первой недавно жрали: на столах, пок-
рытых замаранными скатертями громоздились  грязные  тарелки,  пе-
пельницы,  бутылки,  мятые  салфетки,  и никого не было,  если не
считать одинокой потной лысины, храпевшей в блюде с заливным.
   В смежной палате дым стоял коромыслом.  На гигантской росшепе-
ровской кровати брыкались полураздетые  нездешние  девчонки.  Они
играли  в какую-то странную игру с апоплексически-багровым госпо-
дином бургомистром, который зарывался в них, как свинья в желуди,
и тоже брыкался и хрюкал от удовольствия.  Тут же присутствовали:
господин полицмейстер без кителя, господин городской судья с гла-
зами, вылезавшими из орбит от нервной одышки, и какая-то незнако-
мая юркая личность в сиреневом.
   Эти трое азартно сражались в детский бильярд,  поставленный на
туалетный столик, а в углу, прислоненный к стене, сидел, раскинув
ноги, облаченный в перепачканный мундир, директор гимназии с иди-
отской улыбкой на устах. Виктор уже собрался уходить, когда ктото
поймал его за штанину.  Он глянул вниз и отпрянул.  Под ним стоял
на четвереньках член парламента,  кавалер орденов, автор нашумев-
шего проекта об обрыблении китчиганских водоемов Росшепер Кант.
   - В лошадки хочу,  - просительно проблеял Росшепер.  - Давай в
лошадки. Иго-го! - Он был невменяем.
   Виктор деликатно освободился и заглянул в  последнюю  комнату.
Там он увидел Диану.  Сначала он не понял, что это Диана, а потом
кисло подумал:  очень мило! Здесь было полно народу, каких-то по-
лузнакомых мужчин и женщин, они стояли кругом и хлопали в ладоши,
а в центре круга Диана отплясывала с тем самым  желтолицым  пижо-
ном, обладателем орлиного профиля. У нее горели глаза, горели ще-
ки, волосы летали над плечами и черт ей был не брат. Орлиный про-
филь очень старался соответствовать.
   "Странно", подумал Виктор.  - "В чем дело?...  " Что-то  здесь
было не так. Танцует она хорошо, он просто прекрасно танцует. Как
учитель тацев. Не танцует, а показывает, как танцевать... Даже не
как учитель,  а как ученик на экзаменах. Очень хочет получить пя-
терку... Нет, не то. Слушай, милый, ты же с Дианой танцуешь! Неу-
жели  ты этого не замечаешь?  Виктор привычно напряг воображение.
Актер танцует на сцене,  все хорошо, все прекрасно, все идет, как
надо,  без накладок,  а дома несчастье... Нет не обязательно нес-
частье,  просто ждут, когда же он вернется, и он тоже ждет, когда
же  дадут  занавес и погасят огни...  И даже никакой не актер,  а
посторонний человек, изображающий актера, который сам играет сов-
сем уже постороннего человека...  Неужели Диана не чувствует? Это
же фальшивка,  манекен.  Ни капли близости между ними,  ни  капли
соблазна,  ни тени желания... Говорят друг другу что-то, предста-
вить невможночто.  Шерочка с машерочкой...  "Вы не вспотели?" "Да
читал, и даже два раза..." Тут он увидел,  что Диана, распихивает
гостей и бежит к нему.
   - Пошли плясать! - Закричала она еще издали.
   Кто-то преградил ей дорогу,  кто-то схватил ее  за  руку,  она
вырвлась, смеясь, а Виктор все искал глазами желтолицего и не на-
ходил, и это неприятно его беспокоило.
   Она подбежала к нему, вцепилась в руку и потащила в круг.
   - Пошли,  пошли!  Здесь все свои - вся пьянь,  рвань, дрянь...
Покажи им как надо! Этот мальчишка ничего не умеет...
   Она втащила его в круг, и кто-то в голос крикнул:
   - Писателю Баневу - ура! - Замолкшая на секунду радиола, снова
залаяла и залязгала,  Диана прижалась к плечу, а потом отпрянула,
от  нее пахло духами и вином,  она была горячая,  и Виктор теперь
ничего не видел, кроме ее возбужденного лица и летящих волос.
   - Пляши! - Крикнула она, и он стал плясать.
   - Молодец, что приехал.
   - Да, да.
   - Зачем ты трезвый? Вечно ты трезвый, когда не надо.
   - Я буду пьяный.
   - Сегодня ты мне нужен пьяный.
   - Буду.
   - Чтобы делать с тобой, что хочу. Не ты со мной, а я.
   - Да.
   Она удовлетворенно смеялась,  и они плясали молча,  ничего  не
видя и ни о чем не думая. Как во сне, как в бою. Такая она сейчас
была - как сон, как бой. Диана, на которую нашло... Вокруг били в
ладоши  и вскрикивали,  кажется,  еще кто-то пытался плясать,  но
Виктор отшвырнул его, чтобы не мешал, а Росшепер протяжно кричал:
"О мой бедный пьяный народ!"
   - Он импотент?
   - Еще бы. Я его мою.
   - И как?
   - Абсолютно.
   - О мой бедный пьяный народ! - Стонал Росшепер.
   - Пошли  отсюда,  - сказал Виктор.  Он поймал ее руку и повел.
Пьянь и рвань расступилась перед ним, воняя спиртом и чесноком, а
в дверях путь преградил губастый молокосос с румянцем на всю щеку
и сказал что-то наглое,  кулаки у него чесались, но Виктор сказал
ему: "Потом, потом", и молокосос исчез. Держась за руки, они про-
бежали по пустому коридору,  затем Виктор,  не выпуская ее  руки,
отпер дверь,  и,  не выпуская ее руки, запер дверь изнутри и было
жарко,  стало нестерпимо жарко, душно, и комната была сначала ши-
рокая  и  просторная,  а потом сделалась узкой и тесной,  и тогда
Виктор распахнул окно, и черный сырой воздух залил его голые пле-
чи  и грудь.  Он вернулся в кровать,  нашарил в темноте бутылку с
джином,  отхлебнул и передал Диане. Потом он лег, и слева тек хо-
лодный воздух, а справа было горячее шелковистое и нежное. Теперь
он слышал, что пьянка продолжается, гости пели хором.
   - Что? - Сказала Диана сонно.
   - Долго они будут выть?
   - Не  знаю.  Какое нам дело?  - Она повернулась на бок и легла
щекой на его плечо. - Холодно, - пожаловалась она.
   Они повозились, забираясь под одеяло.
   - Не спи, - сказал он.
   - Угу, - пробормотала она.
   - Тебе хорошо?
   - Угу.
   - А если за ухо?
   - Угу... Отстань, больно.
   - Слушай, а нельзя здесь пожить недельку?
   - Можно.
   - А где?
   - Я спать хочу. Дай поспать бедной пьяной женщине.
   Он замолчал и лежал не шевелясь.  Она уже спала. "Так я и сде-
лаю" - подумал он.  - "Здесь будет хорошо,  тихо. Только не вече-
ром.  Не станет же он пьянствовать каждый вечер,  ему же лечиться
надо...  Пожить  здесь  денька три-четыре...  пять-шесть и меньше
пить,  совсем не пить и работать...  Давно я не работал...  Чтобы
начать работать,  надо хорошенько заскучать,  чтобы ничего больше
не хотелось"... Он вздрогнул, задремывая - "Насчет Ирмы... Насчет
Ирмы я напишу Рец-Тусову, вот что я сделаю. Не струсил бы Рец-Ту-
сов,  трус он.  Должен мне девятьсот крон... Когда речь заходит о
господине президенте, все это не имеет значения, все мы становим-
ся трусами.  Почему мы все-таки трусы? Чего мы, собственно, боим-
ся?  Перемен мы боимся. Нельзя будет пойти в писательский кабак и
пропустить рюмку очищенной... Швейцар не будет кланяться... И во-
обще швейцара не будет,  самого сделают швейцаром. Плохо, если на
рудники...  Это действтельно плохо... Но это же редко, времена не
те...  Смягчение нравов... Сто раз я об этом думали сто раз обна-
руживал, что бояться в общем-то нечего, а все равно боюсь. Потому
что тупая сила, подумал он. Это страшная штука, когда против тебя
тупая, свиная со щетиной сила, неуязвимая ни для логики, неуязви-
мая ни для эмоций... И Дианы не будет..."
   Он задремал и снова проснулся,  потому что под открытым  окном
громко разговаривали и ржали, как животные. Затрещали кусты.
   - Не могу я их сажать,  - сказал пьяный голос полицмейстера. -
Нет такого закона...
   - Будет, - сказал Росшепера голос. - Я депутат или нет?
   - А такой закон есть,  чтобы под городом - рассадник заразы? -
- Рявкнул бургомистр.
   - Будет, - упрямо сказал Росшепер.
   - Они не заразные,  - пробормотал фальцетом директор гимназии.
   - Я имею ввиду, что в медицинском отношении.
   - Эй, гимназия, - сказал Росшепер, - расстегнуться не забудь.
   - А такой закон есть,  чтобы честных людей разоряли? - Рявкнул
бургомистр. - Чтоб разоряли, есть такой закон?
   - Будет,  я  тебе говорю!  - Сказал Росшепер.  - Я депутат или
нет?
   "Чем бы их садануть?" - Подумал Виктор.
   - Росшепер! - Сказал полицмейстер. - Я тебе друг? Я тебя, под-
леца, выбирал, я тебя, подлеца, на руках носил. А теперь они шля-
ются, заразы по городу. Ничего не могу. Закона нет, понимаешь?
   - Будет,  - сказал Росшепер. - Я тебе говорю, будет. В связи с
заражением атмосферы...
   - Нравственной!  - Вставил директор гимназии. - Нравственной и
моральной.
   - Что?
   - В связи, говорю, с отравлением атмосферы и по причине недос-
таточности обрыбления прилежащих водоемов... Заразу ликвидировать
и учредить в отдаленной местности. Годится?
   - Дай, я тебя поцелую, - сказал полицмейстер.
   - Молодец, - сказал бургомистр. - Голова. Дай я тебя тоже...
   - Ерунда,  - сказал Росшепер.  - Раз плюнуть...  Споем? Нет не
желаю. Пошли еще по маленькой.
   - Правильно. По маленькой - и домой.
   Снова затрещали кусты, Росшепер сказал уже где-то в отдалении:
"Эй,  гимназия, застегнуться забыл!" И под окном стало тихо. Вик-
тор снова задремал и просмотрел какой-то  незначительный  сон,  а
потом раздался телефонный звонок.
   - Да,  - сказала Диана хрипло.  - Да,  это я... - Она откашля-
лась.  - Ничего,  ничего, я слушаю... Все хорошо, он был по-моему
доволен...
   Она разговаривала, перевалившись через Виктора, и он вдруг по-
чувствовал, как напряглось ее тело.
   - Странно, - сказала она. - Хорошо, я сейчас посмотрю... Да...
Хорошо, я ему скажу.
   Она положила трубку,  перелезла через Виктора и зажгла ночник.
   - Что случилось, - спросил Виктор сонно.
   - Ничего. Спи, я сейчас вернусь.
   Сквозь прижмуренные веки он смотрел,  как она собирает разбро-
санное белье,  и лицо у нее было такое серьезное, что он встрево-
жился.  Она быстро оделась,  и вышла,  на  ходу  одергивая  белое
платье. Росшеперу плохо, подумал он, прислушиваясь. Допился, ста-
рый мерин. В огромном здании было тихо и он отчетливо слышал шаги
Дианы в коридоре, но она шла не направо, к аппартаментам Росшепе-
ра, как он ожидал, а налево. Потом скрипнула дверь и шаги стихли.
Он повернулся набок и попробовал снова заснуть, но сна не было он
понял,  что ждет Диану и что ему не заснуть,  пока она не придет.
Тогда он сел и закурил.  Желвак на затылке принялся пульсировать,
и он поморщился.  Диана не возвращалась.  Почему-то  он  вспомнил
желтолицего плясуна с орлиным профилем. Он-то здесь причем? - По-
думал Виктор. Артист, который играет другого артиста, который иг-
рает третьего... А, вот в чем дело: он вышел как раз оттуда, сле-
ва, куда ушла Диана. Дошел до лестничной площадки и превратился в
пижона.  Сначала играл светского льва,  потом стал играть разбол-
танного хлыща...  Виктор снова прислушался. На редкость тихо, все
спят...  Храпит кто-то... Потом снова скрипнула дверь, и послыша-
лись приближающиеся шаги.  Диана вошла,  лицо ее по прежнему было
серьезно.  Ничего не кончилось,  происшествие продолжается. Диана
подошла к тефону и набрала номер.
   - Его нет,  - сказала она. - Нет-нет, он ушел... Я тоже... Ни-
чего, ничего, что вы... Спокойной ночи.
   Она положила трубку, постояла немного, смотря в темноту за ок-
ном, затем села на кровать рядом с Виктором. В руке у нее был ци-
линдрический  фонарик.  Виктор  закурил сигарету и подал ей.  Она
молча курила, о чем-то напряженно думая, а потом спросила:
   - Ты когда заснул?
   - Не знаю, трудно сказать.
   - Но уже после меня?
   - Да.
   Она повернула к нему лицо.
   - Ты ничего не слышал? Какой - нибудь драки, скандала...
   - Нет, - сказал Виктор. - По-моему, все было очень мирно. Сна-
чала они пели, потом Росшепер с компанией мочился у нас под окна-
ми, потом я заснул... Они уже собирались разъезжаться.
   Она бросила сигарету за окно и поднялась.
   - Одевайся, - сказала она.
   Виктор усмехнулся и протянул руку за трусами. Слушаюсь и пови-
нуюсь,  подумал он. Хорошая вещь - повиновение. Только не надо ни
о чем спрашивать. Он спросил:
   - Пойдем или поедем?
   - Что?... Сначала пойдем, а там видно будет.
   - Кто-нибудь пропал?
   - Кажется.
   - Росшепер?
   Он вдруг поймал на себе ее взгляд.  Она смотрела на него с со-
жалением.  Она  уже  немного раскаивалась,  что позвала его.  Она
спрашивала себя:а кто он,  собственно,  такой,  чтобы брать его с
собой?
   - Я готов, - сказал он.
   Она все еще сомневалась, задумчиво играя фонариком.
   - Ну, ладно... Тогда пошли, - она уже двинулась с места.
   - Может быть сломать у стула ножку? - Предложил Виктор. - Или,
скажем, у кровати...
   Она встрепенулась.
   - Нет.  Ножка не годится.  - Она выдвинула ящик стола и вынула
огромный черный пистолет. - На, - сказала она.
   Виктор насторожился было,  но это оказался спортивный мелкока-
либерный пистолет. И к тому же без обоймы.
   -Давай патроны, -сказал Виктор.
   Она непонимающе посмотрела на него, потом посмотрела на писто-
лет и сказала:
   -Нет. Патроны не понадобятся. Пошли.
   Виктор пожал плечами и сунул пистолет в карман. Они спустились
в вестибюль и вышли на крыльцо. Туман поредел, моросил хилый дож-
дик. Машин у крыльца не было. Диана свернула в аллейку между мок-
рыми  кустами  и включила фронарик.  Дурацкое положение,  подумал
Виктор.  Ужасно хочется спросить,  в чем дело, а спросить нельзя.
Хорошо бы придумать как спросить.  Не спросить, а отпустить заме-
чание с вопросом в подтексте. Как-нибудь облитически. Может быть,
драться  придется?  Неохота...  Буду бить рукояткой.  Прямо между
глаз...  А как там мой желвак? Желвак оказался на месте и побали-
вал.  Странные,  однако,  обязанности  у медсестры в этом санато-
рии...  А ведь я всегда считал,  что Диана, - женщина с тайной. С
первого взгляда и все пять дней...  Ну и сырость, надо было глот-
нуть перед уходом.  Как только вернусь,  сейчас же глотну...  А я
молодец, подумал он. Никаких вопросов. Слушаюсь и повинуюсь.
   Они обошли крыльцо,  пробрались через сирень и оказались перед
оградой.  Диана посветила. Одного железного прута в ограде не бы-
ло.
   - Виктор,  - сказала она негромко.  - Сейчас мы пойдем по тро-
пинке.  Ты пойдешь сзади.  Смотри под ноги,  и ни шагу в сторону.
Понял?
   - Понял,  - покорно сказал Виктор.  - Шаг влево, шаг вправо, -
стреляю.
   Диана пролезла первой и посветила  Виктору.  Потом  они  очень
медленно  двинулись под гору.  Это был восточный склон холма,  на
котором стоял санаторий.  Вокруг шумели под дождем невидимые  де-
ревья. Раз Диана подскользнулась, и Виктор едва успел схватить ее
за плечи.  Она нетерпеливо вывернулась и пошла дальше. Каждую ми-
нуту  она  повторяла:  "Смотри под ноги"...  "Держись за мной"...
Виктор послушно смотрел вниз,  на ноги Дианы мелькающие в прыгаю-
щем светлом круге.  Сначала он все ожидал удар по затылку,  прямо
по желваку,  или чего-нибудь в этом роде, а потом решил: вряд ли.
Концы с концами не сходились.  Просто,  наверное, удрал какой ни-
будь псих - например,  у Росшепера случилась белая горячка, и его
придется вести обратно, пугая разряженным пистолетом...
   Диана неожиданно остановилась и что-то сказала, но ее слова не
дошли до сознания Виктора, потому что в следующую секунду он уви-
дел возле тропинки чьи-то блестящие глаза,  неподвижнвые,  огром-
ные,  пристально  глядевшие из-под мокрого выпуклого лба - только
глаза и лоб, и ничего больше, ни рта, ни тела - ничего. Сырая тя-
желая темнота и в светлом круге - блестящие глаза и неестественно
белый лоб.
   - Сволочи,  -  сказала Диана перехваченным голосом.  - Так я и
знала. Зверье.
   Она упала на колени, луч скользнул вдоль черного тела и Виктор
увидел какую-то блестящую металлическую дугу, цепь в траве, а Ди-
ана скомандывала: "Скорей, Виктор". Он присел рядом с нею на кор-
точки и только теперь понял, что это капкан, а в капкане нога че-
ловека.  Он  обеим руками вцепился в железные челюсти и попытался
их развести,  но они подались чуть-чуть и сомкнулись снова.  "Ду-
рак!" - Крикнула Диана.  - "Пислетом".  Он скрипнул зубами, ухва-
тился поудобнее, напряг все мускулы так, что заскрипело в плечах,
и челюсти разошлись.  "Тащи",  - хрипло сказал он. Нога коченела,
железные дуги сомкнулись снова и сжали ему пальцы. "Подержи фона-
рик",  - сказала Диана.  "Не могу",  - Виновато сказал Виктор.  -
"Попался.  Возьми у меня из кармана пистолет...  "Диана чертыхну-
лась,  полезла к нему в карман. Он снова развел капкан, она вста-
вила между скобами рукоятку, и он освободился.
   - Подержи фонарик,  - повторила она.  - Я посмотрю , что с но-
гой.
   - Кость раздроблена,  - сказал из темноты напряженный голос. -
Несите меня в санаторий и вызывайте машину.
   - Правильно,  - сказала Диана. - Сейчас, Виктор, давай фонарь,
возьми его.
   Она посветила. Человек сидел на прежнем месте, прислонившись к
стволу дерева.  Нижняя половина его лица была закутана черной по-
вязкой.
   "Очкарик", - подумал Виктор. - "Мокрец. Как он сюда попал?"
   - Бери же, - нетерпеливо сказала Диана. - На спину.
   - Сейчас,  - отозвался он. Ему вспомнились желтые круги вокруг
глаз.  Подкатило к горлу.  - Сейчас. - Он присел возле мокреца на
корточки и повернулся к нему спиной.  - Возьмите меня за  шею,  -
сказал он.
   Мокрец оказался тощим и легким.  Он не двигался и,  даже каза-
лось,  не дышал,  и он не стонал, когда Виктор поскальзывался, но
всякий раз его тело сводило судорогой. Тропинка была гораздо кру-
че, чем думал Виктор, и когда они дошли до ограды, он основатель-
но запыхался.  Трудно оказлось протащить мокреца через щель в ог-
раде, но и с этим они в конце концов справились.
   - Куда его? - Спросил Виктор, когда они подошли к подъезду.
   - Пока в вестибюль, - ответила Диана.
   - Не надо,  - тем же напряженным голосом  произнес  мокрец.  -
Оставьте меня здесь.
   - Здесь дождь, - возразил Виктор.
   - Перестаньте болтать, - сказал мокрец. - Я останусь здесь.
   Виктор промолчал и стал подниматься по ступенькам.
   - Оставь его, - сказала Диана.
   Виктор остановился.
   - Какого черта, - сказал он. - Здесь же дождь.
   - Не будьте дураком, - повторил мокрец. - Оставьте здесь.
   Виктор, не говоря ни слова, шагая через три ступеньки, поднял-
ся к двери и вошел в вестибюль.
    - Кретин, - тихо сказал мокрец и уронил голову на его плечи.
   - Болван, - сказала Диана, догоняя Виктора и хватая его за ру-
кав.  -  Ты  его  убьешь,  идиот!  Немедленно вынеси и положи под
дождь! Немедлено, слышишь? Ну, чего стоишь?
   - С  ума вы все посходили,  - сердито и растерянно сказал Вик-
тор.
   Он повернулся,  пнул  дверь  и вышел на крыльцо.  Дождь словно
только и ждал этого.  Только что он лениво моросил,  а тут  вдруг
хлынул настоящим ливнем.  Мокрец тихонько застонал, поднял голову
и вдруг задышал часто-часто,  как загнанный.  Виктор все еще мед-
лил, инстиктивно осматриваясь в поисках какого-нибудь навеса.
   - Положите меня, - сказал мокрец.
   - В лужу? - Язвительно и горько спросил Виктор.
   - Это безразлично... Положите.
   Виктор осторожно  опустил его на керамические плиты крыльца, и
мокрец сразу вытянулся, и раскинул руки, правая нога его была не-
естественно вывернута, огромный лоб в свете сильной лампы казался
синевато-белым.  Виктор сел рядом на ступеньку. Ему хотелось уйти
в вестибюль, но это было невозможно - оставить под проливным дож-
дем раненого человека,  а самому уйти в тепло.  "Сколько раз меня
сегодня называли  дураком?" - Подумал он ,  обтирая лицо ладонью.
Ох, что-то много. И, кажется, в этом есть доля истины, поскольку,
дурак,  он же болван, он же кретин и прочее - это невежда, упорс-
твующий в своем невежестве. А ведь ей-богу, ему под дождем лучше!
И глаза открыл, и не такие они у него страшные... Мокрец, подумал
он.  Да, пожалуй мокрец а не очкарик. Как это его в капкан занес-
ло?  И откуда здесь капкан? Второго мокреца сегодня встречаю, и у
обоих неприятности...
   Диана в вестибюле говорила по телефону. Виктор прислушался.
   - Нога!... Да. Раздроблена кость... Хорошо... Ладно... Скорее,
мы ждем.
   Сквозь стеклянную дсверь Виктор увидел, как она повесила труб-
ку и побежала вверх по лестнице.  Что-то у нас в городе стало не-
хорошо с мокрецами.  Возня какая-то вокруг них.  Что-то они  всем
стали  мешать,  даже директору гимназии.  Даже Лоле,  вспомнил он
вдруг. Кажется, она тоже проходилась насчет их... Он посмотрел на
мокреца. Мокрец смотрел на него.
   - Как вы себя чувствуете?  - Спросил Виктор.  Мокрец молчал. -
Вам что-нибудь нужно?  - Спросил Виктор,  повышая голос. - Глоток
джину?
   - Не орите, - сказал мокрец. - Я слышу.
   - Больно? - Сочувственно спросил Виктор.
   - А вы как думаете?
   На редкость неприятный чеовек,  подумал Виктор. - Впрочем, бог
с ним. Встретились и разошлись. А ему больно...
   - Ничего, - сказал он. - Потерпите еще несколько минут. Сейчас
за вами приедут.
   Мокрец ничего не ответил,  лоб его сморщился, глаза закрылись.
Он  стал  похож на мертвеца - плоский и неподвижный под проливным
дождем.  На крыльцо выскочила Диана  с  докторским  чемоданчиком,
присела  рядом и стала что-то делать с покалеченной ногой. Мокрец
тихонько зарычал,  но Диана не произнесла успокаивающих слов, ка-
кие обычно говорят в таких случаях врачи.  "Тебе помочь?" - Спро-
сил Виктор.  Она не ответила. Он поднялся, и Диана не поворачивая
головы проговорила: "Подожди, не уходи".
   - Я не ухожу,  - сказал Виктор. Он смотрел, как она ловко нак-
ладывает шину.
   - Ты еще понадобишься, - сказала Диана.
   - Я не ухожу, - повторил Виктор.
   - Вообще-то,  ты можешь сбегать наверх. Сбегай, хлебни чегони-
будь, пока есть время, но потом сразу возвращайся.
   - Ничего, - сказал Виктор. - Обойдусь.
   Потом где-то  за пеленой дождя зарычал мотор,  вспыхнули фары.
Виктор увидел какой-то джип,  осторожно заворачивающий в  ворота.
Джип  подкатил  к  крыльцу,  и из него грузно выбрался Юм Голем в
своем неуклюжем плаще.  Он поднялся по ступенькам,  нагнулся  над
мокрецом, взял его за руку.
   Мокрец глухо сказал:
   - Никаких уколов.
   - Ладно, - сказал Голем и посмотрел на Виктора. - Бери его.
   Виктор взял  мокреца  на  руки и понес к джипу.  Голем обогнал
его, распахнул дверцу и залез внутрь.
   - Давай  его сюда,  - сказал он из темноты.  - Нет ногами впе-
ред... Смелее. Придержите за плечи...
   Он сопел  и  возился в машине.  Мокрец снова зарычал,  и Голем
сказал ему что-то непонятное, а может быть выругался, что-то вро-
де "Шесть  уколов  на  шее..."  Потом он вылез наружу,  захлопнул
дверцу и, усаживаясь за руль, спросил Диану:
   - Вы им звонили?
   - Нет, - ответила Диана. - Позвонить?
   - Теперь уже не стоит,  - сказал Голем, - а то они все законо-
патят. До свидания.
   Джип тронулся с места, обогнул клумбу и укатил по аллее.
   - Пойдем, - сказала Диана.
   - Поплывем,  - сказал Виктор. Теперь, когда все кончилиось, он
не чувствовал ничего больше, кроме раздражения.
   В вестибюле Диана взяла его под руку.
   - Ничего, - сказала она. - Сейчас переоденешься в сухое, выпь-
ешь водочки, и все станет хорошо.
   - Течет,  как с мокрой собаки, - сердито пожаловался Виктор. -
И потом, может быть, ты объяснишь, что здесь произошло?
   Диана устало вздохнула.
   - Да ничего здесь особенного не произошло.  Не надо было фона-
рик забывать.
   - А капканы на дорогах - это у вас в порядке вещей?
   - Бургомистр ставит, сволочь...
   Они поднялись на второй этаж и пошли по коридору.
   - Он сумасшедший? - Осведомился Виктор. - Это же уголовное де-
ло. Или он действительно сумасшедший?
   - Нет.  Он просто сволочь и ненавидит мокрецов. Как и весь го-
род
   - Это я заметил.  Мы их тоже не любим,  но  капканы...  А  что
мокрецы им сделали?
   - Надо же кого-то ненавидеть,  - сказала Диана. В одних местах
ненавидят евреев, где-то еще негров, а у нас мокрецов.
   Она остановилась перед дверью.  Диана повернула ключ,  вошла и
зажгла свет.
   - Подожди, - сказал Виктор, озираясь. - Куда ты меня привела?
   - Это лаборатория, - ответила Диана. - Я сейчас...
   Виктор остался в дверях и смотрел,  как она ходит по  огромной
комнате и закрывает окна.
   Под окнами темнели лужи.
   - А что он здесь делал ночью? - Спросил Виктор.
   - Где, - спросила Диана, не оборачиваясь.
   - На тропинке... Ты ведь знала, что он здесь?
   - Ну понимаешь,  - сказала она, - в лепрозории плохо с медика-
ментами. Иногда они приходят к нам, просят...
   Она закрыла последнее окно и прошлась по лаборатории,  огляды-
вая столы, заставленные приборами и химической посудой.
   - Гнусно все это, - сказал Виктор. - Ну и государство. Куда ни
приедешь - везде какая-нибудь дрянь... Пошли, а то я замерз.
   - Сейчас, - сказала Диана.
   Она взяла со стола какую-то темную одежду и встряхнула ее. Это
был мужской вечерний костюм. Она аккуратно повесила его в шкафчик
для спецодежды.  - Откуда здесь костюм?  - Подумал Виктор. - При-
чем, какой-то знакомый костюм...
   - Ну вот,  - сказала Диана, - ты как хочешь, а я сейчас залезу
в горячую ванну.
   - Послушай, Диана, - сказал Виктор осторожно. - А кто был этот
с таким вот носом... Желтолицый? С которым ты плясала...
   Диана взяла его за руку.
   - Видишь ли,  - сказала она, помолчав, - это мой муж... Бывший
муж.

     4. Глава четвертая.

   - Давно я вас не видел в городе,  - сказал  Павор  насморочным
голосом.
   - Не так уж давно, - возразил Виктор. - Всего два дня.
   - Можно с вами посидеть,  или вы хотите побыть вдвоем? - Спро-
сил Павор.
   - Садитесь, - вежливо сказала Диана.
   Павор сел напротив нее и крикнул:  "Официант, двойной коньяк!"
Смеркалось,  швейцар  задергивал  шторы на окнах.  Виктор включил
торшер.
   - Я вами восхищаюсь, - обратился Павор к Диане.
   - Жить в такой комнате и сохранить прекрасный цвет  лица...  -
Он чихнул. - Извините. Эти дожди меня доканают... Как работается?
- Спросил он Виктора.
   - Неважно.  Не могу я работать, когда пасмурно - все время хо-
чется выпить.
   - Что это за скандал вы учинили у полицмейстера? - Спросил Па-
вор.
   - А, чепуха, - сказал Виктор. - Искал справедливости.
   - А что случилось?
   - Скотина  бургомистр  охотился на мокрецов с капканами.  Один
попался, повредил ногу. Я взял капкан, пошел в полицию и потребо-
вал расследования.
   - Так, - сказал Павор. - А дальше?
   - В этом городе странные законы. Поскольку заявления от потер-
певшего не поступило,  считается, что преступления не было, а был
несчастный случай, в коем никто, кроме потерпевшего не повинен. Я
сказал полицмейстеру, что приму это к сведению, а он мне объявил,
что это угроза; на чем мы и расстались.
   - А где это случилось? - Спросил Павор.
   - Около санатория.
   - Около санатория?  Что это мокрецу понадобилось около санато-
рия?
   - По-моему, это никого не касается, - резко сказала Диана.
   - Конечно,  - сказал Павор.  - Я просто удивился... - Он смор-
щился,  зажмурил глаза и со звоном чихнул.  - Фу,  черт, - сказал
он. - Прошу прощения.
   Он полез в карман и вытащил большой носовой платок.  Что-то со
стуком упало на пол. Виктор нагнулся. Это был кастет. Виктор под-
нял его и протянул Павору.
   - Зачем вы это таскаете? - Спросил он.
   Павор, зарывшись лицом в носовой платок смотрел на кастет пок-
расневшими глазами.
   - Это все из-за вас,  - произнес он сдавленным голосом и  выс-
моркался.  -  Это  вы  меня  напугали своим рассказом...  А между
прочим,  говорят,  здесь действует какая-то местная банда.  То ли
бандиты, то ли хулиганы, а мне, знаете ли, не нравится, когда ме-
ня бьют.
   - Вас часто били? - Спросила Диана.
   Виктор посмотрел на нее.  Она сидела в кресле, положив ногу на
ногу и курила,  опустив глаза. Бедный Павор, подумал Виктор. Сей-
час тебя отошьют.  Он протянул руку и одернул юбку у нее на коле-
нях.
   - Меня? - Сказал Павор. - Неужели у меня вид человека, которо-
го   часто  бьют?  Это  надо  поправить.  Официант,  еще  двойной
коньяк!... Да, так на следующий день я зашел в слесарную мастерс-
кую, и мне там в два счета смастерили эту штуку. - Он с довольным
видом осмотрел кастет.  - Хорошая штучка,  даже  Голему  понрави-
лась...
   - Вас так и не пустили в лепрозорий? - Спросил Виктор.
   - Нет,  не пустили,  и надо понимать, не пустят. Я уже разуве-
рился.  Я уже написал жалобы в три департамента,  а теперь сижу и
сочиняю отчет, - пожаловался Павор. - На какую сумму лепрозорий в
минувшем году получил подштанников.  Отдельно  мужских,  отдельно
женских. Дьявольски увлекательно.
   - Напишите,  что у них не хватает медикаментов,  - посоветовал
Виктор.
   Павор удивленно поднял брови, а Диана лениво сказала:
   - Лучше бросьте вашу писанину,  а выпейте стакан горячего вина
и ложитесь спать.
   - Намек понял,  - сказал Павор со вздохом.  - Придется идти...
Вы знаете в каком я номере?  - Спросил он Виктора. - Навестили бы
как-нибудь.
   - Двести тридцать третий, - сказал Виктор. - Обязательно.
   - До  свидания,  - сказал Павор,  поднимаясь.  - Желаю приятно
провести вечер.
   Они смотрели,  как он подошел к стойке,  взял бутылку красного
вина и пошел к выходу.
   - Язык у тебя длинный, - сказала Диана,
   - Да, - согласился Виктор. - Виноват. Понимаешь, он мне что-то
нравится.
   - А мне - нет, - сказала Диана.
   - И доктору Р. Квадриге тоже - нет. Интересно, почему?
   - Морда у него мерзкая,  - ответила Диана. - Белокурая бестия.
Знаю я таких.  Настоящие мужчины. Без чести, без совести, повели-
тели дураков.
   - Вот тебе и на,  - удивился Виктор. - А я-то думал, что такие
мужчины должны тебе нравиться.
   - Теперь нет мужчин, - теперь либо фашисты, либо бабы.
   - А я? - Осведомился Виктор с интересом.
   - Ты?  Ты  слишком любишь маринованные миноги.  И одновременно
справедливость.
   - Правильно. Но, по-моему, это хорошо.
   - Это неплохо. Но если бы тебе пришлось выбирать, ты бы выбрал
миноги, вот что плохо. Тебе повезло, что у тебя талант.
   - Что это ты такая злая сегодня? - Спросил Виктор.
   - А я вообще злая.  У тебя - талант,  у меня - злость.  Если у
тебя отобрать талант,  а у меня - злость,  то останутся два сово-
купляющихся нуля.
   - Нуль нулю рознь, - заметил Виктор. - Из тебя даже нуль полу-
чился бы не плохой - стройный, прекрасно сложенный нуль. И, кроме
того,  если у тебя отобрать твою злость - ты станешь доброй,  что
тоже в общем неплохо...
   - Если у меня отобрать злость я стану медузой.  Чтобы я  стала
доброй, нужно заменить злость добротой.
   - Забавно,  - сказал Виктор. - Обычно женщины не любят рассуж-
дать.  Но уж когда начинают, то становятся удивительно категорич-
ными.  Откуда ты,  собственно,  взяла, что у тебя только злость и
никакой доброты? Так не бывает. Доброта в тебе тоже есть , только
она не заметна за злостью.  В каждом человеке намешано всего  по-
немножку, а жизнь выдавливает из этой смеси что-нибудь на поверх-
ность...
   В зал  ввалилась компания молодых людей,  и сразу стало шумно.
Молодые люди чувствовали себя непринужденно:  они обругали офици-
анта, погнали его за пивом, а сами обсели столик в дальнем углу и
принялись громко разговаривать и гоготать во все горло. Здоровен-
ный губастый дылда с румяными щеками, прищелкивая на ходу пальца-
ми и пританцовывая,  направился к стойке. Тэдди ему что-то подал,
он,  оттопырив мизинец,  взял рюмку двумя пальцами,  повернулся к
стойке спиной, оперся на нее локтями и скрестил ноги, победитель-
но оглядывая  пустой зал.  "Привет,  Диана!" - Заорал он.  - "Как
жизнь?". Диана равнодушно улыбнулась ему.
   - Что это за диво? - Спросил Виктор.
   - Некий Фламин Ювента,  - ответила Диана. - Племянничек полиц-
мейстера.
   - Где-то я его видел, - сказал Виктор.
   - Да ну его к черту,  - нетерпеливо сказала Диана.  - Все люди
медузы,  и ничего в них такого не  замешано.  Попадаются  изредка
настоящие  у  которых  есть  что-нибудь  свое - доброта,  талант,
злость, отними у них это, и ничего не останется, станут медузами,
как и все. Ты, кажется, вообразил, что нравишься мне своим прист-
растием к миногам и справедливости? Чепуха! У тебя талант, у тебя
книги,  у  тебя  известность,  а в остальном ты такая же дремучая
рохля, как и все.
   - То  что  ты говоришь,  - объявил Виктор,  - до такой степени
неправильно,  что я даже не обижаюсь.  Но ты  продолжай,  у  тебя
очень интересно меняется лицо, когда ты говоришь.
   Он закурил и передал ей сигарету. - Продолжай.
   - Медузы, - сказала она горько. - Скользкие глупые медузы. Ко-
паются,  ползают,  стреляют, сами не знают, чего хотят, ничего не
умеют, ничего по-настоящему не любят... Как черви в сортире.
   - Это неприлично,  - сказал Виктор. - Образ, несомненно выпук-
лый,  но решительно не аппетитный.  И вообще все это банальности.
Диана, милая моя, ты не мыслитель. В прошлом веке в провинции это
еще как-то звучало-бы... Общество, по крайней мере, было бы слад-
ко шокировано, и бледные юноши с горящими глазами таскались бы за
тобой по пятам.  Но сегодня это уже очевидности.  Сегодня уже все
знают,  что есть человек. Что с человеком делать - вот вопрос. Да
и то признаться, уже навяз в зубах.
   - А что делают с медузами?
   - Кто? Медузы?
   - Мы.
   - Насколько я знаю - ничего. Консервы из них, кажется, делают.
   - Ну и ладно,  - сказала Диана.  - Ты что-нибудь заработал  за
это время?
   - А как  же!  Я  написал  страшно  трогательное  письмо  другу
Рец-Тусову.  Если после этого письма он не устроит Ирму в пансио-
нат, значит я никуда не годен.
   - И это все?
   - Да, - сказал Виктор. - Все остальное я выбросил.
   - Господи!  - Сказала Диана. - А я то за тобой ухаживала, ста-
ралась не мешать, отгоняла Росшепера...
   - Купала меня в ванне, - напомнил Виктор.
   - Купала тебя в ванне, поила тебя кофе...
   - Погоди,  - сказал Виктор. - Но ведь я тоже купал тебя в ван-
не.
   - Все равно.
   - Как это-все равно?  Ты думаешь, легко работать, выкупав тебя
в ванне?  Я сделал шесть вариантов описания этого процесса, и все
они никуда не годятся.
   - Дай почитать.
   - Только для мужчин,  - сказал Виктор. - Кроме того, я их выб-
росил, разве я тебе не сказал? И вообще, там было так мало патри-
отизма и национального самосознания,  что все равно никому нельзя
было бы показать.
   - Скажи,  а ты как - сначала напишешь,  а потом уже вставляешь
национальное самосознание?
   - Нет,  - сказал Виктор.  - Сначала я проникаюсь  национальным
самосознанием  до глубины души:  читаю речи господина президента,
зубрю наизусть богатырские саги, посещаю патриотические собрания.
Потом,  когда меня начинает рвать - не тошнить,  а уже рвать, - я
принимаюсь за дело... Давай поговорим о чем-нибудь другом. Напри-
мер, что мы будем делать завтра.
   - Завтра у тебя встреча с гимназистами.
   - Это быстро. А потом?
   Диана не ответила.  Она смотрела мимо. Виктор обернулся. К ним
подходил мокрец во всей своей красе:  черный,  мокрый, с повязкой
на лице.
   - Здравствуйте, - сказал он Диане. - Голем еще не вернулся?
   Виктор поразился,  какое лицо сделалось у Дианы. Как на карти-
не. Даже не на картине - на иконе. Странная неподвижность черт, и
ты недоумеваешь, то ли это замысел мастера, то ли бессилие ремес-
ленника.  Она не ответила. Она молчала, и мокрец тоже молча смот-
рел на нее,  и никакой неловкости не было в этом молчании  -  они
были вместе, а Виктор и все прочие отдельно. Виктору это очень не
понравилось.
   - Голем, наверное, сейчас придет, - сказал он громко.
   - Да, - сказала Диана. - Присядьте, подождите.
   У нее был обычный голос,  и она улыбалась мокрецу обычной рав-
нодушной улыбкой.  Все было как обычно - Виктор был с  Дианой,  а
мокрец и все прочие были отдельно.
   - Прошу!  - Весело казал Виктор, указывая на кресло доктора Р.
Квадриги.
   Мокрец сел,  положив на колени руки в черных перчатках. Виктор
налил  ему коньяку.  Мокрец привычно-небрежным жестом взял рюмку,
покачал, как будто взвешивая, и снова поставил на стол.
   - Я надеюсь, вы не забыли? - Сказал он Диане.
   - Да,  - сказала Диана.  - Да. Сейчас принесу. Виктор, дай мне
ключ от номера, я сейчас приду.
   Она взяла ключ и быстро пошла к выходу.  Виктор закурил. Что с
тобой, приятель?-Сказал он себе. Что-то тебе слишком многое мере-
щится в последнее время. Нежный ты стал, чувствительный какой-то.
Ревнивый.  А зря,  тебя это совершенно не касается-все эти бывшие
мужья,  все эти странные знакомства...  Диана - это Диана, а ты -
это ты.  Росшепер - импотент.  Импотент.  Вот и будет с тебя.  Он
знал,  что все это не так просто,  что он уже проглотил  какую-то
отраву, но он сказал себе:  хватит,  и сегодня - сейчас, пока ему
удалось убедить себя, что действительно, хватит.
   Мокрец сидел напротив,  неподвижный и страшный, как чучело. От
него пахло сыростью,  и еще чем-то,  какой-то медициной. Мог ли я
подумать,  что когда-нибудь буду сидеть с мокрецом в ресторане за
одним столиком...  Прогресс,  ребята,  движется куда-то понемнож-
ку... Или это мы стали такие всеядные: дошло до нас, наконец, что
все люди - братья?  Человечество,  друг мой, я горжусь собою... А
вы, сударь, отдали бы свою дочь за мокреца?
   - Моя фамилия - Банев,  - представился Виктор и спросил: - как
здоровье вашего... Пострадавшего? Того, что попал в капкан?
   Мокрец быстро повернулся к нему.  Смотрит, как через бруствер,
подумал Виктор.
   - Удовлетворительно, - ответил мокрец сухо.
   - На его месте я подал бы заявление в полицию.
   - Не имеет смысла, - сказал мокрец.
   - Почему  же?  - Сказал Виктор.  - Не обязательно обращаться в
местную полицию, можно обратиться в окружную...
   - Нам это не нужно.
   Виктор пожал плечами.
   - Каждое  ненаказанное преступление рождает новое преступление
   - Да,но нас это не интересует.
   Они помолчали. Потом мокрец сказал:
   - Меня зовут Зурзмансор.
   - Знаменитая фамилия,  - вежливо сказал Виктор.  - Вы не родс-
твенник Павлу Зурзмансору, социологу?
   Мокрец прищурил глаза.
   - Даже не однофамилец, - сказал он. - Мне говорили, Банев, что
завтра вы выступаете в гимназии...
   Виктор не успел ответить. За спиной у него двинулось кресло, и
молодцеватый баритон произнес:
   - А ну, зараза, пошел отсюда вон!
   Виктор обернулся.  Над  ним  возвышался губастый Фламин Ювента
или как его там,  словом,  племянничек.  Виктор глядел на него не
дольше секунды, но уже чувствовал сильнейшее раздражение.
   - Вы это кому, молодой человек? - Осведомился он.
   - Вашему  приятелю,  -  любезно  сообщил Фламин Ювента и снова
гаркнул. - Тебе говорят, мокрая шкура!
   - Одну минуточку,  - сказал Виктор и встал. Фламин Ювента, ух-
мыляясь смотрел на него сверху вниз.  Этакий юный голиаф в  спор-
тивной куртке, сверкающей многочисленными эмблемами, наш простей-
ший отечественный штурмфюрер,  верная  опора  нации  с  резиновой
дубинкой в заднем кармане,  гроза левых, правых и умеренных. Вик-
тор протянул руку к его галстуку и спросил,  изобразив  озабочен-
ность  и любопытство:  "Что это у вас такое?" И когда юный голиаф
машинально наклонил голову,  чтобы поглядеть,  что у него там та-
кое,  Виктор крепко ущемил его большой нос большим и указательным
пальцем.  "Э!" - Ошеломленно воскликнул юный голиаф  и  попытался
вырваться,  но  Виктор его не выпустил,  и некоторое время стара-
тельно и с ледяным наслаждением крутил и выворачивал  этот наглый
крепкий нос,  приговаривая: "Веди себя прилично, щенок, племянни-
чек, штурмовичок, вшивый сукин сын, хамло..." Позиция была исклю-
чительно удобной: юный голиаф отчаянно лягался, но между ними бы-
ло кресло,  юный голиаф месил воздух кулаками,  но руки у Виктора
были длинные и Виктор все крутил вращал,  драл и вывертывал, пока
у него над головой не пролетела бутылка.  Тогда он оглянулся:  на
него раздвигая столы и опрокидывая кресла, с грохотом неслась вся
банда - пятеро,  причем двое из них были очень рослые. На мгнове-
ние все застыло,  как на фотоснимке - черный Зурзмансор, спокойно
откинувшийся в кресле; Тэдди, повисший в прыжке над стойкой; Диа-
на с белым свертком посередине зала; а на заднем плане в дверях -
свирепое усатое лицо швейцара;  и совсем рядом - злобные морды  с
разинутыми  ртами.  Затем  фотография  кончилась и началось кино.
Первого верзилу Виктор очень удачно сшиб ударом по скуле. Тот ис-
чез и некоторое время не появлялся.  Но другой верзила попал Вик-
тору в ухо.  Кто-то еще ударил его ребром ладони по щеке. Видимо,
промахнулся  по  горлу.  А еще кто-то - освободившийся голиаф?  -
Прыгнул на него сзади.  Все это было грубое уличное  хулиганье  -
опора нации,  - только один из них знал бокс, а остальные жаждали
не столько драться,  сколько увечить,  выдавить  глаз,  разорвать
рот, лягнуть в пах. Будь Виктор один, они бы его искалечили, но с
тыла на них набежал Тэдди, который свято исповедывал золотое пра-
вило  всех  вышибал  -  гасить любую драку в самом зародыше,  а с
фланга появилась Диана,  Диана бешенная,  оскаленная  ненавистью,
непохожая на себя,  уже без белого пакета,  а с тяжелой плетенной
бутылью в руках;  и еще подоспел швейцар, человек хотя и пожилой,
но,  судя по ухваткам, бывший солдат - он действовал связкой клю-
чей,  словно это был ремень со штыком в ножнах.  Так что когда из
кухни прибежали два официанта, делать им было уже нечего. Племян-
ник удрал, забыв на столике транзистор. Один из молодчиков остал-
ся лежать под столиком - это был тот,  которого Диана свалила бу-
тылью,  остальных четверых Виктор с Тэдди, подбадривая друг друга
удалыми возгласами буквально вынесли из зала на кулаках, прогнали
через вестибюль и пинками забили в вертящуюся дверь.  По  инерции
они вылетели наружу сами и только там, осознали под дождем полную
победу и несколько успокоились.
   - Сопляки паршивые,  - сказал Тэдди, закуривая сразу две сига-
реты,  - себе и Виктору. - Манеру взяли - каждый четверг буянить.
Прошлый раз недоглядел - два кресла сломали. А кому платить? Мне!
   Виктор щупал распухшее ухо.
   - Племянничек ушел,  - сказал он с сожалением. - Так я до него
как следует не добрался.
   Это хорошо,  - сказал Тэдди деловито.  - С этим губастым лучше
не связываться.  Дядюшка у него знаешь кто,  да и сам он... Опора
родины и порядка,  или как они там называются. А драться ты, гос-
подин писатель навострился.  Такой,  помню,  хлипкий сопляк был -
тебе, бывало, дадут, а ты и под стол. Молодец.
   - Такая уж у меня профессия,  -  вздохнул  Виктор.  -  Продукт
борьбы за существование. У нас как ведь - все на одного. А госпо-
дин президент за всех.
   - Неужели до драки доходит? - Простодушно удивился Тэдди.
   - А вы как думали!  Напишут на  тебя  похвальную  статью,  что
ты-де проникнут национальным самосознанием, идешь искать критика,
а он уже с компанией - и все молодые, задорные крепыши, дети пре-
зидента...
   - Надо же, - сказал Тэдди сочувственно. - И что?
   - По-разному. И так бывает, и эдак.
   К подъезду подкатил джип,  отворилась  дверца,  и  под  дождь,
прикрывшись  одним  плащом,  вылезли  молодой человек в очках и с
портфелем и его долговязый спутник.  Из-за руля  выбрался  Голем.
Долговязый с острым, каким-то профессиональным интересом смотрел,
как швейцар выбивает через вертящуюся дверь последнего буяна, еще
не вполне пришедшего в себя. "Жалко,этого не было, - шепотом ска-
зал Тэдди,  указывая на долговязого - вот это мастер! Это тебе не
ты. Профессионал, понял?" "Понял", - тоже шепотом ответил Виктор.
Молодой человек с портфелем и долговязый рысцой пробежали  мимо и
нырнули в подъезд. Голем неторопливо двинулся было следом, же из-
дали улыбаясь Виктору,  но дорогу ему заступил Зурзмансор с белым
свертком под мышкой.  Он что-то ему сказал вполголоса, после чего
Голем перестал улыбаться и вернулся в машину. Зурзмансор пробрал-
ся на заднее сидение, и джип укатил.
   - Эх!  - Сказал Тэдди. - Не того мы били, господин Банев. Люди
кровь из-за него проливают, а он сел в чужую машину и уехал.
   - Ну,это ты зря,  - сказал Виктор.  - Больной несчастный чело-
век,  - сегодня он, завтра ты. Мы с тобой сейчас пойдем и выпьем,
а его в лепрозорий повезли.
   - Знаем мы,  куда его повезли!  - Непримиримо сказал Тэдди.  -
Ничего ты не понимаешь в нашей жизни, писатель.
   - Оторвался от нации?
   - От нации не от нации, а жизнь нашу ты не знаешь. Поживи-ка у
нас:  который год дожди,  на полях все погнило, дети от рук отби-
лись... Да чего там - ни одной кошки в городе не осталось, от мы-
шей спасенья нет. Э-эх! - Сказал он, махнув рукой. - Пошли уж.
   Они вернулись в вестибюль,  и Тэдди спросил швейцара,  уже за-
нявшего свой пост:
   - Что! Много наломали?
   - Да,  нет,  - ответил швейцар, - можно считать, что обошлось.
Торшер один покалечили,  стену загадили,  а деньги я у этого... У
последнего отобрал, на вот, возьми.
   На ходу считая деньги, Тэдди пошел в ресторан. Виктор последо-
вал за ним. В зале опять установился покой. Молодой человек в оч-
ках и долговязый уже скучали над бутылкой минеральной  воды,  ме-
ланхолично  пережевывая  дежурный  ужин.  Диана сидела на прежнем
месте,  очень оживленная, очень хорошенькая, и даже улыбалась за-
нявшему свое место доктору Р. Квадриге, которого обычно не терпе-
ла.Перед Р.  Квадригой стояла бутылка рому, но он был еще трезв и
потому выглядел странным.
   - С викторией!  - Мрачно приветствовал он Виктора.  - Сожалею,
что не присутствовал при сем хотя бы мичманом.
   Виктор рухнул в кресло.
   - Красивое ухо,  - сказал Р.  Квадрига. - Где ты такое достал?
Как петушиный гребень.
   - Коньяку! - Потребовал Виктор. Диана налила ему коньяку. - Ей
и только ей обязан я викторией своей,  - сказал он,  показывая на
Диану. - Ты заплатила за бутылку?
   - Бутылка не разбилась,  - сказала Диана.  - За кого  ты  меня
принимаешь?  Но как он упал!  Боже мой,  как он чудесно свалился!
Все бы так...
   - Приступим,  - мрачно сказал Р.  Квадрига и налил себе полный
стакан рому.
   - Покатился, как манекен, - сказала Диана. - Как кегля... Вик-
тор, у тебя все цело? Я видела, как тебя били ногами.
   - Главное цело, - сказал Виктор. - Я специально защищал.
   Доктор Р. Квадрига со скворчанием всосал в себя последнюю кап-
лю  рома  из стакана,  совершенно как кухонная раковина всасывает
остатки после мытья посуды. Глаза у него сразу же осоловели.
   - Мы  знакомы,  -  поспешно  сказал Виктор.  - Ты - доктор Рем
Квадрига, я писатель Банев...
   - Брось,  -  сказал Р.  Квадрига.  - Я совершенно трезв.  Но я
сопьюсь.  Это единственное,  в чем я сейчас уверен.  Вы не можете
себе представить, но я приехал сюда полгода назад абсолютно непь-
ющим человеком. У меня больная печень, катар кишок и еще что-то с
желудком.  Мне  абсолютно  запрещено  пить,  а я теперь пьянствую
круглые сутки...  Я абсолютно никому не нужен.  Никогда  в  жизни
этого со мной не бывало. Я даже писем не получаю, потому что ста-
рые друзья сидят без права переписки, а новые-неграмотны...
   - Никаких государственных тайн,  - сказал Виктор. - Я неблаго-
надежен.
   Р. Квадрига  снова наполнил стакан и принялся перемешивать ром
как остывший чай.
   - Так лучше действует, - сообщил он. - Попробуй, Банев, приго-
дится.  И нечего на меня смотреть! - Сказал он вдруг Диане бешен-
но. - Попрошу скрывать свои чувства. А если вам не нравится...
   - Тихо, тихо, - сказал Виктор, и Р. Квадрига остыл.
   - Они ни черта во мне не понимают, - сказал он грустно. - Ник-
то.  Только ты немножко понимаешь. Ты меня всегда понимал. Только
ты очень груб,  Банев,  и всегда меня ранил.  Я весь израненый...
Они теперь боятся меня ругать, они теперь меня только хвалят. Как
похвалит  какая-нибудь сволочь - рана.  Другая сволочь похвалит -
другая рана.  Но теперь все это позади.  Они еще не знают... Слу-
шай, Банев, какая у тебя замечательная женщина... Я тебя прошу...
Попроси ее, пусть придет ко мне в студию. Да нет, дурак! Натурщи-
ца! Ты ничего не понимаешь, я такую натурщицу ищу десять лет...
   - Аллегорическая картина, - пояснил Виктор Диане. - "Президент
и вечно юная нация..."
   - Дурак, - грустно сказал Р. Квадрига. - Вы все думаете, что я
продаюсь...  Ну,  правильно,  было! Но больше я не пишу президен-
тов... Автопортрет! Понимаешь?
   - Нет, - признался Виктор. - Не понимаю. Ты хочешь писать свой
портрет с Дианы?
   - Дурак, - сказал Р. Квадрига. - Это будет лицо художника...
   - Моя задница, - объяснила Диана Виктору.
   - Лицо художника!  - Повторил Р.  Квадрига. - Ты ведь тоже ху-
дожник...  И все, кто сидит без права переписки... И все, кто ле-
жит без права переписки...  И все, кто живет в моем доме, то есть
не живет. Ты знаешь, Банев, я боюсь. Я тебя просил придти, поживи
у  меня  немножко.  У  меня вилла,  фонтан...  А садовник сбежал.
Трус...  Сам я там жить не могу, в гостинице лучше... Ты думаешь,
я пью,  потому что продался?  Дудки,  это тебе не модный роман...
Поживешь у меня немного и разберешься...  Может быть,  ты даже их
узнаешь.  Может быть,  это вовсе не мои знакомые, может быть, это
твои.  Тогда бы я знал, почему они меня не узнают. Ходят босые...
Смеются... Глаза его вдруг наполнились слезами. - Господа! - Ска-
зал он.  - Какое счастье,  что с нами нет этого Павора. Ваше здо-
ровье!
     - Будь здоров, - сказал Виктор, переглянувшись с Дианой. Диана
  смотрела на Р. Квадригу с брезгливой тревогой. - Никто здесь не
  любит Павора, - сказал он. - Один я урод какой-то.
   - Тихий омут,  - произнес доктор Р.  Квадрига.  - И прыгнувшая
лягушка. Болтун. Всегда молчит.
   - Просто он уже готов,  - сказал Виктор Диане. - Ничего страш-
ного.
   - Господа!  - Сказал доктор Р.  Квадрига. - Сударыня! Я считаю
своим долгом представиться, Рем Квадрига, доктор гонорис кауза.

     5. Глава пятая

   Виктор пришел  в  гимназию за полчаса до назначенного времени,
но Бол-Кунац уже ждал его.  Впрочем,  он был мальчиком тактичным,
он только сообщил Виктору,  что встреча состоится в актовом зале,
и сей час же ушел, сославшись на неотложные дела. Оставшись один,
вдыхая  забытые запахи чернил,  мела,  никогда не оседающей пыли,
запаха "До первой крови",  изнурительных допросов у доски, запаха
тюрьмы, бесправия возведенного в принцип, он все надеялся вызвать
в памяти какие-то сладкие воспоминания о детстве и  юношестве,  о
рыцарстве,  о товариществе,  о первой чистой любви,  но ничего из
этого не получалось,  хотя он очень старался,  готовый  умилиться
при  первой  возможности.  Все оставалось по прежнему - и светлые
затхлые классы, и поцарапанные доски, парты, изрезанные закрашен-
ными инициалами и апокрифическими надписями,  и казематные стены,
выкрашенные до половины веселой зеленой краской,  и обитая штука-
турка на углах - все оставалось по-прежнему неказисто, гадко, на-
водило злобу и беспросветность.  Он нашел свой класс,  хотя и  не
сразу, нашел свое место, но парта была другая, только на подокон-
нике еще выделялась глубоко врезанная эмблема легиона  свободы, и
он вспомнил одуряющий энтузиазм тех времен, бело-красные плакаты,
жестяные копилки в фонд легиона,  бешенные кровавые драки с крас-
ными и портреты во всех газетах,  во всех учебниках, на всех сте-
нах - лицо,  которое казалось тогда значительным и прекрасным,  а
теперь стало дряблым, тупым, похожим на кабанье рыло, и огромный,
клыкастый брызжущий рот.  Такие юные, такие серые, такие одинако-
вые... и глупые. И этой глупости сейчас не радуешься, не радуешь-
ся,  что стал умнее, а только обжигающий стыд за себя тогдашнего,
серого деловитого птенца,  воображающего себя ярким, незаменимым,
отборным... И еще стыдные детские вожделения, и томительный страх
перед девчонкой, о которой ты уже столько нахвастался, что теперь
просто невозможно отступать,  а на другой  день  -  оглушительный
гнев  отца  и  пылающие  уши  и все это называется счастливой по-
рой: серость,  вожделение, энтузиазм... Плохо дело, подумал он. А
вдруг через пятнадцать лет окажется,  что и нынешний я так же сер
и несвободен,  как и в детстве,  и даже хуже, потому что теперь я
считаю себя взрослым, достаточно много знающим и достаточно пере-
жившим,  чтобы иметь основания для самодовольства и для права су-
дить.
   Скромность и только скромность,  до самоунижения...  И  только
правда,  никогда  не ври,  по крайней мере - самому себе;  но это
ужасно: самоуничтожение, когда вокруг столько идиотов, развратни-
ков,  корыстных лжецов, даже лучшие испещрены пятнами, как прока-
женные...  Хочешь ты снова стать юным?  Нет. А хочешь прожить еще
пятнадцать лет?  Да. Потому что жить - это хорошо. Даже когда по-
лучаешь удары. Лишь бы иметь возможность бить в ответ... Ну, лад-
но,  хватит.  Остановимся на том, что настоящая жизнь есть способ
существования, позволяющий наносить ответные удары. А теперь пой-
дем и посмотрим, какими они стали...
   В зале было довольно много ребятишек, и стоял обычный гам, ко-
торый стих,  когда Бол-Кунац вывел Виктора на сцену, и усадил под
огромным портретом президента - даром доктора Р.  Квадриги  -  за
стол,  покрытый красно-белой скатертью.  Потом Бол-Кунац вышел на
край сцены и сказал:
   - Сегодня  с  нами  будет беседовать известный писатель Виктор
Банев,  уроженец нашего города,  - он повернулся к Виктору: - как
вам удобнее, господин Банев, чтобы вопросы задавались с места или
в письменном виде?
   - Мне все равно,  - сказал Виктор легкомысленно.  - Лишь бы их
было побольше.
   - В таком случае, прошу вас.
   Бол-Кунац спрыгнул со сцены и сел в первом ряду.
   Виктор почесал бровь, оглядывая зал. Их было человек пятьдесят
- мальчиков и девочек от десяти до четырнадцати лет - и они смот-
рели на него со спокойным ожиданием.  Похоже, тут одни вундеркин-
ды,  подумал он мельком.  Во втором ряду справа он увидел Ирму  и
улыбнулся ей. Она улыбнулась в ответ.
   - Я учился в этой самой гимназии,  - начал Виктор, - и на этой
самой сцене мне пришлось однажды играть орлика. Роли я не знал, и
мне пришлось сочинять ее на ходу.  Это было первое, что я сочинил
в  своей жизни не под угрозой двойки.  Говорят,  что теперь стало
учиться труднее,  чем в мое время.  Говорят,  что у вас появились
новые  предметы,  и то,  что мы проходили за три года,  вы должны
проходить за год.  Но вы, наверное, не замечаете, что стало труд-
нее.  Ученые полагают,  что мозг способен вместить гораздо больше
сведений нежели кажется на первый взгляд  обыкновенному человеку.
Надо только уметь эти сведения впихнуть... Ага, подумал он сейчас
я расскажу вам про гипнопедию.  Но тут Бол-Кунац передал ему  за-
писку:  "Не надо рассказывать о достижениях науки. Говорите с на-
ми,  как с равными.  Валериано.  6 Кл." - Так, - сказал Виктор. -
Тут  некий  Валериано из шестого класса предлагает мне разговари-
вать с вами,  как с равными и предупреждает,  чтобы я не  излагал
достижения науки.  Должен тебе сказать, Валериано, что я действи-
тельно намеревался сейчас поговорить  о  достижениях  гипнопедии.
Однако  я охотно откажусь от своего намерения хотя и считаю своим
долгом проинформировать тебя о том,  что большинство  равных  мне
взрослых  имеет о гипнопедии лишь самое смутное представление.  -
Ему было неудобно говорить сидя,  он встал и прошелся по сцене. -
Должен вам признаться, ребята, что я не люблю встречаться с чита-
телями.  Как правило, совершенно невозможно понять, с каким чита-
телем  имеешь дело,  что ему от тебя надо и что его,  собственно,
интересует.  Потому я стараюсь каждое свое выступление превращать
в  вечер вопросов и ответов.  Иногда получается довольно забавно.
Давайте начну спрашивать я?  Итак... Все ли читали мои произведе-
ния?
   - Да, - отозвались детские голоса. - Читали... Все...
   - Прекрасно,  -  сказал Виктор озадаченно.  - Польщен,  хотя и
удивлен ну, ладно, далее... Желает ли собрание, чтобы я рассказал
историю написания какого-нибудь своего романа?
   Последовало молчание,  затем в середине зала  воздвигся  худой
прыщавый мальчик, сказал: "Нет" и сел.
   - Прекрасно, - сказал Виктор. - Это тем более хорошо, что воп-
реки широко распространенному мнению ничего интересного в истории
написания не бывает.  Пойдемте дальше... Желают ли уважаемые слу-
шатели узнать о моих творческих планах?
   Поднялся Бол-Кунац и вежливо сказал:
   - Видите ли, господин Банев, вопросы непосредственно связанные
с техникой вашего творчества, лучше было бы обсудить в самом кон-
це беседы, когда прояснится общая картина.
   Он сел. Виктор сунул руки в карманы и снова прошелся по сцене.
Становилось интересно, или, во всяком случае, необычно.
   - А может быть, вас интересуют литературные анекдоты? - Вкрад-
чиво спросил он.  - Как я охотился с Хэмингуэем. Как Эренбург по-
дарил мне русский самовар. Или что мне сказал Зурзмансор, когда я
встретился с ним в трамвае...
   - Вы действительно встречались с Зурзмансором?  - Спросили  из
зала.
   - Нет,  я шучу, - сказал Виктор. - Так что насчет литературных
анекдотов?
   - Можно вопрос? - Сказал, воздвигаясь, прыщавый мальчик.
   - Да, конечно.
   - Какими бы вы хотели видеть нас в будущем?
   Без прыщей,  мелькнуло  в голове у Виктора,  но он отогнал эту
мысль потому что понял: становится жарко. Вопрос был сильный. Хо-
тел бы я, чтобы кто-нибудь сказал мне, каким я хочу видеть себя в
настоящем, подумал он.
   Однако надо было отвечать.
   - Умными, - сказал он наугад. - Честными. Добрыми... Хотел бы,
чтобы вы любили свою работу...  И работали бы на благо людей (не-
су, подумал он. Да и как не нести?) Вот примерно так...
   Зал тихонько зашумел, потом кто-то спросил, не вставая:
   - Вы действительно считаете, что солдат главнее физика?
   - Я?! - Возмутился Виктор.
   - Так я понял из вашей повести "Беда приходит ночью" - это был
белобрысый клоп десяти лет от роду. Виктор крякнул. - "Беда" мог-
ла быть плохой книгой и могла быть хорошей книгой,  но она ни при
каких  обстоятельствах не была детской книгой,  что в ней ни один
из критиков не разобрался:  все сочли ее порнографическим чтивом,
подрывающим мораль и национальное самосознание. И что самое ужас-
ное,  белобрысый клоп имел основание полагать,  что автор  "Беды"
считает солдата "главнее" физика - во всяком случае,  в некоторых
отношениях.
   - Дело в том,  - сказал Виктор проникновенно,  - что... Как бы
тебе сказать... Всякое бывает.
   - Я  вовсе  не имею в виду физиологию,  - возвразил белобрысый
клоп. - Я говорю о концепции книги. Может быть, "главное" - не то
слово...
   - Я тоже не имею в виду физиологию,  - сказал Виктор. - Я хочу
сказать,  что бывают ситуации, когда уровень знаний не имеет зна-
чения.
   Бол-Кунац принял  из зала две записки и передал их ему: "Может
ли считаться честным и добрым человек, который разбогател и рабо-
тает  на войну" и "Что такое умный человек?" Виктор начал со вто-
рого вопроса-он был проще.
   - Умный человек,  - сказал он, - это тот человек, который соз-
нает несовершенство,  незаконченность своих знаний,  стремится их
пополнить и в этом преуспевает... Вы со мной согласны?
   - Нет, - сказала, приподнявшись, хорошенькая девочка.
   - А в чем дело?
   - Ваше определение не функционально.  Любой  дурак,  пользуясь
этим определением,  может полагать себя умным. Особенно, если ок-
ружающие поддерживают его в этом мнении.
   - Да,  - подумал Виктор.  Его охватила легкая паника. Это тебе
не с братьями-писателями разговаривать.
   - В какой-то степени Вы правы, - сказал он, неожиданно для се-
бя переходя на "Вы".  - Но дело в том,  что вообще-то  "дурак"  и
"умный" - понятия исторические и, скорее, субъективные.
   - Значит, вы сами не беретесь отличить дурака от умного? - Это
из задних рядов - смуглое существо с прекрасными библейскими гла-
зами, остриженное наголо.
   - Отчего же, - сказал Виктор, - берусь. Но я не уверен, что вы
всегда согласитесь со мной.  Есть старый афоризм: дуракэто инако-
мыслящий...
   Обычно это присловье вызывало у слушателей смех, но сейчас зал
молчал и ждал продолжения. - Или инакочувствующий, - добавил Вик-
тор.
   Он остро  ощущал  разочарование зала,  но он не знал,  что еще
сказать. Контакта не получалось, как правило, аудитория легко пе-
реходит на позиции выступающего,  соглашаясь с его суждениями,  и
всем становилось ясно, что здесь, в этом зале дураков нет. В худ-
шем случае аудитория не соглашалась и настраивалась враждебно, но
и тогда бывало легко,  потому что оставалась возможность язвить и
высмеивать, а одному спорить со многими не трудно, так ка против-
ники всегда противоречат друг другу,  и среди них всегда найдется
самый шумный и самый глупый, на котором можно плясать ко всеобще-
му удовольствию.
   - Я не совсем понимаю,  - произнесла хорошенькая девочка. - Вы
хотите, чтобы мы были умными, то есть, согласно Вашему же афориз-
му,  мыслить и чувствовать так же,  как вы.  Но я прочла все Ваши
книги и нашла в них только отрицание. Никакой позитивной програм-
мы. С другой стороны, вам хотелось бы, чтобы мы работали на благо
людей.  То есть фактически на благо тех грязных и неприятных  ти-
пов,  которыми наполнены Ваши книги. А ведь Вы отражаете действи-
тельность, правда?
   Виктору показалось, что он нащупал, наконец, под ногами дно.
   - Видите ли,  - сказал он,  - под работой на благо людей я как
раз понимаю превращение людей в чистых и приятных.  И это мое по-
желание не имеет никакого отношения к моему творчеству.  В книгах
я  пытаюсь изображать все,  как оно есть,  я не пытаюсь учить или
показывать,  что нужно делать. В лучшем случае я показываю объект
приложения сил,  обращаю внимание на то,  с чем нужно бороться. Я
не знаю,  как изменить людей,  если бы я знал, я бы был не модным
писателем,  а  великим  педагогом или знаменитым психосоциологом.
Художественной литературе вообще потивопоказано поучать  и вести,
предлагать конкретные пути, создавать конкретную методологию. Это
можно видеть на примере крупнейших писателей. Я преклоняюсь перед
Львом Толстым,  но только до тех пор, пока он является своеобраз-
ным,  уникальным по отражательному таланту зеркалом  действитель-
ности. А как только он начинает учить меня ходить босиком и подс-
тавлять щеку,  меня охватывает жалость и тоска...  Писатель - это
прибор,  показывающий состояние общества, и лишь в ничтожной сте-
пени - орудие для изменения общества. История показывает, что об-
щество изменяют не литературой,  а реформами и пулеметами, а сей-
час еще и наукой.  Литература в лучшем случае показывает,  в кого
надо стрелять или что нуждается в изменении... - Он сделал паузу,
вспомнив о том,  что есть еще Достоевский и Фолкнер.  Но пока  он
придумывал,  как  бы  ввернуть  насчет роли литературы в изучении
подноготной индивидума, из зала сообщили:
   - Простите,  но  все  это довольно тривиально.  Дело ведь не в
этом.  Дело в том, что изображаемые Вами объекты совсем не хотят,
чтобы их изменили.  И потом они настолько запущены, так безнадеж-
ны,  что их не хочется изменять.  Понимаете,  они не стоят этого.
Пусть  уж  себе  догнивают - они ведь не играют никакой роли.  На
благо кого же мы должны по-вашему, работать.
   - Ах вот вы о чем? - Медленно сказал Виктор.
   До него вдруг дошло: боже мой, да ведь эти сопляки всерьез по-
лагают,  что я пишу только подонках, что я всех считаю подонками,
но они же ничего не поняли,  да и откуда им понять,  это же дети,
странные  дети,  болезненно - умные дети,  но всего лишь дети,  с
детским жизненным опытом и с детским знанием людей плюс куча про-
читанных книг,  с детским идеализмом и с детским стремлением раз-
ложить все это по полочкам с табличками "плохо" и  "хорошо".  Со-
вершенно, как братья-литераторы.
   - Меня обмануло, что вы говорите, как взрослые, - сказал он. -
Я даже забыл,  что вы не взрослые.  Я понимаю,  что непедагогично
так говорить, но говорить так приходится, иначе мы никогда не вы-
путаемся.  Все дело в том, что вы, по-видимому, не понимаете, как
небритый, истеричный, вечно пьяный мужчина может быть замечатель-
ным человеком, которого нельзя не любить, перед которым преклоня-
ешься,  полагаешь за честь пожать его руку,  потому что он прошел
через такой ад,  что и подумать страшно, а человеком все-таки ос-
тался.  Всех героев моих книг вы считаете нечистыми подонками, но
это еще полбеды.  Вы считаете, будто я отношусь к ним так же, как
и вы.  Вот это уже беда. Беда в том смысле, что так мы никогда не
поймем друг друга...
   Черт его знает,  какой реакции он ожидал на  свою  благодушную
отповедь. То ли они начнут смущенно переглядываться, то ли их ли-
ца озарятся пониманием,  или некий вздох облегчения пронесется по
залу в знак того,  что недоразумение разъяснилось, и теперь можно
все начинать сначала, на новой, более реалистической основе... Во
всяком  случае,  ничего этого не произошло.  В задних рядах снова
встал мальчик с библейскими глазами и спросил:
   - Вы не могли бы сказать, что такое прогресс?
   Виктор почувствовал себя оскорбленным.  Ну,  конечно,  подумал
он.  А потом они спросят, может ли машина мыслить и есть ли жизнь
на Марсе. Все возвращается на круги своя.
   - Прогресс, - сказал он, - это движение общества к тому состо-
янию, когда люди не убивают, не топчут и не мучают друг друга.
   - А чем же они занимаются? - Спросил толстый мальчик справа.
   - Выпивают и закусывают квантум сатис,  -  пробормотал  кто-то
слева.
   - А почему бы и нет?  - Сказал Виктор.  - История человечества
знает  не так уж много эпох,  когда люди могли выпивать и закусы-
вать квантум сатис. Для меня прогресс - это движение к состоянию,
когда  не топчут и не убивают.  А чем они будут заниматься - это,
на мой взгляд, не так уж существенно. Если угодно, для меня преж-
де всего важны необходимые условия прогресса, а достаточные усло-
вия - дело наживное...
   - Разрешите мне, - сказал Бол-Кунац. - Давайте рассмотрим схе-
му.  Автоматизация развивается в тех же  темпах,  что  и  сейчас.
Только  через  несколько десятков лет подавляющее большинство ак-
тивного населения земли выбрасывается из производственных процес-
сов и из сферы обслуживания за ненадобностью. Будет очень хорошо:
все сыты, топтать друг друга не к чему, никто друг другу не меша-
ет... И никто никому не нужен. Есть, конечно, несколько сотен ты-
сяч человек,  обеспечивающих бесперебойную работу старых машин  и
соэдание новых но остальные миллиарды друг другу просто не нужны.
Это хорошо?
   - Не знаю,  - сказал Виктор. - Вообще-то это не совсем хорошо.
Это как-то обидно...  Но должен вам сказать, что это всетаки луч-
ше,  чем то,  что мы видим сейчас.  Так что определенный прогресс
все-таки на лицо.
   - А Вы сами хотели бы жить в таком мире?
   Виктор подумал.
   - Знаете, сказал он, - я его как-то плохо представляю, но если
говорить честно, то было бы недурно попробовать.
   - А Вы можете представить себе человека, которому жить в таком
мире категорично не хочется?
   - Конечно,  могу. Есть такие люди, и я таких знаю, которые там
бы заскучали. Власть там не нужна, командовать нечем, топтать не-
зачем.  Правда,  они  вряд  ли откажутся - все-таки это редчайшая
возможность превратить в рай свинарник...  или  казарму.  Они  бы
этот мир с удовольствием разрушили... Так что, пожалуй не могу.
   - А ваших героев, которых вы так любите, устроило бы такое бу-
дущее?
   - Да, конечно. Они обрели бы там заслуженный покой.
   Бол-Кунац сел,  зато встал прыщавый юнец,  и,  горестно кивая,
сказал:
   - Вот в этом все дело,  что для Вас и Ваших героев такое буду-
щее вполне приемлимо, а для нас - это могильник. Тупик. Вот пото-
му-то мы и говорим,  что не хочется тратить силы,  чтобы работать
на благо ваших жаждущих покоя и по уши перепачканных типов. Вдох-
нуть  в них энергию для настоящей жизни уже невозможно.  И как вы
там хотите, господин Банев, но вы показали нам в своих книгах - в
интересных книгах, я полностью - за - показали нам не объект при-
ложения сил,  а показали нам,  что объектов для приложения сил  в
человечестве нет,  по крайней мере - в Вашем поколении... Вы сож-
рали себя,  простите пожалуйста, вы себя растратили на междуусоб-
ную  драку,  на вранье и на борьбу с враньем,  которую вы ведете,
придумывая новое вранье...  Как это у нас поется:  "Правда и ложь
вы не так уж несхожи,  вчерашняя правда становится ложью, вчераш-
няя ложь превращается завтра  в  чистейшую  правду,  в  привычную
правду..." Вот так вы и мотаетесь от вранья к вранью. Вы никак не
можете поверить, что вы уже мертвецы, что вы своими руками созда-
ли  мир,  который стал для вас надгробным памятником.  Вы гнили в
окопах,  вы взрывались под танками,  а кому от этого стало лучше?
Вы  ругали правительство и порядки,  как будто вы не знаете,  что
лучшего правительства и  лучших  порядков  ваше  поколение...  да
просто не достойно.  Вас били по физиономии, простите пожалуйста,
а вы упорно долбили,  что человек по природе добр... Или того ху-
же,  что человек - это звучит гордо. И кого вы только не называли
человеком!...
   Прыщавый оратор махнул рукой и сел. Воцарилось молчание. Затем
он снова встал и сообщил:
   - Когда я говорил "вы", я не имел в виду персонально Вас, гос-
подин Банев.
   Он ощущал раздражение:  этот прыщавый сопляк не имел права го-
ворить так безапеляционно, это наглость и дерзость... Дать по за-
тылку и вывести за ухо из комнаты.  Он ощущал неловкость - многое
из сказанного было правдой, и сам он думал так же, а теперь попал
в положение человека, вынужденного защищать то, что он ненавидит.
Он ощушал растерянность - непонятно было,  как вести себя дальше,
как продолжать разговор и стоит ли вообще продолжать.  Он оглядел
зал и увидел,  что его ответа ждут, что Ирма ждет его ответа, что
все эти розовощекие и конопатые чудовища думают одинаково, и пры-
щавый наглец высказал общее мнение и  высказал  его  искренне,  с
глубоким  убеждением,  а  не  потому что прочел вчера запрещенную
брошюру,  что они действительно не испытывают ни малейшего чувсва
благодарности  или хотя бы элементарного уважения к нему, Баневу,
за то,  что он пошел добровольцем в гусары и ходил на "Рейнметал-
лы" в конном строю,  и едва не подох от дизентерии в окружении, и
резал часовых самодельными ножами,  а потом, уже на гражданке дал
по  морде одному спецуполномоченному,  предложившему ему написать
донос, и остался без работы с дырой в легком и спекулировал фрук-
тами, хотя ему и предлогали очень выгодные должности... А почему,
собственно,  они должны уважать меня за все это?  Что я ходил  на
танки  с саблей наголо?  Так ведь надо быть идиотом,  чтобы иметь
правительство,  которое довело страну до такого положения. Тут он
содрогнулся, представив себе, какую страшную неблагодарную работу
должны были проделать эти юнцы,  чтобы совершенно  самостоятельно
прийти к выводам,  к которым взрослые приходят, содрав с себя всю
шкуру, обратив душу в развалины, исковеркав свою жизнь и несколь-
ко соседних жизней...  Да и то не все,  только некоторые, а боль-
шинство и до сих пор считает, что все было правильно и очень здо-
рово, и,  если понадобится - готовы начать все сначала... Неужели
все-таки настали новые времена? Он глядел в зал почти со страхом.
Кажется,  будущему  удалось  все-таки  запустить щупальца в самое
сердце настоящего, и это будущее было холодным, безжалостным, ему
было наплевать на все заслуги прошлого - истиные или мнимые.
   - Ребята, - сказал Виктор. - Вы, наверное, этого не замечаете,
но вы жестоки.  Вы жестоки из самых лучших побуждений,  но жесто-
кость - это всегда жестокость.  И ничего она  не  может  принести
кроме нового горя, новых слез и новых подлостей. Вот что вы имей-
те ввиду.  И не вооброжайте,  что вы говорите что-то особенно но-
вое.  Разрушить  старый мир,  на его костях построить новый - это
очень старая идея. Ни разу пока она не привела к желаемым резуль-
татам. То самое, что в старом мире вызывает особенно желание бес-
пощадно разрушать,  особенно легко приспосабливается  к  процессу
разрушения, к жестокости, и беспощадности, становится необходимым
в этом процессе и непременно сохраняется,  становится хозяином  в
новом  мире и в конечном счете убивает смелых разрушителей. Ворон
ворону глаз не выклюет,  жестокостью  жестокость  не  уничтожить.
Ирония и жалость, ребята! Ирония и жалость!
   Вдруг весь зал поднялся.  Это было совершенно неожиданно,  и у
Виктора  мелькнула сумасшедшая мысль,  что ему удалось,  наконец,
сказать нечто такое,  что поразило воображение слушателей.  Но он
уже видел,  что от дверей идет мокрец, легкий, почти нематериаль-
ный,  словно тень, и дети смотрят на него, и не просто смотрят, а
тянутся  к нему,  а он сдержанно поклонился Виктору,  пробормотал
извинения и сел рядом с Ирмой,  и все дети тоже  сели,  а  Виктор
смотрел на Ирму и видел,  что она счастлива, что она старается не
показать этого, но удовольствие и радость так и брызжут из нее. И
прежде чем он успел опомниться заговорил Бол-Кунац.
   - Боюсь,  Вы не так нас поняли, господин Банев, - сказал он. -
Мы совсем не жестоки,  а если и жестоки с Вашей точки зрения,  то
только теоретически.  Ведь мы вовсе не собираемся  разрушать  Ваш
старый мир.  Мы собираемся построить новый. Вот вы жестоки: вы не
представляете себе строительства нового без разрушения старого. А
мы представляем себе это очень хорошо. Мы даже поможем вашему по-
колению создать этот ваш рай,  выпивайте и закусывайте,  на  здо-
ровье. Строить, господин Банев, только строить.
   Виктор, наконец,  оторвал взгляд от Ирмы и собрался с мыслями.
   - Да,  - сказал он.  - Конечно.  Валяйте, стройте. Я целиком с
вами. Вы меня ошеломили сегодня, но я все равно с вами... А может
быть, именно поэтому с вами. Если понадобится, я даже откажусь от
выпивки и закуски...  Не забывайте только, что старые миры прихо-
дилось разрушать именно потому,  что они мешали... Мешали строить
новое, не любили новое, давили его...
   - Нынешний старый мир, - загадочно сказал Бол-Кунац, - нам ме-
шать не станет. Он будет даже помогать. Прежняя история прекрати-
ла течение свое, не надо на нее ссылаться.
   - Что ж, тем лучше, - сказал Виктор устало. - Очень рад, что у
вас так удачно все складывается...
   Славные мальчики и девочки,  подумал он. Странные, но славные.
Жалко их, вот что... Подрастут, полезут друг на друга, размножат-
ся, и начнется работа за хлеб насущный... Нет, подумал он с отча-
янием.  Может быть,  и обойдется... Он сгреб со стола записки. Их
накопилось довольно много: "Что такое факт?", "Может ли считаться
честным и добрым человек, который работает на войну?", "Почему вы
так много пьете?", "Ваше мнение о Шпенглере"...
   - Тут у меня несколько вопросов, - сказал он. - Не знаю, стоит
ли теперь?...
   Прыщавый нигилист поднялся и сказал:
   - Видите ли,  господин Банев,  я не знаю,  что там за вопросы,
дело-то в том,  что это, в общем, не важно. Мы просто хотели поз-
накомиться с современным известным  писателем.  Каждый  известный
писатель  выражает  идеологию общества или части общества,  а нам
нужно знать идеологию  современного  общества.  Теперь  мы  знаем
больше, чем до встречи с Вами. Спасибо.
   В зале зашевелились, загомонили: "Спасибо... Спасибо, господин
Банев...",  Стали подниматься,  выбираться со своих мест а Виктор
стоял,  стиснув в кулаке записки,  и чувствовал себя  болваном  и
знал,  что красен, что вид имеет растерянный и жалкий, но он взял
себя в руки, сунул записки в карман и спустился со сцены.
   Самым трудным было то,  что он так и не понял, как следует от-
носиться к этим деткам.  Они были ирреальны, они были невозможны,
их высказывания, их отношение к тому, что он думал, и к тому, что
он говорил,  не имело никаких точек соприкосновения  с  торчащими
косичками, взлохмоченными вихрами, с плохо отмытыми шеями, с цып-
ками на худых руках, писклявым шумом, который стоял вокруг. Слов-
но какая-то сила,  забавляясь,  совместила в пространстве детский
сад и диспут в научной лаборатории. Совместила несовместимое. На-
верное,  именно так чувствовала та подопытная кошка, которой дали
кусочек рыбки,  почесали за ухом и в тот же момент ударили элект-
рическим  током,  взорвали  под  носом пороховой заряд и ослепили
прожектором. "Да",  - сочувственно сказал Виктор кошке, состояние
которой он  представлял  себе сейчас очень хорошо.  "Наша с тобой
психика к таким шокам не приспособлена, мы с тобой от таких шоков
и помереть можем..."
   Тут он обнаружил, что завяз. Его обступили и не давали пройти.
На мгновение его охватил панический ужас. Он бы не удивился, если
бы сейчас молча и деловито они навалились и  принялись  вскрывать
его  на  предмет  исследования идеологии...  Но они не хотели его
вскрывать.  Они протягивали ему раскрытые книжки, дешевые блокно-
тики, листки бумаги. Они шептали: "Автограф, пожалуйста!" Они пи-
щали:  "Вот здесь,  пожалуйста!" Они сипели ломающимися голосами:
"Будьте добры, господин Банев!"
   И он достал авторучку и принялся свинчивать колпачок,  с инте-
ресом постороннего прислушиваясь к своим ощущениям,  и он не уди-
вился, ощутив гордость. Это были призраки будущего, и пользовать-
ся у них известностью было все-таки приятно.

     6. Глава шестая

   У себя в номере он сразу полез в  бар,  налил  джину  и  выпил
залпом,  как лекарство. С волос по лицу и за шиворот стекала вода
- оказывается он забыл надеть капюшон. Брюки промокли по колено и
облепили ноги - вероятно,  он шагал, не разбирая дороги, прямо по
лужам.  Зверски хотелось курить, он ни разу не закурил за эти два
с лишним часа...
   Акселерация, твердил он про себя, когда сбрасывал прямо на пол
мокрый плащ,  переодевался, вытирая голову полотенцем. "Это всего
лишь акселерация",  успокаивал он себя, раскуривая сигарету и де-
лая первые жадные затяжки. - "Вот она, акселерация в действии", -
с ужасом думал он, вспоминая уверенные детские голоса, твердившие
ему невозможные вещи. - Боже, спаси взрослых боже, спаси их роди-
телей,  просвети и сделай умнее,  сейчас самое время... Для твоей
же  пользы прошу тебя,  боже,  а то построят они тебе вавилонскую
башню,  надгробный памятник всем дуракам,  которых ты выпустил на
эту землю плодиться и размножаться,  не продумав как следует пос-
ледствий акселерации... Простак ты, братец...
   Виктор выплюнул  на  ковер  окурок  и раскурил новую сигарету.
"Чего это я разволновался?  - Подумал  он.  -  Фантазия  разыгра-
лась...  Ну,  дети, ну, акселерация, ну не по годам развитые. Что
я,  не по годам развитых детей не видел?  Откуда взял я,  что они
все это сами выдумали? Нагляделись в городе всякой грязи, начита-
лись книжек,  все упростили и пришли,  естественно, к выводу, что
надобно строить новый мир.  И совсем не все они такие. Есть у них
атаманы,  крикуны - Бол-Кунац... Прыщавый этот... И эта хорошень-
кая девчушка. Заводилы. А остальные - дети как дети, сидели, слу-
шали и скучали... Он знал, что это неправда. Ну, положим, не ску-
чали,  слушали  с  интересом,  -  все-таки  провинция,  известный
писатель... Черта с два в их возрасте я стал бы читать мои книги.
Черта  с  два в их возрасте я пошел бы куда-нибудь,  кроме кино с
пальбой или проезжего цирка  любоваться  на  ляжки  канатоходцев.
Глубоко начхать мне было бы на старый мир,  и на новый мир,  я об
этом представления не имел - футбол до полного  изнеможения,  или
вывинтить  где-нибудь лампочку и ахнуть об стену,  или подстеречь
какого-нибудь Гогочку и начистить ему рыло..." Виктор откинулся в
кресле  и вытянул ноги.  - "Мы все вспоминаем события счастливого
детства с умилением и уверены,  что со времен Тома Сойера так бы-
ло,  есть и будет. Должно быть. А если не так, значит ребенок не-
нормальный,  вызывает со стороны легкую жалость, а при непосредс-
твенном  столкновении  -  педагогическое  негодование.  А ребенок
кротко смотрит на тебя и думает: ты, конечно, взрослый, здоровен-
ный,  можешь меня выпороть,  однако,  как ты был с самого детства
дураком, так и остался, и помрешь дураком, но тебе этого мало, ты
еще и меня дураком хочешь сделать..."
   Виктор налил себе еще джину и начал вспоминать,  как все было,
и ему пришлось сделать последний глоток, чтобы не сгореть от сра-
му.  Как он приперся к этим ребятишкам, самовлюбленный и самоуве-
ренный,  сверху-вниз смотрящий, надутый остолоп, как он сразу на-
чал с достижений современной науки,  и как его осадили,  но он не
успокоился и продолжал демонстрировать свою острую интеллектуаль-
ную недостаточность, как его честно пытались направит на путь ис-
тинный,  и ведь предупреждали,  но он все нес банальщину и триви-
альщину,  все воображал, что кривая вывезет - что чего там, и так
сойдет - а когда ему, наконец, потеряв терпение, надавали по мор-
де,  он малодушно ударился в слезы и стал жаловаться,  что с  ним
плохо обращаются,  и как он постыдно возликовал, когда они из жа-
лости стали брать у него автографы...  Виктор зарычал, поняв, что
о сегодняшнем он,  несмотря на свою натужную честность, никогда и
ни кому не осмелится рассказать и что через  каких-нибудь полчаса
из  соображения сохранения душевного равновесия он хитро повернет
все так, будто учиненное сегодня над ним плоходействие было вели-
чайшим триумфом в его жизни или во всяком случае довольно обычной
и не слишком интересной встречей с  переферийными  вундеркиндами,
которые - что с них взять? - Дети, а потому неважно разбираются в
литературе и в жизни...  Меня бы в департамент просвещения, - по-
думал он с ненавистью. - Там такие всегда были нужны... Одно уте-
шение, - подумал он. - Этих ребятишек пока еще очень мало, и если
акселерация  пойдет  даже  нынешними темпами,  то к тому времени,
когда их будет много,  я уже,  даст бог,  благополучно помру. Как
это славно - вовремя помереть!
   В дверь постучали.  Виктор крикнул "Да!" И вошел Павор в  сте-
ганном бухарском халате, растрепанный, с распухшим носом.
   - Наконец-то,  - сказал он насморочным голосом,  сел напротив,
извлек из-за пазухи большой мокрый платок и принялся сморкаться и
чихать. Жалкое зрелище - ничего и не осталось от прежнего Павора.
   - Что - наконец-то? - Спросил Виктор. - Джину хотите?
   - Ох,  не знаю...  - Отозвался Павор,  хихикая и всхрапывая. -
Меня этот город доканает... Р-р-рум-чх-х-чих! Ох...
   - Будьте здоровы, - сказал Виктор.
   Павор уставился на него слезящимися глазами.
   - Где Вы пропадали?  - Спросил он капризно. - Я три раза к Вам
толкался, хотел взять что-нибудь почитать. Погибаю ведь, одно за-
нятие здесь - читать и сморкаться... В гостинице ни души, к швей-
цару обратился, так он мне, дурень старый, телефонную книгу пред-
ложил и старые проспекты...  "Посетите наш солнечный город".  - У
Вас есть что-нибудь почитать?
   - Вряд ли, - сказал Виктор.
   - Какого черта,  Вы же писатель!  Ну, я понимаю, других Вы ни-
когда не читаете, но себя то уж наверняка много перелистываете...
Вокруг только и говорят:  Банев, Банев... Как там у Вас называет-
ся? "Смерть после полудня"? "Полночь после смерти"? Не помню.
   - "Беда приходит в полночь", - Сказал Виктор.
   - Вот-вот. Дайте почитать.
   - Не дам.  Нету, - решительно сказал Виктор. - А если бы и бы-
ла, все равно не дал бы. Вы бы мне ее всю засморкали. Да и не по-
няли бы там ничего.
   - Почему это - не понял бы? - Осведомился Павор с возмущением.
- Там у вас,  говорят,  из жизни гомосексуалистов, чего же тут не
понять?
   - Сами  Вы...  - Сказал Виктор.  - Давайте лучше джину выпьем.
Вам с водой?
   Павор чихнул,  заворчал,  в отчаянии оглядел комнату,  закинул
голову и снова чихнул.
   - Башка болит, - пожаловался он. - Вот здесь... А где Вы были?
Говорят,  встречались с читателями.  С местными. С местными гомо-
сексуалистами?
   - Хуже,  - сказал Виктор. - Я встречался с местными вундеркин-
дами. Вы знаете, что такое акселерация?
   - Акселерация?  Это   что-то   связанное   с   преждевременным
созреванием?  Слыхал. Об этом одно время шумели, но потом в нашем
департаменте создали комиссию,  и она доказала,  что это есть ре-
зультат личной заботы господина президента о подрастающем поколе-
нии львов и мечтателей,  так что все стало на свои места. Но я-то
знаю, о чем Вы говорите, я этих местных вундеркиндов видел. Упаси
бог от таких львов, ибо место им в кунсткамере.
   - А может быть, это нам с Вами место в кунсткамере? - Возразил
Виктор.
   - Может быть,  - согласился Павор.  - Только акселерация здесь
не при чем.  Акселерация - дело биологическое и  физиологическое.
Возрастание  веса  новорожденных,  потом  они вымахивают метра на
два,  как жирафы и в двенадцать лет уже  готовы  размножаться.  А
здесь  -  система воспитания,  детишки самые обыкновенные,  а вот
учителя у них...
   - Что - учителя?
   Павор чихнул.
   - А вот учителя - необыкновенные, - сказал он гнусаво.
   Виктор вспомнил директора гимназии.
   - Что же в здешних учителях необыкновенного? - Спросил он. Что
они ширинку забывают расстегнуть?
   - Какую  ширинку?  - Спросил Павор,  озадаченно воззрившись на
Виктора. - У них и ширинок-то никаких нет.
   - А еще что? - Спросил Виктор.
   - В каком смысле?
   -Что у них еще необыкновенного?
   Павор долго сморкался,  а Виктор посасывал джин и  смотрел  на
него с жалостью.
   - Ни черта,  я вижу, Вы не знаете, - сказал Павор, разглядывая
засморканный платок. - Как справедливо утверждает господин прези-
дент, главное свойство наших писателей - это хроническое незнание
жизни и оторванность от интересов нации... Вот вы здесь уже боль-
ше недели. Были Вы где-нибудь, кроме кабака и санатория? Говорили
Вы с кем-нибудь,  кроме этой пьяной скотины Квадриги? Черт знает,
за что Вам деньги платят...
   - Ну, ладно, хватит, - сказал Виктор. - Хватит с меня и газет.
Тоже мне - критик в соплях, учитель без ширинки!
   - А-а,  не любите?  - Сказал Павор с удовлетворением.  - Так и
быть,  не буду... Расскажите, как Вы встречались с вундеркиндами.
   - Да,  ну что там рассказывать, - сказал Виктор. - Вундеркинды
как вундеркинды...
   - А все-таки?
   - Ну, я пришел. Задали мне несколько вопросов. Интересные воп-
росы, вполне взрослые... - Виктор помолчал. - В общем, если гово-
рить честно, мне там здорово всыпали...
   - А  какие вопросы?  - Спросил Павор.  Он смотрел на Виктора с
искренним интересом, и, кажется с сочувствием.
   - Дело не в вопросах,  - вздохнул Виктор. - Если говорить отк-
ровенно, меня больше всего поразило, что они как взрослые, да еще
не просто как взрослые,  а как взрослые высокого класса... Адское
какое-то,  болезненное несоответствие... - Павор сочувственно ки-
вал.  - Словом,  плохо мне там было,  - сказал Виктор.  - Неохота
вспоминать.
   - Понятно,  - сказал Павор.  - Не Вы первый,  не Вы последний.
Должен вам сказать, что родители 12-ти летнего ребенка, это всег-
да существа довольно жалкие, обремененные кучей забот. Но здешние
родители - это что-то особенное. Они мне напомнили тылы оккупаци-
онной  армии в районе активных партизанских действий...  Ну,  а о
чем Вас все-таки спрашивали?
   - Да,  спрашивали, что такое прогресс, - сказал Виктор горест-
но. - А по ихнему прогресс - это очень просто. Загнать нас всех в
резервации, чтобы не путались под ногами, а самим на свободе изу-
чать Зурзмансора и Шпенглера.  Такое у меня,  во  всяком  случае,
впечатление.
   - Что же,  очень даже может быть, - сказал Павор. - Каков поп,
таков и приход... Вот Вы говорите акселерация, Зурзмансор... А вы
знаете, что говорит по этому поводу нация?
   - Кто-кто?
   - Нация!...  Она говорит, что все беды от мокрецов. Дети свих-
нулись от мокрецов...
   - Это потому, что в городе нет евреев, - заметил Виктор. Потом
он вспомнил мокреца,  который пришел в зал,  и как дети встали, и
какое лицо было у Ирмы. - Вы это серьезно? - Спросил он.
   - Это не я,  - сказал Павор.  - Это голос нации.  Войс попули.
Киски из города сбежали,  а детишки обожают мокрецов,  шляются  к
ним в лепрозорий,  днюют и ночуют там, отбились от рук, никого не
слушаются. Воруют у родителей деньги и покупают книги... Говорят,
сначала родители очень радовались, что дети не рвут штанов, лазая
по заборам, а тихо сидят дома и почитывают книжки. Тем более, что
погода плохая.  Но теперь уже все видят, к чему это привело и кто
это затеял.  Теперь уже никто больше не радуется. Однако мокрецов
по старинке боятся и только рычат им вслед...
   Голос нации, подумал Виктор. Голос Лолы и господина бургомист-
ра.  Слыхали мы этот голос...  Кошки,  дожди,  телевизоры.  Кровь
христианских младенцев...
   - Я  не понимаю,  - сказал он.  - Вы это серьезно или нет,  от
скуки?
   - Это не я!  - Сказал Павор проникновенно. - Так говорят в го-
роде.
   - Как говорят в городе,  мне ясно,  - сказал Виктор. - А Вы-то
сами что об этом думаете?
   Павор пожал плечами.
   - Течение жизни, - туманно сказал он. Трепотня пополам с исти-
ной.  - Он посмотрел на Виктора поверх платка. - Не считайте меня
идиотом,  - сказал он, - вспомните лучше детей, где Вы еще видели
таких детей? Или, по крайней мере, столько таких детей?
   "Да, - подумал Виктор,  - таких детей... Кошки кошкам, но этот
мокрец  в зале - это вам не кошка пополам с дождем...  Есть такое
выражение: лицо, освещенное изнутри. Именно такое лицо было у Ир-
мы,  а  когда она разговаривает со мной,  лицо ее освещено только
снаружи.  А с матерью она вообще не разговаривает - цедит  сквозь
зубы что-то презрительно-снисходительное... Но если это так, если
это правда,  а не грязная болтовня, то выглядит это крайне нечис-
топлотно.  Что им нужно от детей?  Они же больные люди,  обречен-
ные... И вообще, что за свинство - настраивать детей против роди-
телей,  даже против таких родителей, как мы с Лолой. Хватит с нас
господина президента:  нация выше родительских уз, легион свободы
- ваш отец и ваша мать, и мальчик идет в ближайший штаб и сообща-
ет,  что отец назвал господина президента странным  человеком,  а
мать  назвала поход легиона разорительным предприятием.  А теперь
еще является черный мокрый дядя и уже безо всяких  объясняет, что
отец твой - пьяная безмозглая скотина, а мать - дура и шлюха. По-
ложим,  что это верно,  но все равно свинство, все это должно де-
латься не так,  и не их это собачье дело, не они за это отвечают,
и никто не просит заниматься таким просветительством... Паталогия
какая-то... Если только это просветительство. А если похуже? Дитя
начинает розовыми губками лепетать о прогрессе,  начинает строить
страшные жестокие вещи,  не ведая,  что лепечет, но уже от младых
ногтей приучаясь к интеллектуальной жестокости,  к самой страшной
жестокости,  какую можно придумать,  а они, намотав черные тряпки
на шелушащиеся физиономии,  стоят за стеной и дергают  ниточки...
И, значит, никакого нового поколения нет, а есть вся та же старая
и грязная игра в марионетки, и я был вдвойне ослом, когда обмирал
сегодня на сцене... До чего же это мерзкая затея -"наша цивилиза-
ция"..."
   - ... Имеющий глаза да видит, - говорил Павор. - Нас не пуска-
ют в лепрозорий.  Колючая проволока,  солдаты,  ладно. Но кое-что
можно видеть и здесь, в городе. Я видел, как мокрецы разговарива-
ют с мальчишками и как ведут себя при этом эти  мальчишки, какими
они становятся ангелочками, а спроси у него, как пройти к фабрике
- он тебя обольет презрением с ног до головы...
   "Нас не пускают в лепрозорий, - думал Виктор. - Колючая прово-
лока - а мокрецы гуляют по городу свободно.  Но не Голем  же  это
выдумал...  Вот,  сволочь, - подумал он, - отец нации. Вот мерза-
вец. Значит, и здесь его работа. Лучший друг детей... Очень может
быть,  очень на него похоже.  А Вы знаете, господин президент, на
Вашем месте я бы попытался  разнообразить  свои  приемы.  Слишком
легко  стало  отличить Ваш хвост от всех других хвостов.  Колючая
проволока,  солдаты,  пропуска - значит, господин президент, зна-
чит, обязательно какая-нибудь мерзость...
   - На кой черт там колючая проволока? - Спросил Виктор.
   - А я откуда знаю? - Сказал Павор. - Никогда раньше там не бы-
ло колючей проволоки.
   - Значит, Вы там бывали?
   - Почему? Не был. Но не первый же я здесь - санитарный инспек-
тор... Да дело и не в колючей проволоке, мало ли на свете колючей
проволоки. Детишек туда пускают беспрепятственно, мокрецов оттуда
выпускают беспрепятственно, а нас с вами туда не пустят - вот это
удивительно.  "Нет,  это все-таки не президент, - думал Виктор. -
Президент  и чтение Зурзмансора,  да еще и Банева - это как-то не
совмещается.  И эта разрушительная идеология...  Если бы я  такое
написал,  меня  бы распяли.  Непонятно,  непонятно...  И нечисто.
Спрошу-ка я у Ирмы, подумал он. Просто спрошу и посмотрю, что она
будет делать... Между прочим, и Диана должна кое-что знать..."
   - Вы не слушаете? - Спросил Павор.
   - Виноват, задумался.
   - Я говорю,  что не удивительно было, если город принял бы ме-
ры. При чем, как и полагается городу, жестокие.
   - Я тоже не удивился бы,  - пробормотал Виктор.  - Я не  удив-
люсь, если даже мне самому захочется принять кое-какие меры.
   Павор поднялся и подошел к окну.
   - Ну и погодка,  - сказал он с тоской. - Уехать бы отсюда пос-
корее. Дадите Вы мне книгу или нет?
   - У  меня  нет  книг,  - сказал Виктор.  - Все,  что я с собой
привез,  все в санатории... Слушайте, а зачем мокрецам наши дети?
   Павор пожал плечами.
   - Это же больные люди, - ответил он. - Откуда нам знать, мы то
с Вами здоровые.
   В дверь постучали, и вошел Голем, грузный и мокрый.
   - Спроси Голема,  - сказал Павор. - Голем, зачем мокрецам наши
дети?
   - Ваши дети? - Спросил Голем, внимательно разглядывая этикетку
на бутылке с джином, - у Вас есть дети, Павор?
   - Павор  утверждает,  -  сказал  Виктор,  - будто Ваши мокрецы
настраивают городских детей против родителей. Что Вы об этом зна-
ете, Голем?
   - Гм,  - сказал Голем. - Где у Вас чистые стаканы? Ага... Мок-
рецы настраивают детей? Ну что ж... Не они первые, не они послед-
ние...  Он прямо в плаще повалился на кушетку и  понюхал  джин  в
стакане.  -  И почему бы в наше время не настраивать детей против
родителей, если белых настраивают против черных, а желтых настра-
ивают против белых, а глупых настраивают против умных... Что Вас,
собственно, удивляет?
   - Павор утверждает, - повторил Виктор, - что Ваши мокрецы шля-
ются по городу и учат детей всяким странным вещам. Я тоже заметил
кое-что подобное, хотя пока ничего не утверждаю. Так вот я ничему
не удивляюсь а спрашиваю вас: правда это или нет?
   - Насколько  я  знаю,  - сказал Голем,  - мокрецы спокон веков
имели совершенно свободный доступ в город. Не знаю, что Вы имеете
в  виду,  когда  говорите про обучение всяким странным вещам,  но
позвольте мне спросить Вас,  аборигена этих мест:  знакома ли вам
игрушка под названием "Злой волчок"?
   - Ну, конечно, - сказал Виктор.
   - У Вас была такая игрушка?
   - У меня,  конечно, нет... Но у ребят, пожалуй, была... - Вик-
тор замялся. - Да, действительно, - сказал он. - Ребята говорили,
что этот волчок подарил им мокрец. Вы это имеете в виду?
   - Да, именно это. И "Погодник" и "Деревянную руку"...
   - Пардон,  - сказал Павор. - Можно ли узнать мне, пришельцу из
столицы, о чем говорят аборигены?
   - Нельзя,  - сказал Голем. - Это не входит в Вашу компетенцию.
   - Откуда  Вы знаете,  что входит в мою компетенцию?  - Спросил
Павор с обиженным видом.
   - Знаю,  - сказал Голем. - Догадываюсь, потому что мне так хо-
чется...  И перестаньте врать, Вы же торговали у Тэдди "Погодник"
и прекрасно знаете, что это такое.
   - Идите Вы к черту,  - сказал Павор капризно.  - Я не про "По-
годник"...
   - Погодите, Павор, - нетерпеливо сказал Виктор. - Голем, Вы не
ответили на мой вопрос.
   - Разве?  А мне показалось,  что ответил... Видите ли, Виктор,
мокрецы - глубоко и безнадежно больные люди. Это страшная штука -
генетическая болезнь. Но при этом они сохраняют доброту и ум, так
что не надо их обижать.
   - Кто их обижает?
   - А разве Вы их не обижаете?
   - Пока нет. Пока даже наоборот.
   - Ну,  тогда все в порядке, - сказал Голем и поднялся. - Тогда
поехали.
   Виктор вытаращил глаза.
   - Куда поехали?
   - В санаторий. Я еду в санаторий, Вы, я вижу, тоже собираетесь
в санаторий,  а Вы, Павор, ложитесь в постель. Хватит распростра-
нять грипп.
   Виктор посмотрел на часы.
   - Не рано ли? - Сказал он.
   - Как угодно. Только имейте в виду, с сегодняшнего дня автобус
отменили. За нерентабельность.
   - А может быть, сначала пообедаем?
   - Как угодно,  - повторил Голем.  - Я никогда не обедаю. И Вам
не советую.
   Виктор пощупал живот.
   - Да,  - сказал он. Потом он посмотрел на Павора. Поеду, пожа-
луй.
   - А мне-то что? - Сказал Павор. Он был обижен. - Только книжек
привезите.
   - Обязательно, - побещал Виктор и стал одеваться.
   Когда они влезли в машину,  под сырой брезент, в сырой, прово-
нявший табаком, бензином и медикаментами кузов, Голем сказал:
   - Вы намеки понимаете?
   - Иногда,  - ответил Виктор.  - Когда знаю,  что это намеки. А
что?
   - Так вот, обратите внимание: намек - перестаньте трепаться.
   - Гм, - пробормотал Виктор. - И как прикажете это понимать?
   - Как намек. Перестаньте болтать языком.
   - С удовольствием, - сказал Виктор и замолчал, раздумывая.
   Они пересекли город,  миновали  консервную  фабрику,  проехали
пустой городской парк - запущенный,  низкий,  полусгнивший от сы-
рости,  промчались мимо стадиона,  где полосатые от грязи "Братья
по разуму" упорно лупили разбухшими бутсами по разбухшим мячам, и
выкатили на шоссе, ведущее к санаторию.
   Вокруг, за  пеленой дождя,  лежала мокрая степь,  ровная,  как
стол,  когда-то сухая, выжженая, колючая, а теперь медленно прев-
ращающаяся в топкое болото.
   - Ваш намек,  - сказал Виктор, - напомнил мне один разговормой
разговор с его превосходительством господином референтом господи-
на президента по государственной идеологии... Его превосходитель-
ство вызвал меня в свой скромный кабинет - тридцать на двадцать -
и осведомился:  "Виктуар, вы хотите по-прежнему иметь кусок хлеба
с маслом?" Я,  естественно,  ответил утвердительно. "Тогда перес-
таньте бренчать!" - Гаркнул его превосходительство и отпустил ме-
ня мановением руки.
   Голем ухмыльнулся.
   - А чем Вы, собственно, бренчали?
   - Его превосходительство намекал на мои упражнения с  банджо в
молодежных клубах.
   Голем покосился на него прищуренными глазами.
   - Почему Вы, собственно, так уверены, что я не шпик?
   - А я в этом не уверен, - возразил Виктор. - Просто мне напле-
вать.  Кроме того,  сейчас не говорят "шпик". Шпик - это архаизм.
Сейчас все культурные люди говорят "дятел".
   - Не ощущаю разницы, - сказал Голем.
   - Я практически тоже, - произнес Виктор. - Итак, не будем бол-
тать языком. Ваш пациент выздоровел?
   - Мои пациенты никогда не выздоравливают.
   - У Вас прекрасная репутация.  Но я-то спрашиваю про того бед-
нягу, который угодил в капкан. Как его нога?
   Голем помолчал, а потом сказал:
   - Которого из них Вы имеете в виду?
   - Не понимаю,  - сказал Виктор.  - Того,  естественно, который
попал в капкан.
   - Их было несколько,  - сказал Голем,  глядя на дорогу. - Один
попал в капкан,  другого Вы тащили на спине,  третьего я увез  на
машине,  а из-за четвертого Вы давеча затеяли безобразную драку в
ресторане.
   Виктор ошеломленно молчал.  Голем тоже молчал.  Он очень ловко
вел машину, огибая многочисленные выбоины на старом асфальте.
   - Ну,  ну, не напрягайтесь так, - сказал он наконец. - Я пошу-
тил. Он был один. И нога его зажила в ту же ночь.
   - Это тоже шутка?  - Осведомился Виктор.  - Ха-ха-ха, теперь я
понимаю, почему Ваши больные никогда не выздоравливают.
   - Мои больные,  - сказал Голем, - никогда не выздоравливают по
двум причинам. Во-первых, я, как и всякий порядочный врач не умею
лечить генетические болезни.  А во-вторых, они не хотят выздорав-
ливать.
   - Забавно, - пробормотал Виктор. - Я уже столько наслушался об
этих мокрецах,  что теперь,  ей богу,  готов поверить во все: и в
дожди, и в кошек, и в то, что раздробленная кость может зажить за
одну ночь.
   - В кошек? - Спросил Голем.
   - Ну да, - сказал Виктор. - Почему в городе не осталось кощек?
Мокрецы виноваты.  Тэдди от мышей пропадает... Вы бы посоветовали
мокрецам вывести из города заодно и мышей.
   - А ля гаммельнский крысолов? - Сказал Голем.
   Да, - легкомысленно подтвердил Виктор.  - Именно "А ля". - По-
том он вспомнил, чем кончилась история с гаммельнским крысоловом.
- Ничего смешного тут нет,  - сказал он.  - Сегодня я выступал  в
гимназии,  видел ребятишек.  И видел, как они встречали какого-то
мокреца.  Теперь я нисколько не удивлюсь,  если в один прекрасный
день  на  городскую  площадь выйдет мокрец с аккордеоном и уведет
ребятишек к черту на рога.
   - Вы не удивитесь, - сказал Голем. - А еще что Вы сделаете?
   - Не знаю... Может быть отберу у него аккордеон.
   - И сами заиграете?
   - Да,  - вздохнул Виктор.  - Это верно.  Мне этих детей увлечь
нечем,  это я понял. Интересно, чем они увлекают? Вы ведь знаете,
Голем.
   - Виктуар, перестаньте бренчать, - сказал Голем.
   - Как угодно,  - сказал Виктор. - Вы очень старательно и более
или менее ловко уклоняетесь от моих вопросов. Я это заметил. Глу-
по.  Я все равно узнаю, а Вы потеряете возможность придать выгод-
ную Вам эмоциональную окраску этой информации.
   - Сохранение врачебной тайны!  - Изрек Голем. - И потом, я ни-
чего не знаю. Я могу только догадываться.
   Он притормозил.  Впереди,  за вуалью дождя, появились какие-то
фигуры,  стоящие  на  дороге.  Три  серые фигуры и серый дорожный
столб с указателями: "Лепрозорий - 6км" и "Сан. Теплые ключи - 2,
5км".  Фигуры  отступили на обочину - взрослый мужчина и двое де-
тей.
   - А ну-ка остановитесь, - сказал Виктор, сразу охрипнув.
   - Что случилось? - Голем затормозил.
   Виктор не  ответил.  Он смотрел на людей у столба,  на рослого
мокреца в тренировочном костюме,  пропитанном водой, на мальчика,
который тоже был без плаща, в промокшем костюмчике и в сандалиях,
и на девочку,  босую,  в платье, облепившем тело. Затем он рывком
распахнул дверцу и выскочил на дорогу.  Дождь и ветер ударили ему
в лицо, он даже захлебнулся, но не заметил этого. Он ощутил прис-
туп нестерпимого бешенства,  когда хочется все ломать,  когда еще
осознаешь,  что намерен делать глупости,  но это сознание  только
радует. На негнущихся ногах он подошел вплотную к мокрецу.
   - Что здесь происходит?  - Выдавил он сквозь зубы. А потом де-
вочке,  глядевшей на него с удивлением:  - Ирма, немедленно иди в
машину! - А потом снова мокрецу: - черт бы Вас побрал, что это Вы
делаете? - И снова Ирме: - Ирма, в машину, кому говорят?!
   Ирма не двинулась с места.  Все трое стояли, как прежде, глаза
мокреца над черной повязкой спокойно помаргивали. Потом Ирма ска-
зала с непонятной интонацией:  "Это мой отец", и он вдруг сообра-
зил,  спинным мозгом почувствовал, что здесь нельзя орать и зама-
хиваться,  нельзя угрожать,  хватать за  шиворот  и  тащить...  И
вообще нельзя беситься. Он сказал очень спокойно:
   - Ирма,  иди в машину,  ты вся промокла.  Бол-Кунац,  на твоем
месте я бы тоже пошел в машину.
   Он был уверен, что Ирма послушается и она послушалась. Не сов-
сем так, как ему хотелось бы. Нет не то, чтобы она хотя бы взгля-
дом испросила мокреца разрешения уйти,  но осталось такое впечат-
ление,  будто что-то было, некий обмен мнениями, какое-то краткое
совещание,  в результате которого вопрос был решен в его  пользу.
Ирма задрала нос и направилась к машине,  а Бол-Кунац сказал веж-
ливо:
   - Благодарю Вас, господин Банев, но право, я лучше останусь.
   - Как хочешь,  - сказал Виктор.  Бол-Кунац его мало  волновал.
Сейчас нужно было что-то сказать этому мокрецу на прощание.  Вик-
тор заранее знал,  что это будет нечто глупое,  но что делать?  -
Уйти просто так он не мог.  Из чисто престижных соображений. И он
сказал:
   - Вас,  милостливый  государь,  -  сказал он надменно,  - я не
приглашаю.  Вы здесь, по-видимому, чувствуете себя как рыба в во-
де.
   Затем он повернулся, и, отшвырнув воображаемую перчатку, заша-
гал прочь. "Произнеся эти слова, - с отвращением думал он, - граф
с достоинством удалилися..."
   Ирма, забравшись с ногами на переднее сидение, отжимала косич-
ки.  Виктор пролез назад,  покряхтывая от стыда,  и,  когда Голем
тронул машину, сказал:
   - Произнеся эти слова, граф удалился... Просунь сюда ноги, Ир-
ма, я их разотру.
   - Зачем? - С любопытсвом спросила Ирма.
   - Воспаление легких получить хочешь? Давай сюда ноги!
   - Пожалуйста,  - сказала Ирма и,  скособочившись  на  сидении,
просунула ему одну ногу.
   Предвкушая, что вот сейчас он сделает, наконец, что-то естест-
венное и полезное, Виктор взял обеими руками эту тощую девчоночью
ногу,  мокрую и трогательную,  и вознамерился ее растирать  -  до
красноты,  до багровости, добрыми суровыми отцовскими руками, эту
грязную,  костлявую лодыжку,  извечный проводник насморков, грип-
пов,  катаров дыхательных путей и двухсторонних пневмоний - когда
обнаружил,  что его ладони холоднее ее ноги. По инерции он сделал
несколько  оглаживающих  движений,  затем осторожно опустил ногу.
"Да ведь я же знал это,  - подумал он вдруг,  я же знал это,  еще
когда стоял перед ними,  знал что здесь есть какой-то подвох, что
детям ничего не грозит, никакие катары и воспаления легких, толь-
ко мне не хотелось этого, а хотелось спасать, вырывать из когтей,
исполнять долг, и опять меня обвели вокруг пальца, я не знаю, как
они это делают, но меня опять обвели вокруг пальца, и я опять ду-
рак дураком, второй раз в этот день..."
   - Забери свою ногу, - сказал он Ирме.
   Ирма забрала ногу и спросила:
   - Мы куда - в санаторий едем?
   - Да,  - ответил Виктор и посмотрел на Голема - не заметил  ли
тот его позора. Голем невозмутимо следил за дорогой, грузно расп-
лывшись на водительском сидении,  седой,  неряшливый,  сутулый  и
всезнающий.
   - А зачем? - Спросила Ирма.
   - Переоденешься в сухое и ляжешь в постель, - сказал Виктор.
   - Вот еще! - Сказала Ирма. Что это ты придумал?
   - Ладно,  ладно...  - Пробормотал Виктор. - Дам тебе книжку, и
будешь читать.
   Действительно, на кой черт я ее туда везу? - Подумал он. - Ди-
ана... Ну это мы посмотрим. Никаких выпивок, и вобще ничего тако-
го, но как я ее повезу обратно? А, черт, возьму чью попало машину
и отвезу... Хорошо бы сейчас чего-нибудь глотнуть.
   - Голем...  - Начал было он,  но спохватился.  Дьявол, нельзя,
неудобно.
   - Да? - Сказал Голем не оборачиваясь.
   - Ничего, ничего, - вздохнул Виктор, уставясь на горлышко фля-
ги, торчащее из кармана Големова плаща. - Ирма, - сказал он утом-
ленно. - Что вы там делали на этом перекрестке?
   - Мы думали туман, - ответила Ирма.
   - Что?
   - Думали туман, - повторила Ирма.
   - Про туман, - поправил Виктор. - Или о тумане.
   - Зачем это - про туман? - Сказала Ирма.
   - Думать - непереходный глагол, - объяснил Виктор. - Он требу-
ет предлогов. Вы проходили непереходные глаголы?
   - Это когда как,  - сказала Ирма. - Думать туман - это одно, а
думать про туман - это совсем другое... И кому это нужно - думать
про туман, неизвестно.
   Виктор вытащил сигарету и закурил.
   - Погоди, -сказал он. -Думать туман - так не говорят, это нег-
рамотно.  Есть такие глаголы - непереходные:  думать, бегать, хо-
дить. Они всегда требуют предлога. Ходить по улице. Думать про...
Что-нибудь там...
   - Думать глупости... - Сказал Голем.
   - Ну,  это исключение, - сказал Виктор, несколько потерявшись.
   - Быстро ходить, - сказал Голем.
   - Быстро - это не существительное, - запальчиво сказал Виктор.
- Не путайте ребенка, Голем.
   - Папа, ты не можешь не курить? - Осведомилась Ирма.
   Кажется, Голем издал какой-то звук,  а может  быть  это  мотор
чихнул на подъеме.  Виктор смял сигарету и растоптал ее каблуком.
Они поднимались к санаторию,  а сбоку, из степи, навстречу надви-
галась плотная белесая стена.
   - Вот тебе туман, - сказал Виктор. - Можешь его думать. А так-
же нюхать, бегать и ходить.
   Ирма хотела что-то сказать, но Голем перебил ее.
   - Между прочим,  - сказал он, - глагол "думать" выступает, как
переходный также и в сложно-пдчиненных предложениях.  Например: я
думаю, что... И так далее.
   - Это совсем другое дело,  - возразил Виктор. Ему надоело. Ему
очень  хотелось  курить и выпить.  Он с вожделением поглядывал на
горлышко фляги.
   - Тебе не холодно, Ирма? - Спросил он с надеждой.
   - Нет. А тебе?
   - Познабливает, - признался Виктор.
   - Надо выпить джину, - заметил Голем.
   - Да, неплохо бы... А у Вас есть?
   - Есть, - сказал Голем. - Но мы уже почти приехали.
   Джип вкатил  в ворота,  и началось то,  о чем Виктор как-то не
подумал.  Первые струи тумана еще только  начинали  просачиваться
через решетку ограды,  и видимость была прекрасная. На подъездной
дорожке лежало тело в промокшей пижаме,  лежало  с  таким  видом,
словно  пребывало  здесь уже много дней и ночей.  Голем осторожно
объехал его,  миновал гипсовую вазу,  украшенную  незамысловатыми
рисунками  и соответсвующими надписями,  и приткнулся к стаду ма-
шин,  сгрудившихся перед подъездом правого крыла. Ирма распахнула
дверцу,  и  сейчас  же испитая морда высунулась из окна ближайшей
машины и проблеяла:  "Деточка,  хочешь,  я тебе отдамся?" Виктор,
обмирая,  полез  наружу.  Ирма  с любопытством озиралась.  Виктор
крепко взял ее за руку и повел к подъезду.  На ступеньках  сидели
под дождем обнявшись,  две девки в белье и кличными голосами пели
про жестокого аптекаря - не отпускает героин.  Узрев Виктора, они
замолчали,  но когда он проходил мимо, одна из них попыталась ух-
ватить его за брюки. Виктор втолкнул Ирму в вестибюль. Здесь было
темно, окна занавешаны, воняло табачным дымом и какой-то кисляти-
ной,  трещал проекционный аппарат,  и на белой стене прыгали пор-
нографические изображения. Виктор, стиснув зубы, шагал по чьим-то
ногам, волоча за собой спотыкающуюся Ирму. Вслед неслась сердитая
нецензурщина.  Они выбрались из вестибюля,  и Виктор пошел шагать
через три ступеньки по ковровой лестнице.  Ирма помалкивала, и он
не рисковал взглянуть на нее. На лестничной площадке его уже ждал
с распростертыми объятиями синий и раздутый член парламента  Рос-
шепер Кант.  "Виктуар!  - Просипел он. - Др-руг! - Тут он заметил
Ирму и пришел в восторг: Виктуар! И ты тоже!... На малолетних ма-
лолеточек!... - Виктор зажмурился,  крепко наступил ему на ногу и
толкнул в грудь - Росшепер повалился спиной,  опрокинув урну. Об-
ливаясь потом,  Виктор зашагал по коридору. Ирма неслышными прыж-
ками неслась рядом.  Он ткнул в дверь Дианы - дверь была заперта,
ключа не было.  Он бешенно застучал, и Диана немедленно откликну-
лась: "Пошел к чертовой матери! - Заорала она яростно. - Импотент
вонючий! Гавнюк,  дерьмо  собачье!" "Диана!" - Рявкнул Виктор.  -
Диана замолчала, и дверь распахнулась. Она стояла на пороге с им-
портным  зонтиком наготове.  Виктор отпихнул ее,  втолкнул Ирму в
комнату и захлопнул за собой дверь.
   - А, это ты, - сказала Диана. - Я думала, опять Росшепер. - От
нее пахло спиртным. - Господи! - Сказала она. - Кого ты привел?
   - Это моя дочь, - с трудом сказал Виктор. - Ее зовут Ирма. Ир-
ма, это Диана.
   Он смотрел на Диану в упор,  с отчаянием и надеждой. Слава бо-
гу, кажется, она не пьяна. Или сразу протрезвела.
   - Ты с ума сошел, - сказала она тихо.
   - Она промокла, - проговорил он. - Переодень ее в сухое, уложи
в постель... И вообще...
   - Я не лягу, - заявила Ирма.
   - Ирма, - сказал Виктор. - Изволь слушаться, а то я сейчас ко-
гонибудь выпорю...
   - Кое-кого здесь надо бы выпороть, - сказала Диана безнадежно.
   - Диана, - сказал Виктор. - Я тебе помогу.
   - Ладно, - сказала Диана. - Иди к себе. Разберемся.
   Виктор с огромным облегчением вышел.  Он  отправился  прямо  в
свою комнату, но и там не было покоя. Ему пришлось предварительно
вышвырнуть в коридор разнежившуюся, совершенно незнакомую парочку
и испачканное белье.  Потом он закурил,  запер дверь повалился на
голый матрас и стал думать, что он натворил.

     7. Глава седьмая

   На другой день Виктор проснулся поздно,  пора было обедать го-
лова побаливала, но настроение оказалось неожиданно хорошим.
   Вчера вечером, прикончив пачку сигарет, он спустился вниз, от-
крыл дамской шпилькой чью-то машину,  вывел Ирму через  служебный
вход и отвез ее к матери. Вначале они ехали молча. Он корчился от
неприятнейших переживаний,  а Ирма сидела рядом,  чистенькая, оп-
рятная, причесанная  по  последней моде - никаких косичек - и ка-
жется даже с накрашенными губами.  Ему  очень  хотелось  завязать
разговор,  но  начинать надо было с признания своей беспросветной
глупости, а это казалось ему непедагогично.
   Кончилось все тем, что Ирма вдруг ни с того, ни сего разрешила
ему курить (при условии, если все окна будут открыты) и принялась
рассказывать,  как ей было интересно,  как это похоже на то,  что
она читала раньше , но не очень верила; какой он молодец, что ус-
троил  ей это неожиданное и в высшей степени поучительное приклю-
чение,  что он вообще довольно хороший,  и не разводит скуку и не
болтает глупостей,  что Диана - "Почти наша",  всех ненавидит, но
жалко вот,  что у нее мало знаний, и слишком уж она любит выпить,
но это,  в конце концов не страшно, ты тоже любишь выпить а ребя-
там ты понравился, потому что говорил честно, не притворяясь, что
ты какой-то хранитель высшего знания,  и правильно,  потому,  что
никакой ты не хранитель, и даже Бол-Кунац сказал, что в городе ты
- единственный стоящий человек, если не считать, конечно, доктора
Голема,  но Голем, собственно, к городу не имеет никакого отноше-
ния и потом он не писатель,  не выражает идеологии, а как ты счи-
таешь, нужна идеология или лучше без нее, сейчас многие полагают,
что будущее за деидеологизацией...
   Получился прекрасный разговор, собеседники были полны уважения
друг к другу,  и,  вернувшись в гостиницу (автомобиль он загнал в
какой-то захламленный двор),  Виктор уже считал, что быть отцом -
не  такое уж неблагодарное занятие,  особенно если разбираешься в
жизни и умеешь использовать даже теневые ее  стороны  в  воспита-
тельных целях. По этому поводу он выпил с Тэдди, который тоже был
отцоми тоже интересовался воспитанием ибо его первенцу  было  че-
тырнадцать  лет  - тяжелый переломный возраст - ты,  еще со своей
наплачешься...  То есть что его первому внуку  было  четырнадцать
лет,  а  воспитанием сына он не занимался,  потому,  что сын свое
детство провел в немецком концлагере.  Детей бить нельзя, утверж-
дал Тэдди. Их и без тебя будут всю жизнь колотить кому не лень, а
если тебе хочется его ударить,  дай лучше по морде  самому  себе,
это будет полезней.
   После какой-то рюмки,  однако,  Виктор вспомнил,  что Ирма  ни
словом не обмолвилась о его диком поведении у перекрестка, и при-
шел к выводу,  что девчонка хитра и что вообще  прибегать  каждый
раз к помощи любовницы, когда не знаешь, как выбраться из тяжело-
го положения,  в которое сам же себя и загнал - по  меньшей  мере
нечестно.  Эти соображения огорчили его,  но тут пришел доктор Р.
Квадрига и заказал свою обычную бутылку рома,  они выпили эту бу-
тылку, после чего Виктору все опять стало представляться в радуж-
ном свете,  потому что стало ясно,  что Ирма попросту  не  хотела
огорчать его,  а это значит, что она уважает отца, и, может быть,
даже любит...  Потом пришел еще кто-то и заказал еще что-то.  По-
том, вероятно, Виктор отправился спать... Правда, сохранилось еще
одно воспоминание:  кафельный пол, залитый водой - но что это был
за  пол и что это была за вода,  вспомнить было невозможно.  И не
надо...
   Приведя себя в порядок,  Виктор спустился вниз,  взял у портье
свежие газеты и поговорил с ним о проклятой погоде.
   - Как я вчера? - Спросил он небрежно. - Ничего?
   - В общем ничего,  - сказал портье вежливо.  - Счет Вам  Тэдди
передаст.
   - Ага,  - сказал Виктор,  и, решив ничего не уточнять, пошел в
ресторан.
   Ему показалось,  что торшеров в зале поубавилось. Черт возьми,
испугался он. Тэдди еще не было. Виктор поклонился молодому чело-
веку в очках и его спутнику, сел за свой столик и развернул газе-
ту.  В мире все обстояло по прежнему. Одна страна задерживалатор-
говые суда другой страны,  и  эта  другая  страна  посылала  ноты
протеста.  Страны,  которые нравились господину президенту,  вели
справедливые войны во имя своих наций и демократий. Страны, кото-
рые  господину  президенту  почему-либо не нравились,  вели войны
захватнические и даже, собственно, не войны вели, а попросту про-
изводили бандитские злодейские нападения.  Сам господин президент
произнес двухчасовую речь о необходимости раз и  навсегда  покон-
чить с коррупцией и благополучно перенес операцию удаления минда-
лин. Знакомый критик - большая сволочь -  восхвалял  новую  книгу
Рец-Тусова, и это было загадочно, потому что книга получилась хо-
рошая...
   Подошел официант, новый какой-то, незнакомый, дружелюбно посо-
ветовал взять устриц,  принял заказ, помахал салфеткой по столику
и удалился. Виктор отложил газеты, закурил и, расположившись поу-
добнее,  стал думать о работе... После хорошей выпивки ему всегда
с удовольствием думалось о работе.  Хорошо бы написать оптимисти-
ческую веселую повесть...  О том, как живет на свете человек, лю-
бит свое дело,  не дурак, любит своих друзей, и друзья его ценят,
и о том, как ему хорошо - славный такой парень, чудаковатый, ост-
ряк... Сюжета нет. А раз нет сюжета, значит скучно; и вообще, ес-
ли писать такую повесть, то надо разобраться, почему же этому хо-
рошему  человеку  хорошо,  и неизбежно придешь к выводу,  что ему
хорошо только потому, что у него любимая работа, а на все осталь-
ное ему наплевать.  И тогда какой же он хороший человек, если ему
на все наплевать,  кроме любимой работы?... Можно, конечно, напи-
сать про хорошего человека,  смысл жизни которого состоит в любви
к ближнему,  и ему потому хорошо,  что он любит ближних  и  любит
свое  дело,  но  о таком человеке уже писали пару тысяч лет назад
господа Лука, Матфей, Иоанн и еще кто-то - всего четверо. Вообще-
то  их было гораздо больше,  но только эти четверо писали в соот-
ветствии,  остальные были лишены, кто национального самосознания,
кто права переписки...  А человек,  о котором они писали,  был, к
сожалению полоумный...  А вообще интересно было бы написать,  как
Христос приходит на землю сегодня, не так, как писал Достоевский,
а так как писали эти Лука и компания...  Христос приходит в гене-
ральный штаб и предлагает: любите, мол, ближнего. А там, конечно,
сидит какой-нибудь юдофоб...
   - Вы разрешите,  господин Банев? - Пророкотал над ним приятный
мужской голос.
   Это был господин бургомистр собственной персоной. Не тот апоп-
лексически-багровый,  хрюкающий от нездорового удовольствия боров
на обширном ложе господина Росшепера,  а элегантно-округлый, иде-
ально выбритый и безукоризненно одетый  представительный  мужчина
со  скромной  орденской  ленточкой  в петлице и со щитком легиона
свободы на левом плече.
   - Прошу, - сказал Виктор без всякой радости.
   Господин бургомистр сел, огляделся и сложил руки на столе.
   - Я  постараюсь  не  обременять  Вас долго своим присутствием,
господин Банев,  - сказал он. - И попытаюсь не портить Вам трапе-
зу,  однако же вопрос, с которым я намерен к Вам обратиться, наз-
рел уже достаточно для того,  чтобы все мы,  и большие,  и малые,
кому дороги честь и благополучие нашего города, были готовы отло-
жить наши дела для его скорейшего и эффективнейшего решения.
   - Я Вас слушаю, - сказал Виктор.
   - Мы встречаемся с Вами здесь,  господин Банев,  в  обстановке
скорее неофициальной,  ибо, и, сознавая вашу занятость, не рискую
обеспокоить Вас в часы Вашей работы,  особенно принимая во внима-
ние специфику оной.  Однакоже я обращаюсь к Вам сейчас,  как лицо
официальное - и от своего имени лично,  и от муниципалитета в це-
лом...
   Официант принес устрицы и бутылку белого вина. Бургомистр под-
нятием пальца остановил его.
   - Друг мой,  - сказал он. - Пол-порции китчиганской осетрины и
рюмку мятной.  Осетрину без соуса...  Итак, я продолжаю, - сказал
он, снова оборотившись к Виктору. - Боюсь, правда, что наш разго-
вор трудно будет счесть застольной беседой, ибо речь пойдет о ве-
щах и обстоятельствах не только печальных, но, я бы сказал не ап-
петитных.  Я  намеревался  поговорить  с  Вами  о  так называемых
мокрецах,  об этой злокачественной опухоли,  которая вот  уже  не
первый год разъедает нашу несчастную округу.
   - Да-да, - сказал Виктор. Ему стало интересно.
   Бургомистр произнес негромкую,  хорошо продуманную и стилисти-
чески совершенную речь.  Он рассказал о том, как двадцать лет на-
зад,  сразу после оккупации, в лошадиной лощине был создан лепро-
зорий,  карантийный лагерь для  лиц,  страдающих  так  называемой
желтой проказой или очковой болезнью.  Собственно говоря, болезнь
эта,  как хорошо известно господину  Баневу,  появилась  в  нашей
стране еще в незапамятные времена,  причем, как показывают специ-
альные исследования,  особенно часто она почему-то поражала жите-
лей именно нашей округи. Однако только благодаря усилиям господи-
на  президента  на  эту  болезнь  было  обращено  внимание  самое
серьезное,  и  лишь по его личному указанию несчастные,  лишенные
медицинского ухода,  разбросанные ранее по всей стране, подверга-
лись  зачастую несправедливым гонениям со стороны остальных слоев
населения,  а со стороны оккупантов - даже  прямому  истреблению,
эти  несчастные  были,  наконец,  свезены в одно место и получили
возможность сносного существования,  приличествующего их  положе-
нию.  Все  это не вызывает никаких возражений,  и упомянутые меры
могут только приветствоваться. Однако, как это иногда у нас быва-
ет,  самые  лучшие и благородные начинания обернулись против нас.
Не будем сейчас искать виновных.  Не будем заниматься расследова-
нием деятельности господина Голема, деятельности, возможно, само-
отверженной, но однако же, чреватой, как теперь выяснилось, самы-
ми   неприятными   последствиями.   Не   будем  также  заниматься
преждевременным критиканством, хотя позиция некоторых, достаточно
высоких инстанций, упорно игнорирующих наши протесты, представля-
ется лично нам загадочной.  Перейдем к фактам.  Бургомистр  выпил
рюмку мятной,  вкусно закусил осетриной, и голос его сделался еще
более бархатистым - совершенно невозможно было  представить себе,
что он ставит на людей капканы. Он многословно выразил желание не
задерживать внимание господина Банева на овладевших городом  слу-
хах,  каковые слухи,  он должен прямо признаться,  есть результат
недостаточно точного и единодушного исполнения всеми уровнями ад-
министрации предначертаний господина президента:  мы имеем в виду
чрезвычайно распространенное мнение о роковой роли так называемых
мокрецов  в  резком  изменении климата,  об их ответственности за
увеличение числа выкидышей и процента бесплодных браков, за гоме-
рический  уход  некоторых домашних животных и за появление особой
разновидности домашнего клопа - а именно - клопа крылатого...
   - Господин  бургомистр,  - сказал со вздохом Виктор.  - Должен
Вам признаться,  что мне крайне трудно следить за Вашими длинными
периодами. Давайте говорить просто, как добрые сыновья нации. Да-
вайте не будем говорить,  о чем мы не будем говорить,  и будем- о
чем будем.
   Бургомистр окинул  его  быстрым  взглядом,  что-то   расчитал,
что-то сопоставил, но, наверное, все шло в ход - и то, что Виктор
пьянствовал с Росшепером, и то, что он вообще пьянствовал, шумно,
на всю страну,  и то,  что Ирма - вундеркинд,  и то,  что есть на
свете Диана, и еще, наверное, многое что - так что лоску у госпо-
дина бургомистра на глазах поубавилось,  и он крикнул подать себе
коньяку.  Виктор тоже крикнул подать себе рюмку  коньяку.  Бурго-
мистр хохотнул,  оглядел опустевший зал,  легончко ударил кулаком
по столу и сказал:
   - Ладно, что нам вилять, в самом деле. Жить в городе стало не-
возможно,  скажите спасибо Вашему Голему,  кстати, Вы знаете, что
Голем - скрытый коммунист?...  Да,  да,  уверяю Вас, есть матери-
ал... Он на ниточке висит, Ваш Голем... Так вот я и говорю: детей
развращают на глазах.  Эти заразы просочились в школу и испортили
ребятишек начисто... Избиратели недовольны, некоторые город поки-
дают, идет брожение, того и гляди начнутся самосуды. Окружная ад-
министрация бездействует,  вот такая ситуация. - Он осушил рюмку.
- Должен Вам сказать,  так я ненавижу эту мразь - зубами бы рвал,
да стошнит.  Вы не поверите,  господин Банев,  дошел до того, что
капканы на них ставлю...  Ну,  развратили детей, ладно. Дети есть
дети,  их сколько не развращай - им все мало. Но Вы войдите в мое
положение. Дожди эти все-таки их рук дело, не знаю, как это у них
получается,  но это так. Построили санаторий, целебные воды, рос-
кошный климат,  деньги греби лопатой.  Сюда из столицы ездили,  и
чем все кончилось?  Дождь,  туманы,  клиенты в насморке, дальше -
больше,  приезжает сюда известный физик... Забыл его фамилию, ну,
да вы, наверное знаете... Прожил две недели - готово: очковая бо-
лезнь, в лепрозорий его. Хорошенькая реклама для санатория! Потом
еще случай,  потом еще, и все - как ножом клиентов отрезало. Рес-
торан горит,  отель горит, санаторий едва дышит - слава богу, на-
шелся дурак - тренер, привез сюда своих "братьев по разуму": Тре-
нирует  команду  -  экстра  для игры в дождливых странах...  Ну и
господин Росшепер, конечно, помогает в какой-то степени... Вы мне
сочувствуете? Пробовал договориться с этим Големом - как об стен-
ку горох,  красный есть красный. Писал наверх - никаких результа-
тов. Писал выше - ничего. Еще выше - отвечают, что приняли к све-
дению и дали ход вниз по инстанции...  Ненавижу их,  но переломил
себя,  поехал в лепрозорий сам.  Пропустили. Просил, доказывал...
До чего же гадкие типы! Моргают на тебя облезлыми своими глазами,
как  на  воробья какого - нибудь,  словно тебя здесь нет...  - Он
наклонился к Виктору и прошептал: - бунта боюсь, кровь прольется.
Вы мне сочувствуете?
   - Да, - сказал Виктор. - А причем здесь я?
   Бургомистр откинулся на спинку кресла, достал из аллюминиевого
футляра початую сигарету - закурил.
   - В моем положении,  - сказал он, - остается одно: нажимать на
все рычаги. Гласность нужна. Муниципалитет составил петицию в де-
партамент здравоохранения.  Господин Росшепер подписался,  Вы,  я
надеюсь,  тоже, но это не бог весть что. Гласность нужна! Хорошая
статья нужна,  в столичной газете,  подписанная известным именем.
Вашим именем, господин Банев. А материал животрепещущий - как раз
для такого трибуна,  как Вы.  Очень прошу.  И от себя лично, и от
муниципалитета, и от несчастных родителей... Добиться, чтобы леп-
розорий убрали отсюда к чертовой бабушке.  Куда угодно,  но чтобы
духу здесь мокрецкого не было,  заразы этой.  Вот что я Вам  имел
сказать.
   - Да-да, понимаю, - сказал Виктор медленно. - Очень хорошо Вас
понимаю.
   Хоть ты и скотина,  думал он,  хоть ты и боров, но понять тебя
можно.  Но что же сделалось с мокрецами?  Были тихие,  согбенные,
крались сторонкой,  ничего о них такого не говорили,  а говорили,
будто воняет от них, будто заразные, будто здорово делают игрушки
и вообще разные штуки из дерева... Мать Фреда говорила, помнится,
что у них дурной глаз,  что молоко от них киснет, и что накликают
нам они войну,  мор и голод... А теперь сидят они за колючей про-
волокой,  и что же они там делают? Ох, много они что-то делают. И
погоду они делают, и детей они переманивают (зачем?), и кошек они
вывели (тоже - зачем), и клопы у них залетали...
   - Вы,  наверное,  думаете,  что мы сидим сложа руки,  - сказал
бургомистр.  - Ни в коем случае.  Но что мы можем? Готовлю я про-
цесс против Голема.  Господин санитарный инспектор  Павор  Сумман
согласен быть консультантом.  Будем упирать на то,  что вопрос об
инфекционности болезни еще не решен,  а Голем, как скрытый комму-
нист этим пользуется. Это одно. Далее, пытаемся отвечать террором
на террор.  Городской легион,  наша гордость,  ребята подобрались
здоровые, орлы...  Но это как-то не то. Указаний сверху не посту-
пает... Полиция в ложном положении оказывается... И вообще... Так
что препятствуем,  как можем.  Задерживаем грузы,  которые идут к
ним,  частные,  конечно,  не продовольствие там,  и не постельное
белье,  а вот книги всякие,  они их много выписывают. Вот сегодня
задержали грузовик, и как-то легче на душе. Но это все мелочи, от
тоски, а надо бы радикальное...
   - Так,  - сказал Виктор.  - Орлы,  значит,  золотые.  Как  его
там... Фламенда?... Ну, этот, племянничек...
   - Фламин Ювента, - сказал бургомистр. - Так точно - мой замес-
титель по легиону, орел! Вы его уже знаете?
   - Знаю немного, - сказал Виктор. - А книги-то зачем задержива-
ете?
   - Ну как зачем...  Глупость это,  конечно, но все мы люди, все
мы человеки - накипает все-таки. И потом... - Бургомистр стыдливо
заулыбался. - Чепуха, конечно, но ходят слухи, будто без книг они
не могут... Как нормальные люди без еды и прочего.
   Наступило молчание.  Виктор без аппетита  ковырял  бифштекс  и
размышлял.  Я мало знаю о мокрецах, и то, что я знаю, не вызывает
у меня к ним никаких симпатий.  Может быть,  дело в том,  что  не
очень-то люблю  я  их с детства.  Но уж бургомистра и его банду я
знаю хорошо - жир и сало нации,  президентские холуи, черносотен-
цы... Нет,  раз  вы  против мокрецов,  значит,  в мокрецах что-то
есть...  С другой стороны, статью написать можно, даже самую раз-
нузданную,  все равно никто не рискнет меня напечатать,  а бурго-
мистр был бы доволен, и получил бы я с него клок шерсти, и мог бы
жить здесь припеваючи... Кто из настоящих писателей может похвас-
таться, что живет припеваючи? Можно было бы здесь устроиться, по-
лучить синекуру,  заделаться каким-нибудь инспектором муниципали-
тета по городским пляжам и писать на здоровьице...  Про  то,  как
хорошо жить хорошему человеку, который увлечен любимым делом... И
выступать на эту тему перед вундеркиндами...  Э,  все дело в том,
чтобы  научиться утираться.  Плюнут тебе в морду,  а ты и утрись.
Сначала со стыдом утерся,  потом с недоумением,  а там,  глядишь,
начнешь утираться с достоинством и даже получать от этого процес-
са удовольствие...
   - Мы, конечно, ни в какой мере вас не торопим, - сказал бурго-
мистр.  - Вы человек занятой и так далее.  Что-нибудь в  пределах
недельки,  а? Материалы все мы Вам представим, можем предоставить
этакую схемку,  планчик,  по которому было бы желательно.  . А Вы
коснетесь  опытной  рукой  и  все заиграет.  И подписались бы под
статьей три выдающихся сына нашего города - член парламента  Рос-
шепер  Кант,  знаменитый писатель Банев и государственный лауреат
доктор Рем Квадрига...
   Здорово работает,  подумал Виктор.  Вот у нас,  у левых, такой
настойчивости и в заводе нет.  Тянули бы бодягу, ходили бы вокруг
да около - не оскорбить бы человека, не оказать бы на него излиш-
него нажима, что бы, упаси бог, не заподозрили бы в своекорыстных
целях... Выдающиеся сыновья!... И ведь совершенно уверен, подлец,
что статью я напишу и подпишу,  что деваться мне некуда, что при-
дется  опальному  Баневу поднять лапки и в поте лица отрабатывать
свое безмятежное пребывание в родном городе... Вот и насчет схем-
ки ввернул... Знаем мы, что это за схемка и какая это должна быть
схемка,  чтобы забрызганного президентскими слюнями Банева и сей-
час напечатали.  Да-а, господин Банев... Коньячок любишь, девочек
любишь,  миноги маринованные с луком любишь,  так люби и  саночки
возить...
   Я обдумаю ваше предложение,  - сказал он,  улыбаясь. - Замысел
представляется мне достаточно интересным, но осуществление потре-
бует некоторого натяжения совести.  Вы ведь знаете, мы, писатели,
народ неподкупный,  действуем исключительно по велению совести. -
Он безобразно, похабно подмигнул бургомистру.
   Бургомистр гоготнул.
   - А как же! "Совесть нации, точное зеркало" И прочее... Помню,
как же...  - Он наклонился к Виктору снова с видом заговорщика. -
Прошу вас завтра ко мне,  - пророкотал он.  - Исключительно  свои
подберутся, только чур без жен, а?
   - Вот здесь,  - сказал Виктор,  вставая,  - я вынужден прямо и
решительно отклонить ваше предложение. Меня ждут дела. - Он опять
похабно подмигнул. - Санаторий.
   Они расстались почти приятелями. Писатель Банев был зачислен в
состав городской элиты,  и чтобы привести в  порядок  потрясенные
такой  честью  нервы,  ему пришлось вылакать фужер коньяку,  едва
спина господина бургомистра скрылась за дверью.  Можно,  конечно,
уехать отсюда к чертовой матери, думал он. За границу меня не вы-
пустят,  да и не хочу я за границу,  чего мне там делать -  везде
одно и то же. Но и у нас в стране найдется десяток мест, где мож-
но укрыться и отсидеться.  Он представил себе солнечный край, бу-
ковые рощи, пьянящий воздух, молчаливых фермеров, запахи молока и
меда... И навоза... И как воняет отхожее место, и скучища, каждый
день скучища... Древние телевизоры и местная интеллигенция: шуст-
рый поп - бабник и сильно пьющий самогон учитель...  А  в  общем,
что там говорить,  есть куда ехать. Но везде ведь им только и на-
до...  Чтобы я уехал, чтобы скрылся с глаз долой, забился в нору,
и причем сам,  без принуждения, потому что ссылать меня - хлопот-
но,  шум пойдет,  разговоры... Вот ведь в чем вся беда: они будут
очень довольны - уехал, заткнулся, забыл, перестал бренчать...
   Виктор расплатился,  поднялся к себе в номер, надел плащ и вы-
шел на улицу.  Ему вдруг очень захотелось повидать Ирму,  погово-
рить с ней о прогрессе,  разъяснить ей, почему он так много пьет,
(А действительно,  почему я так много пью?),  и может быть,  Бол-
Кунац окажется там,  а уж Лолы наверняка не будет...  Улицы  были
мокрые,  сырые,  пустые, в полисадниках тихо гибли яблони: от сы-
рости.  Виктор впервые обратил внимание на то, что некоторые дома
заколочены. Городок  все-таки сильно переменился - покосились за-
боры,  под карнизами выросла белая плесень, вылиняли краски, а на
улицах  безраздельно царил дождь.  Дождь падал просто так,  дождь
сеялся с крыш мелкой водяной пылью, дождь собирался на сквозняках
в  белые туманные столбы,  волочащиеся от стены к стене,  дождь с
гудением хлестал из ржавых водосточных труб,  дождь разливался по
мостовой и бежал по промытым между булыжниками руслам.  Черно-се-
рые тучи медленно ползли над самыми крышами.  Человек был незван-
ным гостем на улицах, и дождь его не жаловал.
   Виктор вышел на городскую площадь и увидел людей.  Они  стояли
под навесом на крыльце полицейского управления - двое полицейских
в форменных плащах и маленький чумазый  парнишка  в  промасленном
комбинезоне.  Перед крыльцом - левыми колесами на тротуаре - гро-
моздился автофургон с брезентовым верхом. Один из полицейских был
полицмейстер,  выпятив  могучую челюсть,  он глядел в сторону,  а
парнишка,  отчаянно жестикулируя,  что-то доказывал ему плаксивым
голосом. Другой полицейский тоже молчал с недовольным видом и со-
сал сигарету.  Виктор приближался к ним,  и шагов за двадцать  до
крыльца ему стало слышно, что говорит парень.
   Парень кричал:
   - А я-то здесь причем?  Правил я не нарушал? Не нарушал. Бума-
ги? Бумаги у меня в порядке? В порядке. Груз правильный, вот нак-
ладная. Да что я, в первый раз здесь езжу, что ли?
   Полицмейстер заметил Виктора,  и лицо его приняло  чрезвычайно
неприязненное выражение.  Он отвернулся и, словно бы не видя пар-
нишки, сказал:
   - Значит, здесь будешь стоять. Смотри, чтобы все было в поряд-
ке.  В кабину не залезай, а то все растащут. И никого к машине не
подпускай. Понял?
   - Понял, - сказал полицейский. Он был очень недоволен.
   Начальник полиции спустился с крыльца, сел в свой автомобиль и
уехал. Чумазый шоферишка со злостью плюнул и возвал к Виктору:
   - Ну, вот хоть вы скажите, виноват я или нет?
   Виктор приостановился и парня это воодушевило.
   - Еду нормально.  Везу книги в спецзону.  Тыщи раз возил.  Те-
перь, значит, останавливают, приказывают ехать в полицию. За что?
Правил я не нарушал? Не нарушал. Бумаги в порядке? В порядке, вот
накладная. Лицензию отобрали, чтобы не сбежал. А куда мне бежать?
   - Хватит тебе орать, - сказал полицейский.
   Парень живо к нему обернулся.
   - Так что я сделал? Скажите, я скорость превышал? Не превышал.
С меня же за простой вычтут. И документ вот отобрали...
   - Разберутся,  - сказал полицейский.  - Чего ты, в самом деле,
растраиваешься? Пойдем вон в трактир, твое дело маленькое.
   - Э-эх, начальнички-и! - Вскрикнул парень, с размаху напяливая
на всклоченную голову картуз.  Нигде правды нету! Налево ездишь -
задержиают,  направо ездишь - опять задерживают, - он спустился с
крыльца, но остановился и сказал полицейскому просительно: -
   - Может, штраф возьмете, или как нибудь?
   - Иди-иди, - проговорил полицейский.
   - Так мне же премию обещали дать за срочность!  Всю ночь гнал.
   - Иди, говорю! - Сказал полицейский.
   Парень снова плюнул, подошел к своему фургону, два раза лягнул
по переднему скату, потом вдруг ссутулился и, сунув руки в карма-
ны, почесал через площадь.
   Полицейский посмотрел на Виктора,  посмотрел на грузовик, пос-
мотрел на небо,  сигарета у него погасла,  он выплюнул окурок, и,
на ходу отгибая капюшон, ушел в управление.
   Виктор постоял немного,  затем медленно двинулся вокруг грузо-
вика.  Грузовик был здоровенный,  мощный,  раньше на таких возили
мотопехоту.  Виктор огляделся. В нескольких метрах перед грузови-
ком, свернув на бок пердние колеса, стоял и мокнул под дождем по-
лицейский "Харлей",  а  больше машин поблизости не было.  Догнать
они меня догонят, подумал Виктор, но хрен они меня остановят. Ему
стало весело.  А какого черта, подумал он: известный писатель Ба-
нев,  снова напившись пьян, угнал в целях развлечения чужую маши-
ну,  к счастью обошлось без жертв...  Он понимал, что все обстоит
не так просто,  что не он будет первый,  кто  доставляет  властям
благовидный предлог  упрятать беспокойного человека в кутузку, но
не хотелось раздумывать,  хотелось повиноваться импульсу. В край-
нем случае, напишу гаду статью, подумал он.
   Он быстро открыл дверцу и сел за руль. Ключа не было, пришлось
оборвать провода зажигания и соединить их накоротко.  Когда мотор
уже завелся, Виктор прежде чем захлопнуть дверцу, поглядел назад,
на  крыльцо управления.  Там стоял давешний полицейский все с тем
же недовольным выражением на лице и с сигаретой на  губе. Заметно
было, что он все видит, но ничего не понимает.
   Виктор захлопнул дверцу,  аккуратно съехал на мостовую, перек-
лючил  скорость и рванулся в ближайший проезд.  Было очень хорошо
гнать по пустым,  по заведомо пустым улицам, подымая колесами во-
допады луж,  ворочать тяжелый руль, наваливаясь всем телом - мимо
консервного завода, мимо парка, мимо стадиона, где "братья по ра-
зуму",  словно мокрые механизмы, все пинали и пинали свои мячи, и
дальше,  по шоссе,  по рытвинам,  подпрыгивая на сидении и слыша,
как  сзади  в  кузове  каждый раз тяжело ухает плохо закрепленный
груз.  В зеркальце заднего вида погоня не  обнаруживалась,  да  и
вряд  ли можно было ее заметить так скоро за таким дождем. Виктор
чувствовал себя молодым,  очень кому-то нужным и даже  пьяным.  С
крыши кабины ему подмигивали красотки,  вырезанные из журналов, в
"бардачке" он нашел пачку сигарет,  и ему было так хорошо, что он
чуть  не проскочил перекресток,  но вовремя притормозил и свернул
по стрелке указателя "лепрозорий - 6 км". Здесь он чувствовал се-
бя  первооткрывателем,  потому что ни разу не ездил и не ходил по
этой дороге.  А дорога оказалась хорошая, не в пример муниципаль-
ному шоссе - сначала очень ровный ухоженный асфальт, а потом даже
бетонка,  и когда он увидел бетонку, он сразу вспомнил про прово-
локу и солдат, а еще через пять минут он все это увидел.
   Проволочная ограда в один ряд тянулась в обе стороны от бетон-
ки и проподала за дождем.  Дорогу перегораживали высокие ворота с
караульной будкой,  дверь будки была распахнута и на  пороге  уже
стоял солдат в каске,  сапогах и плащ-палатке, из под которой вы-
совывался ствол автомата. "Еще никогда я не был в лагерях, - про-
пел Виктор, - но не говорите: слава богу..." Еще один солдат, без
каски,  глядел в окошечко.  Виктор сбросил газ и затормозил перед
самыми  воротами.  Солдат вышел из будки и подошел к нему - моло-
денький такой, веснушчатый солдатик, всего лет восемнадцати.
   - Здравствуйте, - сказал он. - Что это вы так припоздали?
   - Да,  вот, обстоятельства, - сказал Виктор, дивясь такому ли-
берализму.
   Солдатик оглядел его и вдруг подобрался.
   - Ваши документы, - сказал он сухо.
   - Какие там документы, - сказал Виктор весело. - Я же говорю -
обстоятельства!
   Солдат поджал губы.
   - Вы что привезли? - Спросил он.
   - Книги, - сказал Виктор.
   - А пропуск есть?
   - Конечно, нет!
   - Ага,  - сказал солдат и лицо его прояснилось. - То-то я гля-
жу... Тогда подождите. Тогда подождать Вам придется.
   - Имейте в виду, - сказал Виктор, подняв указательный палец. -
За мной может быть погоня.
   - Ничего,  я быстро,  - сказал солдат,  и придерживая на груди
автомат, затопал сапогами к караулке.
   Виктор вылез  из кабины и,  стоя на подножке,  поглядел назад.
Ничего не было видно за дождем. Тогда он вернулся за руль и заку-
рил.  Было довольно темно.  Впереди,  за проволокой и за воротами
тоже крутился туман,  угадывались какие-то темные сооружения - то
ли дома,  то ли бараки,  разобрать что-либо определенное было не-
возможно.  Неужели не пригласят  посмотреть?  -  Подумал  Виктор.
Свинство будет,  если не пригласят.  Можно,  правда, попытаться к
Голему, он сейчас где-нибудь здесь...  Так и сделаю,  подумал он.
Зря я, что ли геройствовал...
   Солдатик снова вышел из караулки,  а за ним  старый  знакомец,
высокий прыщавый мальчик - нигилист в одних трусах,  очень сейчас
веселый и без всяких следов всемирной тоски.  Обогнав солдата, он
вспрыгнул на подножку,  заглянул в кабину, узнал, ахнул, засмеял-
ся.
   - Здравствуйте, господин Банев! Это вы? Вот здорово... Вы ведь
книги привезли? А мы ждем - ждем...
   - Ну, что, все в порядке? - Спросил подошедший солдатик.
   - Да, это наша машина.
   - Тогда загоняйте, - сказал солдатик. - А вам, сударь, придет-
ся выйти и подождать.
   - Я хотел бы повидать доктора Голема, - сказал Виктор.
   - Можно вызвать сюда, - предложил солдатик.
   - Гм,  -  сказал  Виктор  и выразительно поглядел на мальчика.
Мальчик виновато развел руками.
   - У вас пропуска нет,  - объяснил он. - А без пропуска они ни-
кого не пускают. Мы бы с радостью...
   Ничего не оставалось делать, пришлось вылезать под дождь. Вик-
тор соскочил на дорогу и,  подняв капюшон, смотрел, как распахну-
лись ворота,  грузовик дернулся и рывком заполз за ограду.  Потом
ворота закрылись.  Сквозь шум дождя Виктор некоторое время слышал
завывание двигателя  и  шипение  тормозов,  потом ничего не стало
слышно,  кроме шороха и плеска. Вот так так, подумал Виктор. А я?
Он  ощутил  разочарование.  Только теперь он понял,  что совершал
свои подвиги небескорыстно, что он надеялся многое увидеть и мно-
гое понять...  Проникнуть,  так сказать,  в эпицентр. Ну и черт с
вами, подумал он. Он поглядел вдоль бетонки. До перекрестка шесть
километров,  и от перекрестка до города километров двадцать. Мож-
но,  конечно, от перекрестка до санатория - два километра. Свиньи
неблагодарные... Под дождем... Тут он заметил, что дождь ослабел.
И на том спасибо, подумал он.
   - Так вызвать Вам господина Голема? - Спросил солдат.
   - Голема? - Виктор оживился. Вообще неплохо бы прогнать старо-
го хрыча под дождем взад и вперед,  и потом у него машина. И фля-
га.
   - А что же, вызовите.
   - Это можно,  - сказал солдатик. - Вызовем. Только наврядли он
выйдет, обязательно скажет, что занят.
   - Ничего, ничего, - сказал Виктор. - Вы ему скажите, что Банев
спрашивает.
   - Банев?  Ладно,  скажу. Только он все равно не выйдет. Ну, да
мне не трудно. Банев значит... - И солдатик ушел, симпатичный та-
кой солдатик, ласковый, сплошные веснушки под каской.
   Виктор закурил  сигарету,  и тут раздался треск мотоциклетного
двигателя.  Из туманной пелены на сумасшедшей  скорости  выскочил
"Харлей" с коляской, подлетел вплотную к воротам и остановился. В
седле сидел тот самый полицейский с недовольным лицом и еще один,
до глаз закутанный в брезент,  сидел в коляске.  Сейчас начнется,
подумал Виктор, надвигая капюшон поглубже. Но это не помогло. По-
лицейский с недовольным лицом слез с мотоцикла, подошел к Виктору
и рявкнул:
   - Где грузовик?
   - Какой грузовик?  - Изумленно спросил Виктор,  чтобы выиграть
время.
   - А Вы не прикидывайтесь! - Заорал полицейский. - Я вас видел!
Вы под суд пойдете! Угон арестованной машины!
   - Вы на меня не орите, - возразил Виктор с достоинством. - Что
за хамство? Я буду жаловаться.
   Второй полицейский,  разматывая на ходу  брезентовые  покровы,
подошел и спросил:
   - Тот?
   - Ясно,  тот! - Сказал полицейский с недовольным лицом, извле-
кая из карманов наручники.
   - Но-но-но,  сказал Виктор,  отступив на шаг.  - Это произвол.
Как вы смеете?
   - Не отягчайте вины сопротивлением, - посоветовал второй поли-
цейский.
   - А я ни в чем не виноват,  - нагло заявил Виктор и сунул руки
в карманы. - Вы меня с кем-то путаете, ребята.
   - Вы угнали грузовик, - сказал второй полицейский.
   - Какой грузовик? - Вскричал Виктор. - При чем тут грузовик? Я
пришел сюда в гости к господину Голему,  главному врачу. Спросите
у охраны. При чем здесь какой-то грузовик?
   - А может быть, не тот? - Усомнился второй полицейский.
   - Ну как не тот?  - Возразил полицейский с недовольным  лицом.
Держа наготове наручники, он надвинулся на Виктора. - А ну, давай
руки! - Сказал он деловито.
   В этот момент дверь караулки хлопнула, и высокий пронзительный
голос прокричал:
   - Прекратить скопление!
   Виктор и полицейские вздрогнули. На пороге караулки стоял вес-
нушчатый солдатик, выставив из-под накидки автомат.
   - Отойдите от ворот!- Пронзительно крикнул он.
   - Ты там,  потише!- Сказал полицейский с недовольным лицом.  -
Здесь полиция.
   - Скопление у ворот спецзоны более одного постороннего челове-
ка запрещается!  После третьего предупреждения стреляю!  Отойдите
от ворот.
   - Давайте,  давайте, отходите, - озабоченно сказал Виктор, ти-
хонько подталкивая в грудь обоих полицейских. Полицейский с недо-
вольным лицом растерянно поглядел на него,  отвел руку и шагнул к
солдату.
   - Слушай,  парень, что ты, сдурел? - Сказал он. - Этот тип уг-
нал грузовик...
   - Никаких грузовиков! - Протяжно и пронзительно проорал симпа-
тичный  ласковый  солдатик.  - Па-аследнее предупреждение!  Двоим
отойти на сто метров от ворот!
   - Слушай,  Рох, - сказал второй полицейский. - Давай, отойдем,
ну их к богу. Никуда он от нас не денется.
   Полицейский с недовольным лицом, багровый от негодования, отк-
рыл было рот, но тут в дверях караулки появился толстый сержант с
обкусанным бутербродом в одной руке и со стаканом в другой.
   - Рядовой Джура,  - сказал он,  жуя.  - Почему  не  открываете
огонь?
   На веснушчатом лице под каской появилось выражение  озверелос-
ти. Полицейские бросились к мотоциклу, оседлали его, развернулись
и мимо Виктора,  принявшего позу регулировщика,  ринулись  прочь.
Багровый  полицейский  прокричал  им что-то неслышное за треском
мотора. Отьехав шагов на пятьдесят, они остановились.
   - Близко,  - сказал сержант с неодобрением.  - Что же ты смот-
ришь? Близко ведь.
   - Дальше!  - Пронзительно завопил солдатик,  взмахивая автома-
том.
   Полицейские отьехали дальше, и их стало не видно.
   - Повадились посторонние толпиться у ворот,  - сообщил сержант
солдатику, глядя на Виктора. - Ну, ладно, продолжай нести службу.
Он вернулся в караулку,  а веснушчатый солдатик,  понемногу осты-
вая, несколько раз прошел взад-вперед перед воротами.
   Выждав несколько минут, Виктор осторожно осведомился:
   - Прошу прощения, как там насчет доктора Голема?
   - Нет его, - буркнул солдатик.
   - Какая жалость,  - сказал Виктор. - Тогда я пойду, пожалуй...
Он посмотрел в туман и дождь, где скрывались полицейские.
   - Как так - пойдете? - Встревоженно сказал солдатик.
   - А что, нельзя? - Спросил Виктор встревоженно.
   - Почему нельзя,  - сказал солдатик.  - Я насчет грузовика. Вы
уйдете - а грузовик как же?  Грузовик от ворот положенно уводить.
   - А я здесь причем? - Спросил Виктор, тревожась еще больше.
   - Как так - причем?  Вы его привели,  вы его... это. Всегда же
так, а как же?
   Черт, подумал Виктор.  Куда я его дену?...  С расстояния в сто
метров доносился треск мотоциклетного мотора,  работающего на хо-
лостых оборотах.
   - Вы  его в самом деле угнали?  - Спросил солдатик с любопытс-
твом.
   - Ну да! Полиция задержала шофера, а я, дурак, решил помочь...
   - Да-а,  - сочувственно протянул солдатик.  - Прямо и не знаю,
что Вам посоветовать.
   - А если я сейчас,  скажем,  пойду себе?  - Вкрадчиво  спросил
Виктор. - Стрелять не будете?
   - Не знаю,  - честно признался солдатик. - Вроде бы не положе-
но. Спросить?
   - Спросите, - сказал Виктор, соображая, успеет ли он удрать за
пределы видимости или нет.
   В эту минуту за воротами раздался гудок. Ворота распахнулись и
из зоны медленно выкатился злосчастный автофургон. Он остановился
рядом с Виктором.  Дверца распахнулась,  и Виктор увидел,  что за
рулем сидит уже не мальчик, как он ожидал, а лысый сутулый мокрец
и смотрит на него.  Виктор не двинулся с места,  и  тогда  мокрец
снял  с руля руку в черной перчатке и приглашающе похлопал по си-
денью рядом с собой.  Соизволили снизойти, горько подумал Виктор.
Солдатик радостно сказал:
   - Ну вот и хорошо, вот все и устроилось, поезжайте с богом.
   У Виктора мелькнула мысль,  что раз уж мокрец намерен сам дос-
тавить грузовик в город или куда там  еще,  словом,  намерен  сам
иметь  дело  с полицией,  то хорошо было бы тут же распрощаться и
дунуть прямо через поле в санаторий,  в обход засевшего в  засаде
"Харлея".
   - Там впереди полиция, - сказал мокрецу Виктор.
   - Ничего, садитесь, - сказал мокрец.
   - Дело в том, что я украл этот грузовик из-под ареста.
   - Я знаю, - терпеливо сказал мокрец. - Садитесь.
   Момент был упущен. Виктор вьедливо и сердито попрощался с сол-
датиком, забрался на сиденье и захлопнул дверцу. Грузовик тронул-
ся,  и через минуту они увидели "Харлея".  "Харлей" Стоял поперек
шоссе,  оба  полицейских стояли рядом и делали жесты - к обочине.
Мокрец затормозил,  выключил двигатель и,  высунувшись из кабины,
сказал:
   - Уберите мотоцикл, вы загородили дорогу.
   - А ну, к обочине! - Скомандовал полицейский с недовольным ли-
цом. - И предьявите документы.
   - Я  еду  в полицейское управление,  - сказал мокрец.  - Может
быть, поговорим там?
   Полицейский несколько  растерялся  и  проворчал  что-то  вроде
"знаем мы вас". Мокрец спокойно ждал.
   - Ладно,  сказал, наконец, полицейский. - Только машину поведу
я, а этот пусть перейдет в мотоцикл.
   - Пожалуйста, только если можно, в мотоцикле поеду я, - согла-
сился мокрец.
   - Еще  лучше,  - проворчал полицейский с недовольным лицом.  У
него даже лицо просветлело. - Вылезайте.
   Они поменялись местами.
   Полицейский, зловеще покосившись на Виктора, принялся ерзать и
изгибаться на сиденье,  поправляя плащ, а Виктор, косясь на поли-
цейского,  смотрел,  как мокрец еще сильнее сутулясь и  косолапя,
похожий  со спины на огромную тощую обезьяну,  идет к мотоциклу и
забирается в коляску.  Дождь снова хлынул,  как из ведра, и поли-
цейский включил дворники. Кортеж тронулся.
   Хотел бы я знать,  чем все это кончится, с некоторой томитель-
ностью подумал Виктор. Смутную надежду, впрочем, подавало намере-
ние  мокреца  явиться  в  полицию.  Обнаглел   мокрец   нынешний,
обнахалился...  Но штраф,  во всяком случае, с меня сдерут, этого
не миновать. Чтобы полиция, да потеряла случай содрать с человека
штраф.  А, плевать я хотел, все равно придется уносить отсюда но-
ги.  Все хорошо.  По крайней мере, душу отвел... Он вытащил пачку
сигарет, и предложил полицейскому. Полицейский негодующе хрюкнул,
но взял.  Зажигалка не работала, и пришлось ему еще раз хрюкнуть,
когда Виктор поднес ему свою.  Вообще его можно понять, этого не-
молодого дядьку, лет сорока пяти, наверное, а все ходит в младших
полицейских, очевидно, из бывших коллаборационистов: не тех сажал
и не ту задницу лизал, да где ему в задницах разбираться - та или
не та...  Полицейский курил, и вид у него был уже менее недоволь-
ный:  дела его оборачивались к лучшему.  Эх, бутылку бы мне сюда,
подумал  Виктор.  Дал бы ему хлебнуть,  рассказал бы ему пару ир-
ландских анекдотов,  поругал бы начальство, у которого сплошь лю-
бимчики верховодят,  студентов бы облажал,  глядишь - и оттаял бы
человек...
   - Надо же,  какой дождь хлещет,  - сказал Виктор.  Полицейский
хрюкнул довольно нейтрально, без озлобления.
   - А ведь какой раньше здесь был климат,  - продолжал Виктор. -
Тут его осенило.  - И вот, заметьте, у них там в лепрозории дождя
нет, а как подъезжает человек к городу, так сразу ливень.
   - Да уж,  - сказал полицейский.  - Они там в лепрозории  легко
устроились.
   Контакт налаживался.  Поговорили о погоде - какая она  была  и
какой,  черт побери, стала. Выяснили общих знакомых в городе. По-
говорили о столичной жизни,  о миниюбках, о язве гомосексуализма,
об импортном бренди и контрабандных наркотиках.  Естественно, от-
метили,  что порядка не стало - не то, что до войны, или, скажем,
сразу после.  Что полицкйский - собачья должность, хоть и пишут в
газетах: добрые мол и строгие стражи порядка, незаменимая шестер-
ня государственного механизма.  А пенсионный возраст увеличивают,
пенсии уменьшают,  за ранение на посту дают гроши,  да еще теперь
оружие  отобрали  -  и кто при таких условиях будет лезть из шку-
ры...  Словом, собственно, обстановка создалась такая, что еще бы
пару глотков,  и полицейский сказал бы: "Ладно, парень, бог с то-
бой. Я тебя не видел, и ты меня не видел". Однако пары глотков не
было, а момент для вручения красненькой не успел созреть, так что
когда грузовик подкатил к подъезду полицейского управления,  поли-
цейский снова поугрюмел и сухо предложил Виктору следовать за ним
и поторапливаться.
   Мокрец отказался давать показания дежурному и потребовал, что-
бы их немедленно провели к начальнику полиции. Дежурный ему отве-
тил, что пожалуйста, начальник лично Вас, вероятно, примет, а что
касается вот этого господина,  то он обвиняется в угоне машины, к
начальнику ему идти незачем, а нужно его допросить и составить на
него соответсвующий протокол.  "Нет,  - твердо и спокойно  сказал
мокрец,  -  ничего этого не будет,  ни на какие вопросы господину
Баневу отвечать не придется и никаких протоколов  господин  Банев
подписывать не станет,  к чему имеются обстоятельства, касающиеся
только господина полицмейстера".  Дежурный, которому было безраз-
лично,  пожал плечами и отправился доложить.  Пока он докладывал,
появился шоферишка в замасленном комбинезоне,  который ничего  не
знал,  и  был  сильно поддавши,  так что сразу принялся кричать о
справедливости,  невиновности и прочих страшных вещах. Мокрец ос-
торожно взял у него накладную, которой тот размахивал, примостил-
ся на барьере и подписал ее по всей форме. Шофер от изумления за-
молчал и тут Виктора и мокреца пригласили к начальству.
   Полицмейстер встретил  их  сурово.  На  мокреца  он  глядел  с
неудовольствием, а на Виктора избегал смотреть вовсе.
   - Что Вам угодно? - Спросил он.
   - Разрешите присесть? - Осведомился мокрец.
   - Да,  прошу, - вынужденно сказал полицмейстер после небольшой
паузы.
   Все сели.
   - Господин  полицмейстер,  - произнес мокрец.  - Я уполномочен
выразить Вам протест  против  вторичного  незаконного  задержания
грузов, адресованных лепрозорию.
   - Да,  я слышал об этом, - сказал полицмейстер. - Водитель был
пьян, мы вынуждены были его задержать. Думаю, что в ближайшие дни
все разъяснится.
   - Вы задержали не водителя, а груз, - возразил мокрец. - Одна-
ко,  это не столь существенно. Благодаря любезности господина Ба-
нева груз был доставлен лишь с небольшим опозданием,  и Вы должны
быть признательны присутствующему здесь господину Баневу, ибо су-
щественное опоздание груза по Вашей, господин полицмейстер, вине,
могло бы послужить для Вас источником крупных неприятностей.
   - Это забавно, - сказал полицмейстер. - Я не понимаю, и не же-
лаю понимать,  о чем идет речь, потому что как должностное лицо я
не потерплю угроз.  Что же касается господина Банева,  то на этот
счет существует уголовное законодательство, где такие случаи пре-
дусмотрены. - Он явно отказывался смотреть на Виктора.
   - Я вижу,  Вы действительно не понимаете своего  положения,  -
сказал мокрец. - Но я уполномочен довести до вашего сведения, что
в случае нового задержания наших грузов вы будете  иметь  дело  с
генералом Пфердом.
   Наступило молчание.  Виктор не знал,  кто такой генерал Пферд,
но зато полицмейстеру это имя было явно знакомо.
   - По-моему, это угроза, - сказал он неуверенно.
   - Да, - согласился мокрец. - Причем угроза более чем реальная.
   Полицмейстер порывисто поднялся. Виктор с мокрецом тоже.
   - Я приму к сведению все,  что услышал сегодня,  - объявил по-
лицмейстер. - Ваш тон, сударь, оставляет желать лучшего, однако я
обещаю лицам, уполномочившим Вас, что разберусь и, коль скоро об-
наружатся виновные,  накажу их. Это в полной мере касается и гос-
подина Банева.
   - Господин Банев, - сказал мокрец. - Если у Вас будут неприят-
ности  с полицией по поводу этого инцидента,  немедленно сообщите
господину Голему... До свидания, - сказал он полицмейстеру.
   - Всего хорошего, - ответствовал тот.

     8. Глава восьмая

   В восемь  вечера Виктор спустился в ресторан и направился было
к своему столику,  где уже сидела обычная компания, когда его ок-
ликнул Тэдди.
   - Здорово,  Тэдди,  - сказал Виктор,  привалившись к стойке. -
Как дела? - Тут он вспомнил. - А! Счет... Сколько я вчера?
   - Счет - ладно,  - проворчал Тэдди.  Не так уж много -  разбил
зеркало и своротил рукомойник. А вот полицмейстера ты помнишь?
   - Я так и знал,  что ты не помнишь,  - сказал Тэдди. - Глаза у
тебя были,  брат,  что у вареного порося.  Ничего не соображал...
Так что ты,  - он уставил Виктору в грудь указательный палец, за-
пер его,  беднягу, в сортирной кабинке, припер дверцу метлой и не
выпускал.  А мы-то не знали,  кто там,  он только что приехал, мы
думали Квадрига.  Ну,  думаем, ладно, пусть посидит... А потом ты
его оттуда вытащил,  стал кричать: "Ах, бедный, весь испачкался!"
-  И совать его головой в рукомойник.  Рукомойник своротил,  и мы
тебя, брат, оттащили.
   - Серьезно?  - Сказал Виктор.  - Ну-и-ну.  То-то он сегодня на
меня весь день волком смотрит.
   Тэдди сочувственно покивал.
   - Да, черт возьми, неудобно, - проговорил Виктор. - Извиниться
надо бы... Как же он мне позволил? Ведь крепкий еще мужчина...
   - Я боюсь, не пришлось бы тебе худо, - сказал Тэдди. - Сегодня
утром  тут  уже  ходил  легавый,  снимал показания...  Шестьдесят
третья статья тебе обеспечена - оскорбительные действия при отяг-
чающих  обстоятельствах.  А  может и того хуже.  Террористический
акт.  Понимаешь, чем пахнет? Я бы на твоем месте... - Тэдди помо-
тал головой.
   - Что? - Спросил Виктор.
   - Говорят, сегодня к тебе бургомистр приходил, - сказал Тэдди.
   - Да.
   - Ну и что же он?
   - Да,  чепуха. Хочет, чтобы я статью написал. Против мокрецов.
   - Ага!  - Сказал Тэдди и оживился.  - Ну, тогда и в самом деле
чепуха.  Напиши ты ему эту статью,  и все в порядке.  Если бурго-
мистр  будет доволен,  полицмейстер и пикнуть не посмеет,  можешь
его тогда каждый день в унитаз заталкивать.  Он у бургомиста  вот
где... - Тэдди показал громадный костлявый кулак. - Так что все в
порядке.  Давай я тебе по этому поводу налью за  счет  заведения.
Очищенной?
   - Можно и очищенной, - сказал Виктор задумчиво.
   Визит бургомистра  представился ему в совсем новом свете.  Вот
как они меня,  подумал Виктор. Да-а... Либо убирайся, либо делай,
что велят,  либо мы тебя окрутим. Между прочим, убраться тоже бу-
дет нелегко.  Террористический акт, разыщут. Экий ты, братец, ал-
коголик, смотреть противно. И ведь не кого-нибудь, а полицмейсте-
ра.  Честно говоря,  задуманно и выполнено неплохо.  Он не помнил
ничего,  кроме кафельного пола,  залитого водой,  но очень хорошо
представлял себе эту сцену. Да, Виктор Банев, порося ты мое варе-
ное,  оппозиционно-кухонный, и даже не кухонный, прибанный, люби-
мец господина президента...  Да,  видно пришла и тебе пора прода-
ваться.  Рец-Тусов,  человек  опытный,  по  этому поводу говорит:
продаваться надо легко и дорого - чем честнее твое перо,  тем до-
роже  оно обходится власти имущим,  так что и продаваясь ты нано-
сишь ущерб противнику,  и надо стараться,  чтобы ущерб  этот  был
максимальным.  Виктор  опрокинул  рюмку  очищенной не испытав при
этом никакого удовольствия.
   - Ладно,  Тэдди, - сказал он. - Спасибо. Давай счет. Много по-
лучилось?
   - Твой карман выдержит, - ухмыльнулся Тэдди. Он достал из кас-
сы листок бумаги.  - Следует с тебя: за зеркало туалетное - семь-
десят семь, за рукомойник фарфоровый большой - шестьдесят четыре,
всего,  сам понимаешь,  сто сорок один. А торшер мы списали на ту
драку... Одного не понимаю, - продолжал он, следя, как Виктор от-
считывает деньги. - Чем это ты зеркало раскокал? Здоровенное зер-
кало, в два пальца толщиной. Головой ты в него бился, что ли?
   - Чьей? - Хмуро спросил Виктор.
   - Ладно, не горюй, - сказал Тэдди, принимая деньги. - Напишешь
статеечку, реабилитируешься, гонорарчик отхватишь, вот и все оку-
пится. Налить еще?
   - Не надо,  потом...  Я еще подойду,  когда поужинаю, - сказал
Виктор и пошел на свое место.
   В ресторане все было как обычно - полутьма, запахи, звон посу-
ды  на кухне,  очкастый молодой человек с портфелем,  спутником и
бутылкой минеральной воды; согбенный доктор Р. Квадрига, прямой и
подтянутый, несмотря на насморк, Павор, расплывшийся в кресле Го-
лем с разрыхленным носом спившегося пророка. Официант.
   - Миноги,  - сказал Виктор. - Бутылку пива. И чего-нибудь мяс-
ного.
   - Доигрались,  -  сказал  Павор  с упреком.  - Говорил я Вам -
бросьте пьянствовать.
   - Когда это Вы мне говорили? Не помню.
   - А до чего ты доигрался?  - Осведомился доктор Р. Квадрига. -
- Убил, наконец, кого нибудь?
   - А ты тоже ничего не помнишь? - Спросил его Виктор.
   - Это насчет вчерашнего?
   - Да,  насчет вчерашнего...  - Напился как зюзя, - сказал Вик-
тор,  обращаясь к Голему, - загнал господина полицмейстера в кло-
зет...
   - А-а!  - Сказал Р. Квадрига. - Это все вранье. - Я так и ска-
зал следователю.  Сегодня  утром  ко  мне  приходил  следователь.
Понимаетеизжога зверская,  голова трещит,  сижу, смотрю в окно, и
тут является эта дубина и начинает шить дело...
   - Как Вы сказали? - Спросил Голем. - Шить?
   - Ну да, шить, - сказал Р. Квадрига, протыкая воображаемой иг-
лой воображаемую материю. - Только не штаны, а дело... Я ему пря-
мо сказал:  все вранье,  вчера я весь вечер просидел в ресторане,
все было тихо,  прилично,  как всегда, никаких скандалов, словом,
скучища... Обойдется, - ободряюще сказал он Виктору.
   - Подумаешь. А зачем ты это сделал? Ты его не любишь?
   - Давайте об это не будем - предложил Виктор.
   - Так о чем же мы будем? - Спросил Р. Квадрига обиженно. - Эти
двое все время препираются,  кто кого не пускает в лепрозорий.  В
кои веки случилось что-то интересное, и сразу - не будем.
   Виктор откусил половину  миноги,  пожевал,  отхлебнул  пива  и
спросил:
   - Кто такой генерал Пферд?
   - Лошадь, - сказал Р. Квадрига. - Конь. Дер Пферд. Или дас.
   - А все-таки, - сказал Виктор. - Знает кто-нибудь такого гене-
рала?
   - Когда я служил в армии, - сказал доктор Р. Квадрига, - нашей
дивизией командовал генерал от инфантерии Аршиан.
   - Ну и что? - Сказал Виктор.
   - Арш - по-немецки задница, - сообщил молчавший до сих пор Го-
лем. - Доктор шутит.
   - А где Вы слыхали про генерала Пферда? - Спросил Павор.
   - Ну и что?
   - Ну и все.  Так никто не знает?  Ну и прекрасно. Я просто так
спросил.
   - А фельдфебеля звали Баттокс,  - заявил Р.  Квадрига. - Фель-
дфебель Баттокс.
   - Английский Вы тоже знаете? - Спросил Голем.
   - Да, в этих пределах, - ответил Р. Квадрига.
   - Давайте  выпьем,  -  предложил Виктор.  - Официант,  бутылку
коньяка.
   - Зачем же бутылку? - Спросил Павор.
   - Чтобы хватило на всех.
   - Опять учините какой-нибудь скандал.
   - Да бросьте вы, Павор, - сказал Виктор. - Тоже мне абстинент.
   - Я не абстинент, - возразил Павор. - Я люблю выпить и никогда
не упускаю случая выпить, как и полагается настоящему мужчине. Но
я не понимаю,  зачем напиваться.  И уж совершенно ни к чему,  по-
моему, напиваться каждый вечер.
   - Опять он здесь,  - сказал Р. Квадрига с отчаянием. - И когда
успел?
   - Мы не будем напиваться, - сказал Виктор, разливая всем конь-
як.  - Мы просто выпьем.  Как сейчас это делает  половина  нации.
Другая половина напивается, ну и бог с ней, а мы просто выпьем.
   - В том-то и дело,  - сказал Павор. - Когда по стране идет по-
головное пьянство,  и не только по стране,  по всему миру, каждый
порядочный человек должен сохранять благоразумие.
   - Вы искренно полагаете нас порядочными людьми?  - Спросил Го-
лем.
   - Во всяком случае культурными.
   - По-моему, - сказал Виктор, - у культурных людей больше осно-
ваний напиваться, чем у некультурных.
   - Возможно,  - согласился Павор.  - Однако культурный  человек
обязан держать себя в рамках.  Культура обязывает... Мы вот сидим
здесь почти каждый вечер, болтаем, пьем, играем в кости. А сказал
кто-нибудь из  нас за это время что-нибудь,  пусть даже не умное,
но хотя бы серьезное? Хихиканье, шуточки... Одно хихиканье да шу-
точки...
   - А зачем - серьезное? - Спросил Голем.
   - А затем,  что все валится в пропасть, а мы хихикаем и шутим.
Пируем во время чумы. По-моему, стыдно, господа.
   - Ну,  хорошо, Павор, - примирительно сказал Виктор. - Скажите
что-нибудь серьезное. Пусть не умное, но серьезное.
   - Не желаю серьезного, - объявил доктор Р. Квадрига. - Пьянки.
Ночки. Фу!
   - Цыц!- Сказал ему Виктор.  - Дрыхни себе... Правильно, Голем,
давайте поговорим хоть раз о чем-нибудь серьезном.  Павор,  начи-
найте, расскажите нам про пропасть.
   - Опять хихикаете? - Сказал Павор с горечью.
   - Нет,  - сказал Виктор.  - Честное слово - нет.  Я ироничен -
может быть.  Но это происходит потому, что всю свою жизнь я слышу
болтовню о пропастях.  Все утверждают, что человечество катится в
пропасть, но доказать ничего не могут. И на поверку всегда оказы-
вается,  что весь этот философский пессимизм - следствие семейных
неурядиц или нехваткой денежных знаков...
   - Нет,  - сказал Павор.  - Нет...  Человечество валится в про-
пасть, потому, что человечество обанкротилось...
   - Нехватка денежных средств, - пробормотал Голем.
   Павор не обратил на него внимания.  Он обращался исключительно
к Виктору, говорил, нагнув голову и глядя изподлобья.
   - Человечество обанкротилось биологически - рождаемость  пада-
ет, распространяется рак, слабоумие, неврозы, люди превратились в
наркоманов.  Они ежедневно заглатывают сотни тонн алкоголя, нико-
тина,  просто наркотиков, они начали с гашиша и кокаина и кончили
ЛСД.  Мы просто вырождаемся. Естесвенную природу мы уничтожили, а
искусственная уничтожит нас. Далее, мы обанкротились идеологичес-
ки - мы перебрали уже все философские системы и все их  дискреди-
тировали,  мы перепробовали все мыслимые системы морали, но оста-
лись  такими  же  аморальными  скотами,  как  троглодиты.   Самое
страшное в том, что вся серая человеческая масса в наши дни оста-
ется той же сволочью,  какой была всегда. Она постоянно требует и
жаждет богов,  вождей,  порядка, и каждый раз, когда она получает
богов,  вождей и порядок, она делается недовольной, потому что на
самом деле ни черта ей не надо,  ни богов,  ни порядка, а надо ей
хаоса, анархии, хлеба и зрелищ; сейчас она скована железной необ-
ходимостью еженедельно получать конвертик с зарплатой, но эта не-
обходимость ей претит,  и она уходит от нее каждый вечер в  алко-
голь и наркотики...  Да черт с ней, с этой кучей гниющего дерьма,
она смердит и воняет десять тысяч лет и ни на что больше  не  го-
дится,  кроме как смердеть и вонять. Страшное другое - разложение
захватывает нас с вами,  людей с большой буквы, личностей. Мы ви-
дим  это разложение и воображаем,  будто оно нас не касается,  но
оно все равно отравляет нас безнадежностью,  подтачивает нашу во-
лю,  засасывает... А тут еще это проклятье - демократическое вос-
питание:  эгалитэ,  фратерните,  все люди - братья, все из одного
теста...  Мы постоянно отождествляем себя с чернью и ругаем себя,
если случается нам обнаружить,  что мы умнее ее,  что у нас  иные
запросы,  иные  цели в жизни.  Пора это понять и сделать выводы -
спасаться пора.
   - Пора выпить, - сказал Виктор. Он уже пожалел, что согласился
на серьезный разговор с санитарным  инспектором.  Было  неприятно
смотреть на Павора. Павор слишком разгорячился, у него даже глаза
закосили.  Это выпадало из образа,  а говорил он,  как все аденты
пропастей,  лютую банальщину. Так и хотелось ему сказать: бросьте
срамиться,  Павор,  а лучше повернитесь-ка профилем и  иронически
усмехнитесь.
   - Это все, что Вы мне можете ответить? - Осведомился Павор.
   - Я могу Вам еще посоветовать.  Побольше иронии, Павор. Не го-
рячитесь так.  Все равно Вы ничего не можете.  А если бы и могли,
то не знали бы что. - Павор иронически усмехнулся.
   - Я-то знаю, - сказал он.
   - Ну-с?
   - Есть только одно средство прекратить разложение...
   - Знаем, знаем, - легкомысленно сказал Виктор. - Нарядить всех
дураков в золотые рубашки и пустить маршировать. Вся Европа у нас
под ногами. Было.
   - Нет,  - сказал Павор. - Это только отсрочка. А решение одно:
уничтожить массу.
   - У вас сегодня прекрасное настроение, - сказал Виктор.
   - Уничтожить девяносто процентов населения,  - сказал Павор. -
Может быть,  даже девяносто пять. Масса выполнила свое назначение
- она породила из своих недр цвет человечества, создавший цивили-
зацию. Теперь она мертва, как гнилой картофельный клубень, давший
жизнь  новому  кусту картофеля.  А когда покойник начинает гнить,
его пора закапывать.
   - Господи,  - сказал Виктор.  - И все это только потому, что у
Вас насморк и нет пропуска в лепрозорий? Или может быть, семейные
неурядицы?
   - Не притворяйтесь дураком, - сказал Павор. - Почему Вы не хо-
тите задуматься над вещами,  которые вам отлично известны?  Из-за
чего извращают самые светлые идеи? Из-за тупости серой массы. Из-
за чего войны, хаос, безобразия? Из-за тупости серой массы, кото-
рая выдвигает правительства, ее достойные. Из-за чего золотой век
так же безнадежно далек от нас, как и во времена оного? Из-за ту-
пости,  косности и невежества серой массы. В принципе, Гитлер был
прав,  подсознательно прав,  он чувствовал,  что на Земле слишком
много лишнего.  Но он был порожден серой массой и  все  испортил.
Глупо было затевать уничтожение по расовому признаку. И кроме то-
го, у него не было настоящих средств уничтожения.
   - А  по  какому признаку собираетесь уничтожать Вы?  - Спросил
Виктор.
   - По  признаку незаметности,  - ответил Павор.  - Если человек
сер, незаметен, значит, его надо уничтожить.
   - А кто будет определять, заметный это человек или нет?
   - Бросьте, это детали. Я Вам излагаю принцип, а кто, что и как
это детали.
   - А чего это ради Вы связались с бургомистром?  - Спросил Вик-
тор, которому Павор надоел.
   - То есть?
   - На  кой черт Вам этот судебный процесс?  Молчите,  Павор!  И
ведь всегда так с Вами, со сверхчеловеками. Собираетесь перепахи-
вать мир,  меньше, чем на три миллиарда трупов не согласны, а тем
временем - то беспокоитесь о чинах, то от трипера лечитесь, то за
малую  корысть помогаете сомнительным людям обделывать темные де-
лишки.
   - Вы все-таки полегче,  - сказал Павор.  - Видно было,  что он
сбесился. - Вы же сам пьяница и бездельник...
   - Во всяком случае, я не затеваю дутых политических процессов,
не берусь переделывать мир.
   - Да,  - сказал Павор. - Вы даже на это не способны, Банев. Вы
всего-навсего богема,  то-есть,  короче говоря,  подонок, дешевый
фразер  и  дерьмо.  Вы  сами не знаете,  чего Вы хотите и делаете
только то,  что хотят от Вас.  Потокаете желаниям таких же подон-
ков,  как Вы,  и воображаете поэтому,  что Вы потрясатель основ и
свободный художник.  А вы просто поганый рифмач,  из тех, которые
расписывают общественные сортиры.
   - Все это правильно,  - согласился Виктор. - Жалко только, что
Вы  не сказали этого раньше.  Понадобилось Вас обидеть,  чтобы Вы
это сказали.  Вот и получается,  что Вы - гаденькая личность, Па-
вор. Всего лишь один из многих. И если будут уничтожать, то и Вас
уничтожат.  По принципу незаметности:  философствующий санитарный
инспектор? В печку его!
   Интересно, как мы выглядим со стороны,  подумал он. Павор отв-
ратителен...  Ну  и улыбочка!  Что это с ним сегодня?  А Квадрига
спит,  что ему ссоры,  серая масса и вся эта философия... А Голем
развалилися,  как  в театре,  рюмочка в пальцах,  рука за спинкой
кресла, ждет кто кому и чем врежет.  Что-то Павор долго молчит...
Аргумент подбирает, что ли?
   - Ну,  хорошо, - сказал, наконец, Павор. - Поговорили и будет.
   Улыбочка у него исчезла,  глаза снова сделались как у штурбан-
фюрера.  Он бросил на стол кредитку, допил коньяк и, не прощаясь,
ушел.
   Виктор почувствовал приятное разочарование.
   - Все-таки для писателя Вы отвратительно разбираетесь в людях,
- сказал Голем.
   - Это не мое дело, - сказал Виктор легко. - Пусть в людях раз-
бираются психологи из департамента безопасности. Мое дело улавли-
вать тенденции повышенным чутьем художника... И к чему Вы это го-
ворите? Опять "Виктуар, перестаньте бренчать!"
   - Я Вас предупреждал, не трогайте Павора.
   - Какого черта, - сказал Виктор. - Во-первых, я его не трогал.
Это он меня трогал.  А во-вторых он свинья. Вы знаете, что он по-
могает бургомистру упечь Вас под суд?
   - Догадываюсь.
   - Вас это не волнует?
   - Нет.  Руки у них коротки. То-есть, у бургомистра руки корот-
ки, и у суда.
   - А у Павора?
   - А у Павора - руки длинные,  - сказал Голем.  - И поэтому пе-
рестаньте  при  нем  бренчать.  Вы  же  видите,  что я при нем не
бренчу.
   - Интересно, при ком Вы бренчите, - проворчал Виктор.
   - При Вас я иногда бренчу.  У меня к Вам слабость. Налейте мне
коньяку.
   - Прошу, - Виктор налил. - Может, разбудим Квадригу? Что он, в
самом деле, не защитил меня от Павора.
   - Нет,  не надо его будить. Давайте поговорим. Зачем Вы впуты-
ваетесь в эти дела? Кто Вас просил угонять грузовик?
   - Мне так захотелось,  - сказал Виктор. - Свинство задерживать
книги.  И потом,  меня расстроил бургомистр.  Он покусился на мою
свободу.  Каждый раз,  когда покушаются на мою свободу, я начинаю
хулиганить... Кстати, Голем, а может генерал Пферд заступиться за
меня перед бургомистром.
   - Чихал он на Вас вместе с бургомистром,  - сказал Голем.  - У
него своих забот хватает.
   - А Вы ему скажите,  пусть заступится.  А не то я напишу разг-
ромную статью против Вашего лепрозория, как Вы кровь христианских
младенцев используете для лечения очковой болезни.  Вы думаете, я
не знаю,  зачем мокрецы приваживают детишек? Они, вопервых, сосут
из  них кровь,  а во-вторых - растлевают.  Опозорю Вас перед всем
миром.  Кровосос и растлитель под маской врача, - Виктор чокнулся
с Големом и выпил.  - Между прочим, я говорю серьезно. Бургомистр
принуждает меня написать такую статью. Вам, конечно, это тоже из-
вестно.
   - Нет, - сказал Голем. - Но это не существенно.
   - Я вижу,  Вам все не существенно, - сказал Виктор. - Весь го-
род против Вас - не существенно.  Вас отдают под суд - не сущест-
венно. Санитарный инспектор Павор раздражен вашим поведением - не
существенно. Модный писатель Банев тоже раздражен и готовит гнев-
ное перо - опять же не существенно.  Может быть,  генерал Пферд -
это псевдоним господина президента? Кстати, этот всемогущий гене-
рал знает, что вы - коммунист?
   - А почему раздражен писатель Банев? - Спокойно спросил Голем.
- Только не орите так, Тэдди оборачивается.
   - Тэдди - наш человек,  - возразил Виктор.  - Впрочем, он тоже
раздражен - его заели мыши.  - Он насупил брови и закурил сигаре-
ту.  - Погодите, что это вы меня спрашивали... А, да. Я раздражен
потому, что Вы не пустили меня в лепрозорий.  Все-таки я совершил
благородный поступок.  Пусть даже глупый, но ведь все благородные
поступки глупы. И еще раньше я носил мокреца на спине.
   - И дрался за него, - добавил Голем.
   - Вот именно. И дрался.
   - С фашистами, - сказал Голем.
   - Именно с фашистами.
   - А у Вас пропуск есть? - Спросил Голем.
   - Пропуск...  Вот  Павора Вы тоже не пускаете,  и он на глазах
превратился в демофоба.
   - Да,  Павору здесь не везет, - сказал Голем. - Вообще он спо-
собный работник, но здесь у него ничего не получается. Я все жду,
когда он начнет делать глупость. Кажется, уже начинает.
   Доктор Р. Квадрига поднял взлохмаченную голову и сказал:
   - Крепко.  Вот пойду,  и там посмотрим.  Дух вон. - Голова его
снова со стуком упала на стол.
   - А все-таки,  Голем,  - сказал Виктор,  понизив голос.  - Это
правда, что Вы коммунист?
   - Мне помнится, компартия у нас запрещена, - заметил Голем.
   - Господи,  - сказал Виктор. - А какая партия у нас разрешена?
Я же не о партии спрашиваю, а о Вас...
   - Я - как видите, разрешен, - сказал Голем.
   - В общем, как хотите, - сказал Виктор. - Мне-то все равно. Но
бургомистр...  Впрочем на бургомистра Вам наплевать.  А вот  если
дознается генерал Пферд...
   - Но мы же ему не скажем, - доверительно шепнул Голем. - Зачем
генералу вдаваться в такие мелочи? Знает он, что есть лепрозорий,
в лепрозории - какой-то Голем, мокрецы какие-то, ну и ладно.
   - Странный  генерал,  - задумчиво сказал Виктор.  - Генерал от
лепрозория...  Между прочим,  с мокрецами у него скоро, наверное,
будут неприятности. Я это чувствую повышенным чутьем художника. В
нашем городе прямо-таки свет клином сошелся на мокрецах.
   - Если бы только в городе, - сказал Голем.
   - А в чем дело?  Это же просто больные люди,  и даже, кажется,
не заразные.
   - Не хитрите,  Виктор.  Вы прекрасно знаете, что это не просто
больные люди. Они даже заразные не совсем просто.
   - То есть?
   - То есть Тэдди,  например, заразиться от них не может. И бур-
гомистр не может,  не говоря уже о  полицмейстере.  А  кто-нибудь
другой может.
   - Вы, например.
   Голем взял  бутылку,  с  удовольствием  посмотрел ее на свет и
розлил коньяк.
   - Я тоже не могу.
   - А я?
   - Не знаю. Вообще все это - гипотеза. Не обращайте внимания.
   - Не обращаю, - грустно сказал Виктор. - А чем они еще необык-
новенны?
   - Чем они необыкновенны? - Повторил Голем. - Вы могли сами за-
метить,  Виктор, что все люди делятся на три большие группы. Вер-
нее, две большие, и одну маленькую... Есть люди, которые не могут
жить без прошлого,  они целиком в прошлом,  более или менее отда-
ленном.  Они живут традициями,  обычаями, заветами, они черпают в
прошлом радость и пример.  Скажем,  господин президент.  Чтобы он
делал,  если бы у нас не было нашего великого прошлого? На что бы
он ссылался и откуда бы он взялся вообще.  Потом есть люди, кото-
рые живут настоящим и не желают знать будущего  и  прошлого.  Вот
вы,  например.  Все представления о прошлом вам испортил господин
президент,  в какое бы прошлое вы не заглянули, везде вам видится
все тот же господин президент. Что же до будущего, вы не имеете о
нем ни малейшего представления,  по-моему боитесь иметь... И, на-
конец,  есть люди,  которые живут будущим. В заметных количествах
появились недавно. От прошлого они совершенно справедливо не ждут
ничего  хорошего,  а  настоящее для них - это только материал для
построения будущего,  сырье... Да они, собственно, живут-то уже в
будущем...  На островках будущего,  которые возникли вокруг них в
настоящем... - Голем, как-то странно улыбаясь, поднял глаза к по-
толку.  - Они умны,  - проговорил он с нежностью, - они чертовски
умны - в отличие от большинства людей. Они все, как на подбор та-
лантливы,  Виктор. У них странные желания и полностью отсутствуют
желания обыкновенные.
   - Обыкновенные желания - это, например, женщины...
   - В каком-то смысле - да.
   - Водка, зрелища?
   - Страшная болезнь,  - сказал Виктор. - Не хочу... И все равно
непонятно... Ничего не понимаю. Ну, то, что умных людей сажают за
колючую проволоку - это я понимаю.  Но почему их выпускают,  а  к
ним не пускают...
   - А может быть,  это не они сидят за колючей проволокой,  а вы
сидите.
   Виктор усмехнулся.
   - Подождите,  - сказал он.  - Это еще не все непонятно. Причем
здесь,  например, Павор? Ну, ладно - меня не пускают, я - человек
посторонний. Но  должен  же  кто-то инспектировать состояние пос-
тельного белья и отхожих мест? Может быть, у вас там антисанитар-
ные условия.
   - А если его интересуют не санитарные условия?
   Виктор в замешательстве посмотрел на Голема.
   - Вы опять шутите? - Спросил он.
   - Опять нет, - ответил Голем.
   - Так он что, по-вашему - шпион?
   - Шпион - слишком емкое понятие, - возразил Голем.
   - Погодите,  - сказал Виктор. - Давайте начистоту. Кто намотал
проволоку и поставил охрану?
   - Ох,  уж эта проволока,  - вздохнул Голем.  - Сколько об  нее
порвано одежды, а эти солдаты постоянно страдают поносом. Вы зна-
ете лучшее средство от поноса?  Табак с портвейном. Точнее, порт-
вейн с табаком.
   - Ладно,  - сказал Виктор.  - Значит,  генерал Пферд. Ага... -
Сказал  он.  - И этот молодой человек с портфелем...  Вот он что!
Значит, это у Вас просто военная лаборатория. Понятно... А Павор,
значит,  не военный.  По другому,  значит,  ведомству. Или, может
быть, он шпион не наш, а иностранный?
   - Упаси бог!  - Сказал Голем с ужасом. - Этого нам еще не хва-
тало.
   - Так... А он знает, кто этот парень с портфелем?
   - Думаю, да, - сказал Голем.
   - А этот парень знает, кто такой Павор?
   - Думаю - нет, - сказал Голем.
   - Вы ему ничего не сказали?
   - Какое мне дело?
   - И генералу Пферду не сказали?
   - И не думал.
   - Это не справедливо, - произнес Виктор. - Надо сказать.
   - Слушайте, Виктор, - произнес Голем. - Я позволил Вам болтать
на эту тему только для того, чтобы Вы испугались и не лезли в чу-
жую карту. Вам это совершенно ни к чему. Вы и так уже на заметке,
Вас могут попросить, Вы даже пикнуть не успеете.
   - Меня испугать не трудно, - сказал Виктор со вздохом. - Я ис-
пуган с детства.  И все-таки я никак не могу понять:  что им всем
нужно от мокрецов?
   - Кому - им? - Устало и укоризненно спросил Голем.
   - Павору. Пферду. Парню с портфелем. Всем этим крокодилам.
   - Господи,  - сказал Голем. - Ну что в наше время нужно кроко-
дилам от умных и талантливых людей?  Я вот не понимаю, что Вам от
них  нужно.  Что Вы лезете во все эти дела?  Мало Вам своих собс-
твенных неприятностей? Мало Вам господина президента?
   - Много, - согласился Виктор. - Я сыт по горло.
   Ну и прекрасно.  Поезжайте в санаторий, возьмите с собой пачку
бумаги... Хотите я Вам подарю пишущую машинку?
   - Я пишу по старой системе,  - сказал Виктор. - Как Хэмингуэй.
   - Вот и прекрасно.  Я Вам подарю огрызок карандаша. Работайте,
любите Диану.  Может быть, Вам еще сюжет дать? Может быть, Вы уже
исписались?
   - Сюжеты рождаются из темы,  - важно сказал Виктор. - Я изучаю
жизнь.
   - Ради бога,  - сказал Голем.  - Изучайте  жизнь  сколько  Вам
угодно. Только не вмешивайтесь в процессы.
   - Это невозможно, - возразил Виктор. - Прибор неизбежно влияет
на картину эксперимента. Разве Вы забыли физику? Ведь мы наблюда-
ем не мир, как таковой, а мир плюс воздействие наблюдателя.
   - Вам уже один раз дали кастетом по черепу,  а в следующий раз
могут просто пристрелить.
   - Ну,  - сказал Виктор. - Во-первых, может быть, вовсе не кас-
тетом, а кирпичом, а во-вторых, мало-ли где мне могут дать по че-
репу? Меня в любой момент могут повесить, так что же, теперь - из
номера не выходить?
   Голем покусал нижнюю губу.  У него были желтые лошадиные зубы.
   - Слушайте,  Вы,  прибор,  - сказал он. - Вы тогда вмешались в
эксперимент случайно и немедленно получили по башке.  Если теперь
Вы вмешаетесь сознательно...
   - Я ни в какой эксперимент не вмешивался, - сказал Виктор. - Я
шел себе спокойно от Лолы и вдруг вижу...
   - Идиот, - сказал Голем. - Идет он себе и видит. Надо было пе-
рейти на другую сторону, ворона ты безмозглая.
   - Чего это я ради буду переходить на другую сторону?
   - А того ради,  что один Ваш хороший знакомый занимался выпол-
нением своих прямых обязанностей, а Вы туда влезли, как баран.
   Виктор выпрямился.
   - Какой еще хороший знакомый? Там не было ни одного знакомого.
   - Знакомый подоспел сзади с кастетом.  У Вас есть  знакомые  с
кастетами?
   Виктор залпом допил свой коньяк.  С удивительной отчетливостью
он  вспомнил:  Павор с покрасневшим от гриппа лицом вытаскивал из
кармана платок, и кастет со стуком падает на пол - тяжелый, туск-
лый, прикладистый.
   - Бросьте,  - сказал Виктор и откашлялся. - Ерунда. Не мог Па-
вор...
   - Я не называл никаких имен, - возразил Голем.
   Виктор положил руки на стол и оглядел свои сжатые кулаки.
   - При чем здесь его обязанности? - Спросил он.
   - Кому-то понадобился живой мокрец, очевидно. Кинднэпинг.
   - А я помешал?
   - Пытался помешать.
   - Значит, они его все-таки схватили?
   - И увезли.  Скажите спасибо, что Вас не прихватили - во избе-
жании утечки информации. Их ведь судьба литературы не занимает.
   - Значит, Павор, - медленно сказал Виктор.
   - Никаких имен, - напомнил Голем строго.
   - Сукин сын,  - сказал Виктор.  - Ладно,  посмотрим... А зачем
понадобился им мокрец?
   - Ну  как - зачем?  Информация...  Где взять информацию?  Сами
знаете - проволока, солдаты, генрал Пферд...
   - Значит, сейчас его там допрашивают? - Проговорил Виктор.
   Голем долго молчал. Потом сказал:
   - Он умер.
   - Забили?
   - Нет.  Наоборот.  - Голем снова помолчал.  - Они, болваны, не
давали ему читать, и он умер от голода.
   Виктор быстро взглянул на него.  Голем печально улыбался.  Или
плакал от горя.  Виктор почувствовал вдруг ужас и  тоску,  душную
тоску. Свет торшера померк. Это было похоже на сердечный приступ.
Виктор задохнулся и с трудом оттянул узел галстука. Боже мой, по-
думал он,  какая же это дрянь,  какая гадость,  бандит,  холодный
убийца... А после этого, через час, помыл руки, попрыскался духа-
ми,  прикинул, какие благодарности перепадут от начальства, и си-
дел рядом,  и чокался со мной, и улыбался мне, и говорил со мной,
как  с товарищем,  и все врал,  улыбался и врал,  с удовольствием
врал,  наслаждался, издевался надо мной, хихикал в кулак, когда я
отворачивался,  подмигивал сам себе,  а потом сочуственно спраши-
вал,  что у меня с головой...  Словно сквозь туман, Виктор видел,
как доктор Р.  Квадрига медленно поднял голову, разинул в неслыш-
ном крике запекшийся рот и стал судорожно шарить по скатерти тря-
сущимися руками,  как слепой, и глаза у него были, как у слепого,
когда он вертел головой и все кричал,  кричал, а Виктор ничего не
слышал... И правильно, я сам дерьмо, никому не нужный, мелкий че-
ловечек,  в морду меня сапогом, и держать за руки, не давать ути-
раться, а на кой черт я кому нужен, надо было битьпокрепче, чтобы
не встал,  а я как во сне с ватными кулаками,  и боже мой, на кой
черт я живу, и на кой черт живут все, ведь это так просто, подой-
ти сзади и ударить железом в голову,  и ничего не изменится,  ро-
дится  за  тысячу  километров отсюда в ту же самую секунду другой
ублюдок... Жирное лицо Голема обрюзгло еще сильнее и стало черным
от проступившей щетины,  глаза совсем заплыли,  он лежал в кресле
неподвижно, как бурдюк с прогоршим маслом, двигались только паль-
цы,  когда он медленно брал рюмку за рюмкой,  беззвучно отламывал
ножку, ронял и снова брал, и снова ломал и ронял.
   Я никого не люблю, не могу любить Диану, мало ли с кем я сплю,
спать-то все умеют,  но разве можно любить женщину,  которая тебя
не любит, и женщина не может любить, когда ты не любишь ее, и так
все вертится в проклятом бесчеловеческом кольце, как змея вертит-
ся, гонится за своим хвостом, как животные спариваются и разбега-
ются... А Тэдди плакал, поставив локти на стойку, положив костля-
вый  подбородок  на  костлявые  кулаки,  его  лысый  лоб шафранно
блестел под лампой, и по впалым щекам безостановочно текли слезы,
и они тоже блестели под лампой... А все потому, что я - дерьмо, и
ни какой не писатель,  какой из меня к черту писатель,  если я не
терплю писать,  если писать - это мучение,  стыдное,  неприятное,
гадкое, что-то вроде болезненного  физиологического  отправления,
вроде поноса, вроде выдавливания гноя из чирья, ненавижу, страшно
подумать,  что придется заниматься этим всю жизнь,  что  обречен,
что теперь уже не отпустят,  а будут требовать: давай, давай, и я
буду давать,  но сейчас я не могу,  даже думать не могу об  этом,
господи, пусть  я  не  буду об этом думать...  Бол-Кунац стоял за
спиной Р. Квадриги и смотрел на часы, тоненький, мокрый, с мокрым
свежим  лицом,  с  чудными темными глазами,  и от него,  разрывая
плотную горячую духоту, шел свежий запах - запах травы и ключевой
воды, запах лилий, солнца и стрекоз над озером... И мир вернулся.
Только какое-то смутное воспоминание или ощущение, или воспомина-
ние об ощущении метнулось за угол:  чей-то отчаянный оборвавшийся
крик, непонятный скрежет, звон, хруст стекла...
   Виктор облизнул губы и потянулся за бутылкой.  Доктор Р. Квад-
рига,  лежа головой на скатерти, хрипло бормотал: "Ничего не нуж-
но.  Спрячьте  меня.  Ну  их..." Голем озабоченно сметал со стола
стеклянные обломки. Бол-Кунац сказал:
   - Господин Голем, простите, пожалуйста. Вам письмо, - он поло-
жил перед Големом конверт и снова взглянул на часы.  - Добрый ве-
чер, господин Банев, - сказал он.
   - Добрый вечер, - сказал Виктор, наливая себе коньяку.
   Голем внимательно  читал письмо.  За стойкой Тэдди шумно смор-
кался в клетчатый носовой платок.
   - Слушай,  Бол-Кунац,  - сказал Виктор.  - Ты видел,  кто меня
тогда ударил?
   - Нет, - сказал Бол-Кунац, поглядев ему в глаза.
   - Как так - нет? - Сказал Виктор, нахмурившись.
   - Он стоял ко мне спиной, - объяснил Бол-Кунац.
   - Ты его знаешь, - сказал Виктор. - Кто это был?
   Голем издал  неопределенный  звук.  Виктор быстро оглянулся на
него.  Голем,  не обращая ни на кого внимания, задумчиво рвал за-
писку на мелкие клочки. Обрывки он спрятал в карман.
   - Вы ошибаетесь, - сказал Бол-Кунац. - Я его не знаю.
   - Банев, - пробормотал Р. Квадрига. - Я тебя прошу... Я не мо-
гу там один... Пойдем со мной... Очень жутко...
   Голем поднялся,  поискал  пальцем  в  жилетном кармане,  потом
крикнул:
   - Тэдди!  Запишите  на меня...  И учтите,  что я разбил четыре
рюмки...
   - Ну,  я пошел, - сказал он Виктору. - Подумайте и примите ра-
зумное решение. Может быть, Вам даже лучше уехать.
   - До  свидания,  господин  Банев,  - вежливо сказал Бол-Кунац.
Виктору показалось, что мальчик едва заметно отрицательно покачал
головой.
   - До свидания, Бол-Кунац, - сказал он. - До свидания.
   Они ушли.  Виктор в задумчивости допил коньяк.  Подошел офици-
ант,  лицо у него было все опухшее, все в красных пятнах. Он стал
убирать со стола, и движения его были непривычно неловки и неуве-
ренны.
   - Вы здесь недавно? - Спросил Виктор.
   - Да, господин Банев. Сегодня с утра.
   - А что Питер, заболел?
   - Нет,  господин Банев.  Он уехал. Не выдержал. Я тоже, навер-
ное, уеду...
   Виктор посмотрел на Р. Квадригу.
   - Отведите его потом в номер, - сказал он.
   - Да,  конечно,  господин Банев,  - ответил официант нетвердым
голосом.
   Виктор расплатился,  прощально помахал Тэдди и вышел из ресто-
рана в вестибюль. Он поднялся на второй этаж, подошел к двери Па-
вора,  поднял руку, чтобы постучать, постоял немного и, не посту-
чав,  снова  спустился  вниз.  Руки  у портье были мокрые,  к ним
приставали клочья волос,  и волосами был  обсыпан  его  форменный
сюртук,  а  на лице,  на обеих щеках вспухли свежие царапины.  Он
посмотрел на Виктора - глаза у  него  были  ошалелые.  Но  сейчас
нельзя было замечать всех этих странностей, это было бы бестактно
и жестоко и тем более нельзя было говорить  об  этом,  необходимо
было сделать вид,  будто ничего не случилось,  все это надо отло-
жить на потом, на завтра, или, может быть, даже на послезавтра.
   Виктор спросил:
   - Где остановился этот...  Знаете,  молодой в очках, он всегда
ходит с портфелем.
   Портье замялся.  Как бы в поисках выхода,  он посмотрел на но-
мерную доску с ключами, а потом все-таки ответил:
   - В триста двенадцатом, господин Банев.
   - Спасибо, - сказал Виктор, кладя на конторку монетку.
   - Только они не любят, когда их беспокоят, - нерешительно пре-
дупредил портье.
   - Я знаю,  - сказал Виктор.  - Я и не думал их  беспокоить.  Я
просто так спросил...  Загадал,  . . Понимаете ли: если в четном,
то все будет хорошо.
   Портье бледно улыбнулся.
   - Какие же у Вас могут быть неприятности,  господин  Банев?  -
Вежливо спросил он.
   - Всякие могут быть,  - вздохнул Виктор.  - Большие  и  малые.
Спокойной ночи.
   Он поднялся на третий этаж, двигаясь неторопливо, нарочито не-
торопливо,  словно бы для того,  чтобы все обдумать и взвесить, и
прикинуть возможные последствия,  и учесть все,  на три года впе-
ред,  но на самом деле думал только о том,  что ковер на лестнице
давным- давно пора сменить,  облез ковер,  вытерся.  И только уже
перед тем,  как  постучать  в  дверь триста двенадцатого номера -
(люкс:  две спальни и гостиная, телевизор, приемник первого клас-
са, холодильник и бар),  он чуть не сказал вслух:  "Вы крокодилы,
господа? Очень приятно. Так вы у меня будете жрать друг друга".
   Стучать пришлось довольно долго:  сначала деликатно костяшками
пальцев,  а когда не ответили - более решительно кулаком, а когда
и на это не отреагировали - только скрипнули половицей и задышали
в замочную скважину - тогда,  повернувшись задом,  каблуками, уже
совсем грубо.
   - Кто там? - Спросил, наконец, голос за дверью.
   - Сосед, - ответил Виктор. - Откройте на минутку.
   - Что Вам надо?
   - Мне надо сказать Вам пару слов.
   - Приходите утром, - сказал голос за дверью. - Мы уже спим.
   - Черт бы Вас подрал, - сказал Виктор, рассердившись. - Вы хо-
тите, чтобы меня здесь увидели? Откройте, чего Вы боитесь?
   Щелкнул ключ  и  дверь  приоткрылась.  В щели появился тусклый
глаз долговязого профессионала.  Виктор показал ему раскрытые ла-
дони.
   - Пару слов, - сказал он.
   - Заходите, - сказал долговязый. - Только без глупостей.
   Виктор вошел в прихожую,  долговязый закрыл за ним дверь и за-
жег свет.  Прихожая была тесная, вдвоем они с трудом помещались в
ней.
   - Ну говорите,  - сказал долговязый.  Он был в пижаме, спереди
чем-то запачканный.  Виктор с изумлением принюхался - от долговя-
зого несло спиртом.  Правую руку он,  как и полагалось,  держал в
кармане.
   - Мы так и будем здесь беседовать? - Осведомился Виктор.
   - Да.
   - Нет, - сказал Виктор. - Здесь я беседовать не буду.
   - Как хотите, - сказал долговязый.
   - Как хотите, - сказал Виктор. - Мое дело маленькое.
   Они помолчали. Долговязый, уже не скрываясь, внимательно обша-
ривал Виктора глазами.
   - Кажется, Ваша фамилия Банев? - Сказал он.
   - Кажется.
   - Ага,  - сказал долговязый хмуро. - Так какой же Вы сосед? Вы
живете на втором этаже.
   - Сосед по гостинице, - объяснил Виктор.
   - Ага... Так что Вам нужно, я не пойму.
   - Мне нужно кое-что Вам сообщить, - сказал Виктор. - Есть кое-
какая информация. Но я уже начинаю раздумывать, стоит ли.
   - Ну, ладно, - сказал долговязый. - Пойдемте в ванную.
   - Знаете, - сказал Виктор. - Я, пожалуй пойду.
   - А почему Вы не хотите в ванную? Что за капризы?
   - Вы знаете, - сказал Виктор, - я раздумал. Я, пожалуй, пойду.
В конце концов это не мое дело. - Он сделал движение.
   Долговязый даже закряхтел от раздирающих его противоречий.
   - Вы,  по-моему,  писатель,  - сказал он. - Или я Вас с кем-то
путаю?
   - Писатель, писатель, - сказал Виктор. - До свидания.
   - Да нет,  погодите. Так бы сразу и сказали. Пойдемте. Вот сю-
да.
   Они вошли в гостиную, где сплошь были портьеры - справа порть-
еры,  слева портьеры, прямо, на огромном окне, портьеры. Огромный
телевизор  в углу сверкал цветным экраном,  звук был выключен.  В
другом углу из мягкого кресла под торшером смотрел на Виктора по-
верх развернутой газеты очкастый молодой человек, тоже в пижаме и
шлепанцах.  Рядом с ним на журнальном столике возвышалась четыре-
хугольная бутылка и сифон. Портфеля нигде не было видно.
   - Добрый вечер, - сказал Виктор.
   Молодой человек молча наклонил голову.
   - Это ко мне, - сказал долговязый. - Не обращай внимания.
   Молодой человек снова кивнул и закрылся газетой.
   - Прошу сюда, - сказал долговязый. Они прошли в спальню напра-
во, и долговязый сел на кровать. - Вот кресло, - сказал он. - Са-
дитесь и выкладывайте.
   Виктор сел.  В спальне густо пахло застоявшимся табачным дымом
и офицерским одеколоном. Долговязый сидел на кровати и смотрел на
Виктора,  не вынимая руки из кармана. В гостиной хрустела газета.
   - Ладно,  - сказал Виктор.  Не то, чтобы ему удалось полностью
преодолеть сомнение, но раз он сюда пришел, надо было говорить. -
Я примерно представляю себе, кто вы такие. Может быть, я ошибаюсь
и тогда все в порядке.  Но если я не ошибаюсь, то Вам полезно бу-
дет узнать, что за Вами следят и стараются Вам помешать.
   - Предположим, - сказал долговязый. - И кто же за нами следит?
   - Вами очень интересуется человек по имени Павор Сумман.
   - Что? - Сказал долговязый. - Санинспектор, что ли?
   - Он не санинспектор.  Вот, собственно, и все, что я хотел Вам
сказать. - Виктор встал, но долговязый не пошевелился.
   - Предположим,  - повторил он.  - А откуда Вы это, собственно,
знаете?
   - Это важно? - Спросил Виктор.
   Некоторое время долговязый раздумывал.
   - Предположим, что не важно, - произнес он.
   - Ваше дело - проверить,  - сказал Виктор. - А я больше ничего
не знаю. До свидания.
   - Да куда же Вы,  погодите, - сказал долговязый. Он нагнулся к
туалетному столику,  вытащил бутылку и стакан. - Так хотели войти
и теперь уже уходите... Ничего, если из одного стакана?
   - Это смотря что, - ответил Виктор и сел.
   - Шотландское, - сказал долговязый. - Устраивает?
   - Настоящее шотландское?
   - Настоящий скоч. Получайте, - он протянул Виктору стакан.
   - Живут же люди, - сказал Виктор и выпил.
   - Куда нам до писателей, - сказал долговязый и тоже выпил. - -
Вы бы все-таки рассказали толком.
   - Бросьте,  - сказал Виктор. - Вам за это деньги платят. Я Вам
назвал имя, адрес Вы сами знаете, вот и займитесь. Тем более, что
я на самом деле ничего не знаю. Разве что... - Виктор остановился
и сделал вид, что его осенило. Долговязый немедленно сплюнул.
   - Ну, - сказал он. - Ну?
   - Я знаю,  что он похитил одного мокреца и что  он  действовал
вместе с городскими легионерами. Как его там... Фламанта... Юден-
та...
   - Фламин Ювента, - подсказал долговязый.
   - Вот-вот.
   - Насчет мокреца - это точно? - Спросил долговязый.
   - Да.  Я попытался помешать,  а господин санитарный  инспектор
треснул  меня кастетом по голове.  А потом,  пока я валялся,  они
увезли его на джипе.
   - Так-так,  - произнес долговязый.  - Значит,  это был Сумман.
Слушайте, а Вы молодец, Банев! Хотите еще выпить?
   - Хочу,  - сказал Виктор.  Чтобы он не говорил себе, как бы он
себя не уговаривал,  как бы он себя не настраивал,  ему было про-
тивно.  Ну, ладно, подумал он. И на том спасибо, что шотландское,
по крайней мере,  не мучаюсь. Никакого удовольствия, хотя они те-
перь начнут жрать друг друга.  Голем прав:  зря я полез в это де-
ло... Или Голем хитрее, чем я думаю?
   - Прошу, - сказал долговязый, протягивая ему полный стакан.

     9. Глава девятая.

   - Который час? - Сонно спросила Диана.
   Виктор аккуратно снял бритвой полоску мыла с левой скулы, пог-
лядел в зеркало, потом сказал:
   - Дрыхни, малыш, дрыхни. Рано еще.
   - Действительно,  - сказала Диана.  Скрипнул диван.  -  Девять
часов. А ты что там делаешь?
   - Бреюсь,  - ответил Виктор,  снимая следующую полоску мыла. -
Захотелось мне вдруг побриться. Дай, думаю, побреюсь.
   - Сумасшедший,  - сказала Диана сквозь зевок.  - Вечером  надо
было бриться. Всю меня исполосовал своими колючками. Кактус.
   В зеркало ему было видно, как она поднялась, подошла к креслу,
забралась с ногами и стала смотреть на него. Виктор ей подмигнул.
Опять она  была  другая,  нежная-нежная,  мягкая-мягкая,   ласко-
вая-ласковая,  свернулась,  как сытая кошка, ухоженная, обглажен-
ная,  благостная - совсем не такая,  что поднялась вчера к нему в
номер.
   - Сегодня ты похожа на кошку, - сказал он. - И даже не на кош-
ку - на кошечку, на кошаточку... Чего ты улыбаешься?
   Это не про тебя. Просто почему-то вспомнилось...
   Она зевнула и сладко потянулась.  Она тонула в пижаме Виктора,
из бесформенной кучи шелка в кресле выглядывало только  ее чудное
лицо и тонкие руки. Как из волны. Виктор стал бриться быстрее.
   - Не торопись, - сказала она. - Обрежешься, все равно мне пора
уже ехать.
   - Поэтому я и тороплюсь, - возразил Виктор.
   Ну, нет, я так не люблю. Так только кошки... Как там мои шмот-
ки?
   Виктор протянул руку и потрогал ее платье и чулки, развешенные
на обогревательной решетке. Все высохло.
   - Куда ты спешишь? - Спросил он.
   - Я же тебе говорила. К Росшеперу.
   - Что-то я ничего не помню, что там с Росшепером?
   - Ну, он же повредился, - сказала Диана.
   - Ах, да!- Сказал Виктор. - Да-да, ты что-то говорила. Откуда-
то он вывалился. Здорово расшибся?
   - Этот дурак, - сказала Диана, - решил вдруг покончить с собой
и выбросился в окно.  Кинулся,  как бык, головой вперед, проломил
раму,  но забыл при этом, что находится на первом этаже. Повредил
коленку, заорал, а теперь лежит.
   - Что это он? - Равнодушно спросил Виктор. - Белая горячка?
   - Что-то вроде.
   - Подожди, - сказал Виктор. - Так это ты из-за него два дня ко
мне не приезжала? Из-за этого вола?
   - Ну  да!  Главный врач мне приказал с ним сидеть,  потому что
он,  то есть Росшепер,  без меня не мог. Не мог и все тут. Ничего
не мог. Даже помочиться. Мне приходилось изображать журчание воды
и рассказывать про писсуары.
   - Что ты в этом деле понимаешь? - Пробормотал Виктор. - Ты вот
ему про писсуары излагала,  а я тут мучился один,  тоже ничего не
мог,  ни строчки не написал. Ты знаешь, я вообще не люблю писать,
а в последнее время... Вообще жизнь у меня в последнее время...
   - Он  остановился.  Какое ей дело?  - Подумал он.  Спарились и
разбежались.  - Да,  слушай... Когда, ты говоришь, Росшепер свер-
зился?
   - Третьего дня, - ответила Диана.
   - Вечером?
   - Угу, - сказала Диана, грызя печенье.
   - В  десять часов вечера,  - сказал Виктор.  - Между десятью и
одиннадцатью.
   Диана перестала жевать.
   - Правильно,  - сказала она.  - А ты откуда знаешь? Принял его
некробиотическую телепатему?
   - Подожди,  - сказал Виктор.  - Я тебе сейчас расскажу  что-то
интересное. Но сначала - а ты что делала в этот момент?
   - Мотала я бинты,  и вдруг такая тоска на меня навалилась, как
головная боль,  хоть в петлю. Сунулась я мордой в эти бинты и ре-
ву, да как реву! В три ручья, с детства так не ревела...
   - И вдруг все прошло, - сказал Виктор.
   Диана задумалась.
   - Да... Нет. Тут вдруг Росшепер как заорет на улице, я перепу-
галась и выскочила...
   Она хотела сказать еще что-то,  но в дверь застучали,  рванули
ручку, и голос Тэдди  прохрипел  из  коридора:  "Виктор!  Виктор,
проснись!  Открой,  Виктор!" Виктор замер с бритвой в руке. "Вик-
тор! - Хрипел Тэдди.  - Открой!" И бешенно  вертел  ручку.  Диана
вскочила  и повернула ключ.  Дверь распахнулась,  ворвался Тэдди,
мокрый, растерзанный, в руке у него был обрез.
   - Где Виктор? - Хрипло рявкнул он.
   Виктор вышел из ванны.
   - Что  такое?  - Спросил он.  У него заколотилось сердце...  -
Арест? Война?...
   - Дети ушли,  - тяжело дыша,  сказал Тэдди.  - Собирайся, дети
ушли!
   - Постой! - Сказал Виктор. - Какие дети?
   Тэдди швырнул обрез на стол в кучу исписанной, исчерканной бу-
маги.
   - Сманили детей, сволочи! - Заорал он. - Сманили гады! Ну, те-
перь все! Хватит, натерпелись... Теперь все!
   Виктор еще ничего не понимал,  он только видел,  что Тэдди вне
себя.  Таким он видел Тэдди только один раз, когда во время боль-
шого скандала в ресторане у него под шумок взломали кассу. Виктор
в  растерянности  хлопал  глазами,  а  Диана подхватила со спинки
кресла белье, проскользнула в ванную и прикрыла за собой дверь. И
в этот момент резко нервно затрещал телефон. Виктор схватил труб-
ку. Это была Лола.
   - Виктор,  - заныла она.  - Я ничего не понимаю, Ирма куда-то
пропала,  оставила записку, что никогда не вернется, а кругом го-
ворят, что дети ушли из города... Я боюсь! Сделай что-нибудь... -
Она почти плакала.
   - Хорошо,  хорошо,  сейчас, - сказал Виктор. - Дайте штаны на-
деть.
   Он бросил трубку и оглянулся на Тэдди.  Бармен сидел на разво-
рошенной постели и,  бормоча страшные слова,  сливал в стакан ос-
татки  из  всех бутылок.  - Погоди,  - сказал Виктор.  - Надо без
паники. Я сейчас...
   Он вернулся в ванную и принялся торопливо добривать намыленный
подбородок, он сейчас же несколько раз порезался, ему некогда бы-
ло направлять бритву,  а Диана тем временем выскочила из-под душа
и шуршала одеждой у него за спиной, лицо у нее было жесткое и ре-
шительное,  словно она готовилась к драке, но она была совершенно
спокойна.
   ... А  дети  шли  бесконечной серой колонной по серым размытым
дорогам,  спотыкаясь, оскальзываясь и падая под проливным дождем,
или,  согнувшись,  промокшие насквозь, сжимая в посиневших лапках
жалкие промокшие узелки, или, маленькие, беспомощные, или, плача,
или молча,  или, оглядываясь, или, держась за руки и за хлястики,
а по сторонам дороги вышагивали мрачные черные фигуры без  лиц, а
на  месте лиц были черные повязки,  а над повязками безжалостно и
холодно смотрели нечеловеческие глаза, и руки, затянутые в черные
перчатки,  сжимали  автоматы,  и дождь лил на вороненую сталь,  и
капли дрожали и катились по стали...
   Чепуха, думал Виктор,  чепуха, это совсем не то, совсем не те-
перь,  это я видел,  но это было очень давно,  а теперь совсем не
так...
   ... Они уходили радостно,  и дождь был для них другом, они ве-
село шлепали по лужам горячими босыми ногами,  они весело болтали
и пели,  и не оглядывались,  потому что они навсегда забыли  свой
храпящий предутренний город,  скопление клопиных нор, гнездо мел-
ких страстишек и мелких подлостей,  чрево, беременное чудовищными
преступлениями, непрерывно творящее преступления и преступные на-
мерения,  как муравьиная матка непрерывно извергает яйца, они уш-
ли, щебеча и болтая, и скрылись в тумане, пока мы, пьяные, захле-
бывались спертым воздухом, поражаемые погаными кошмарами, которых
они никогда не видели и никогда не увидят...
   Он надевал брюки, прыгая на одной ноге, когда стекла задребез-
жали,  и густой механический рев проник в комнату. Тэдди опромет-
чиво бросился к окну,  и Виктор тоже подбежал к окну, но за окном
был все тот же дождь,  пустая мокрая улица, и только кто-то прое-
хал на велосипеде,  мокрый брезентовый мешок,  натужно  двигающий
ногами.  А  стекла продолжали дребезжать и позвякивать,  и низкий
тоскливый рев продолжался, а минутой спустя к нему присоединились
отрывистые жалобные гудки.
   - Пошли, - сказала Диана. Она была уже в плаще.
   - Нет,  погоди,  - сказал Тэдди. - Виктор, оружие у тебя есть?
Пистолет какой-нибудь, автомат...
   Виктор не ответил,  схватил свой плащ, и они втроем сбежали по
лестнице в вестибюль,  совсем уже пустой,  без швейцара и портье.
Казалось,  в  гостинице не осталось ни одного человека,  только в
ресторане за столом сидел Р.  Квадрига,  недоуменно крутя головой
и, видимо, давно уже дожидаясь завтрака. Они выскочили на улицу и
влезли в грузовик Дианы - все трое в кабину.  Диана села за руль,
и они понеслись по городу.  Диана молчала, Виктор курил, стараясь
собраться с мыслями,  а Тэдди все продолжал  вполголоса  изрыгать
невероятную брань,  и даже Виктор не понимал значения многих слов
потому что такие слова мог знать только Тэдди -  приютская  крыса
воспитанник портовых трущоб, а потом солдат похоронной команды, а
потом бандит и мародер,  а потом бармен,  бармен,  бармен и опять
бармен.
   В городе людей почти не было видно,  только на углу  солнечной
Диана  остановилась,  чтобы взять в кузов растерянную супружескую
пару.  Низкий рев сирены пво и писклявые заводские гудки не прек-
ращались,  и было что-то апокалиптическое в этом стоне механичес-
ких голосов над безлюдным городом. Все сжималось внутри, хотелось
куда-то бежать и то ли прятаться,  то ли ссрелять, и даже "братья
по разуму" На стадионе гоняли мяч без обычного энтузиазма,  а не-
которые из них, разинув рты, оглядывались по сторонам, как бы пы-
таясь что-то уразуметь.
   На шоссе  за  окраиной  люди стали попадаться все чаще и чаще.
Некоторые шли пешком, захлебываясь в дожде, жалкие, перепуганные,
плохо соображающие,  что они делают и зачем. Другие катили на ве-
лосипедах и тоже уже выдохлись, потому что ехать приходилось про-
тив ветра. Несколько раз грузовик проезжал мимо брошенных автомо-
билей,  поломавшихся  или  не  заправленных  впопыхах,   а   один
автомобиль  съехал  в  кювет.  Диана  останавливалась и подбирала
всех, и скоро кузов оказался набит до отказа. Виктор и Тэдди тоже
перебрались в кузов,  уступив места женщине с грудным младенцем и
какой-то полусумасшедшей старухе. Потом места не осталось и в ку-
зове,  и  Диана уже больше не останавливалась,  и грузовик мчался
вперед,  заливая потоками воды и обгоняя десятки и  сотни  людей,
тащившихся в лепрозорий.  Несколько раз грузовик обгонял легковые
машины,  набитые людьми, мотоциклы, а еще один грузовик догнал их
и  пристроился сзади.  Диана привыкла возить коньяк для Росшепера
или гонять пустую машину по окрестностям  для  собственного  удо-
вольствия,  поэтому в кузове было страшно. Сесть все не могли, не
было места,  и стоявшие цеплялись друг за друга и за головы сидя-
щих,  и каждый старался забраться подальше от бортов, и никто ни-
чего не говорил - все только пыхтели и ругались,  а одна  женщина
непрерывно  плакала,  и шел дождь - такой,  какой Виктор не видел
никогда в жизни, он даже не представлял себе, что на свете бывают
такие дожди - сплошной тропический ливень,  но не теплый, а ледя-
ной,  пополам с градом,  и сильный ветер нес его круто  навстречу
движению.  Видимость была отвратительная - пятнадцать метров впе-
ред и пятнадцать назад, и Виктор очень боялся, что диана вдобавок
ко всему сшибет кого-нибудь на месте или врежется в затормозившую
машину.  Но все обошлось благополучно, и Виктор только сильно от-
давил ногу, когда все в кузове повалились друг на друга в послед-
ний раз и грузовик занесло перед громадным скоплением машин перед
воротами лепрозория.
   Наверное, весь город собрался здесь.  Здесь не было дождя,  и,
казалось,  что город прибежал сюда,  спасаясь от потопа. Вправо и
влево от шоссе,  насколько хватало глаз,  вдоль колючей проволоки
растянулась тысячная толпа,  в которой тонули разбросанные, стоя-
щие кое-как пустые автомобили - роскошные длинные лимузины,  пот-
репанные легковушки с брезентовым верхом,  грузовики,  автобусы и
даже один автокран,  на стреле которого сидело несколько человек.
Над  толпой  висел  глухой гул,  иногда раздавались пронзительные
крики.
   Все попрыгали из кузова,  и Виктор сразу потерял из виду Диану
и Тэдди,  вокруг были только незнакомые лица, мрачные, ожесточен-
ные,  недоумевающие, плачущие, кричащие, с закаченными в обмороке
глазами,  оскаленные...  Виктор попытался пробиться к воротам, но
через несколько шагов безнадежно завяз.  Люди стояли плотной сте-
ной,  и никто не желал уступать своего места,  их можно было тол-
кать, пинать, бить, они даже не оборачивались, они только вжимали
головы в плечи и все старались просунутся вперед, вперед, ближе к
воротам, ближе к своим детям. Они вставали на цыпочки, они тянули
шеи,  и ничего не было видно за колышащейся  массой  капюшонов  и
шляп.
   - Господи, за что? В чем согрешили мы, господи?
   - Сволочи! Давно надо было вырезать. Говорили же люди...
   - А где бургомистр?  Какого черта он делает?  Где полиция? Где
все эти толстобрюхие?
   - Сим, меня сейчас задавят... Сим, задыхаюсь! О, Сим...
   - В чем отказывали?  Что для них жалели? От себя кусок отрыва-
ли, ходили босяками, лишь бы их одеть, обуть...
   - Напереть всем сразу - и ворота к черту...
   - Да я его в жизни пальцем не тронула. Я видела, как Вы своего
-то пороли, а у нас в доме в заводе такого не было...
   - Видал пулеметы?  Это что же,  в народ стрелять?  За своих-то
детей?
   - Муничка! Муничка! Муничка! Муничка мой! Муничка!
   - Да что же это, господа? Это же безумие какое-то. Где это ви-
дано?
   - Ничего,  легионеры им покажут...  Они с тылу,  понял? Ворота
откроют, тут и мы поднапрем...
   - А пулеметы видел? То-то и оно...
   - Пустите меня! Да пустите же Вы меня! У меня дочка там.
   - Они  давно собирались,  я же видела,  да боязно было спраши-
вать.
   - А может быть и ничего?  Что же они,  звери что ли? Это же не
оккупанты все-таки, не на расстрел же их повели, не в печи...
   - В крр-р-ровь, зубами рвать буду!
   - Да-а,  видно совсем мы дерьмо стали, если родные дети от нас
к заразам ушли...  Брось, сами они ушли, никто их не гнал насиль-
но...
   - Эй, у кого ружья есть? Выходи! У кого ружья есть, говорю?
   - Выходи ко мне, давай сюда, вот он, я.
   - Это мои дети, господин хороший, я их породил, и я ими распо-
ряжаться буду как желаю!
   - Да где же полиция, господи?
   - Надо телеграмму господину президенту!  Пять тысяч подписей -
это вам не шутка!...
   - Женщину задавили! Подвинься, говорю, сволочь! Не видишь?
   - Муничек мой! Муничек, муничек!
   - Хрен от этих петиций толку.  У нас петиций не  любят.  Дадут
этой петицией по мозгам...
   - Открывай ворота,  так вашу перетак!... Мокрецы паршивые, га-
ды!
   - Ворота!
   - Отворяй ворота!
   Виктор полез назад.  Это было трудно, несколько раз его удари-
ли, но он все-таки выбрался,  пробрался к грузовику и снова залез
в кузов. Над лепрозорием стоял туман, в десятке метров от изгоро-
ди  по  ту  сторону уже не было ничего видно.  Ворота были плотно
закрыты,  перд ними оставалось  пустое  пространство,  и  в  этом
пространстве стояли,  расставив ноги, направив на толпу автоматы,
человек десять солдат внутренней службы в касках,  надвинутых  на
глаза. На крыльце караульной будки, вставая от напряжения на нос-
ки, надсаживаясь,  что-то кричал в толпу офицер,  но его не  было
слышно.  Над крышей караульной будки,  словно громадная этажерка,
возвышалась в тумане деревянная башня,  на верхней площадке стоял
пулемет и копошились люди в сером. Потом там, за колючей проволо-
кой, еле слышно позвякивая железом, прокатился вдоль ограды полу-
гусеничный броневик, подпрыгнул несколько раз на кочках и скрылся
в тумане.  При виде броневика толпа притихла,  так что стали даже
слышны  надсадные  вопли офицера ("...  Спокойствие...  Имею при-
каз... По домам... "), Затем снова загудела, заворчала, заревела.
   Перед воротами возникло движение.  Среди темных,  синих, серых
плащей и накидок засверкали знакомые до тошноты  медные  шлемы  и
золотые рубашки.  Они возникали в толпе как пятна света, продира-
лись в пустое пространство и там сливались в желто-золотую массу.
Здоровенные  парни в золотых рубахах до колен,  перепоясанные ар-
мейскими офицерскими ремнями с тяжелыми  пряжками,  в  начищенных
медных касках, из-за которых легионеров звали попросту пожарника-
ми,  с короткими массивными дубинками, и каждый заляпан эмблемами
легиона - эмблема на пряжке,  эмблема на левом рукаве, эмблема на
груди,  эмблема на дубинке, эмблема на морде, пробу ставить неку-
да, на спортивной мускулистой морде с волчьими глазами, и значки,
созвездия значков,  значок отличного стрелка и отличного  парашю-
тиста и отличного подводника,  и еще значки с портретом господина
президента и его зятя,  основателя легиона,  и его сына, обершефа
легиона... И у каждого в кармане бомба со слезоточивыми газами, и
если хоть один из этих болванов в порыве  хулиганского энтузиазма
бросит  такую  бомбу  - ударит пулемет на вышке,  ударят пулеметы
броневика,  ударят автоматы солдат, и все по толпе, а не по золо-
тым  рубашкам.  Легионеры  строились  в  шеренгу перед солдатами,
вдоль шеренги,  размахивая дубинкой,  носился Фламин Ювента, пле-
мянничек, и Виктор уже начал отчаянно озираться, не зная, что де-
лать, но тут офицеру вынесли из караулки мегафон, и офицер страш-
но обрадовался,  даже заулыбался,  и заревел громовым голосом, но
он успел прореветь только: "Прошу внимания! Прошу внимания! Прошу
внимания!  Прошу собравшихся..." А затем мегафон,  видимо,  опять
испортился; офицер, бледнея, принялся с удвоенным усердием бегать
и  размахивать  мегафоном,  и вдруг толпа грозно загудела - каза-
лось,  закричали все разом,  и тот,  кто уже кричал раньше, и те,
которые раньше молчали или просто разговаривали, или плакали, или
молились, и Виктор тоже закричал, не помня себя от ужаса при мыс-
ли о том,  что сейчас произойдет. "Уберите болванов! - Кричал он.
- Уберите пожарников!  Это смерть!  Не надо!  Диана!" Неизвестно,
кто и что кричал в толпе,  но толпа до сих пор неподвижная, стала
равномерно колыхаться как гигантское блюдо студня, и офицер, уро-
нив мегафон,  белый, в красных пятнах, попятился к дверям караул-
ки,  лица солдат под касками ощерились и остервенели,  а наверху,
на башне,  больше никто не шевелился,  там замерли и целились.  И
тут раздался голос.
   Он был  как  гром,  он шел со всех сторон сразу покрыл все ос-
тальные звуки.  Он был спокоен,  даже меланхоличен, какая-то без-
мерная скука слышалась в нем, безмерная снисходительность, словно
говорил кто-то огромный, презрительный, высокомерный, стоя спиной
к  шумевшей толпе,  говорил через плечо,  отвлекшись на минуту от
важных дел ради этой, раздражившей его, наконец, пустяковины.
   - Да  перестаньте  вы кричать,  - сказал голос.  - Перестаньте
размахивать руками и угрожать. Неужели так трудно прекратить бол-
товню и несколько минут спокойно подумать?  Вы же прекрасно знае-
те,  что дети ваши ушли от вас по собственному желанию,  никто их
не принуждал,  никто не тащил за шиворот. Они ушли потому, что вы
стали окончательно неприятны.  Не хотят они жить больше так,  как
живете вы и жили ваши предки. Вы очень любите подражать предкам и
полагаете это человеческим достоинством,  а они - нет.  Не  хотят
они вырасти пьяницами и развратниками, мелкими людишками, рабами,
конформистами,  не хотят ваших семей и вашего государства.  Голос
на минуту смолк.  И целую минуту не было слышно ни звука,  только
какой-то шорох,  словно туман шуршал, проползая над землей. Потом
голос заговорил снова.
   - Вы можете быть совершенно спокойны за своих детей.  Им будет
хорошо - лучше, чем с вами, и много лучше, чем вам самим. Сегодня
они не могут принять вас, но с завтрашнего дня приходите. В лоша-
диной лощине будет оборудован дом встречи, после пятнадцати часов
приходите хоть каждый день.  Каждый день в четырнадцать  тридцать
от  городской площади будут отходить три больших автобуса.  Этого
будет мало, во всяком случае - завтра; пусть ваш бургомистр поза-
ботится о добавочном транспорте.
   Голос снова замолчал.  Толпа  стояла  недвижной  стеной.  Люди
словно боялись пошевелиться.
   - Только имейте в виду,  - продолжал голос. - От вас самих за-
висит, захотят ли дети встречаться с вами. В первые дни мы сможем
еще заставить детей приходить на свидания,  даже если им этого не
захочется, а потом... Смотрите сами. А теперь расходитесь. Вы ме-
шаете и нам, и детям, и себе. И очень вам советую: подумайте, по-
пытайтесь подумать,  что вы можете дать детям. Поглядите на себя.
Вы родили их на свет и калечите их по своему  образу  и  подобию.
Подумайте об этом, а теперь расходитесь.
   Толпа осталась неподвижной,  может быть,  она пыталась думать.
Виктор пытался. Это были обрывочные мысли. Не мысли даже, а прос-
то обрывки воспоминаний, куски каких-то разговоров, глупо раскра-
шенное лицо Лолы... А может быть, лучше аборт? Зачем это нам сей-
час...  Отец с дрожащими от ярости губами... Я из тебя сделаю че-
ловека, щенок паршивый, я с тебя шкуру спущу... У меня объявилась
дочка двенадцати лет, не можешь ли ты ее куда-нибудь прилично ус-
троить?  Ирма  с  любопытством смотрит на расхлюстанного Росшепе-
ра... Не на Росшепера, а на меня... Мне пожалуй, но что она пони-
мает, соплячка?... Брысь на место!... Вот тебе кукла!... Тебе еще
рано, вырастешь - узнаешь...
   - Ну что же вы стоите? - Сказал громовой голос. - Расходитесь!
   Налетел тугой холодный ветер, ударил в лицо и затих.
   - Идите же! - Сказал голос.
   И снова налетел ветер,  уже совсем плотный, как тяжелая мокрая
ладонь - уперлась в лицо,  толкнула и убралась. Виктор вытер щеки
и увидел, что толпа попятилась. Кто-то окрикнул громко, раздались
возгласы,  звучащие  неуверенно,  вокруг  автомобилей и автобусов
возникли небольшие водовороты.  В кузов грузовика полезли со всех
сторон, и все заторопились, отталкивая друг друга, лезли в дверцы
машин,  нетерпеливо растаскивали сцепившиеся  рулями  велосипеды,
затрещали двигатели,  а многие уходили пешком,  часто оглядываясь
назад,  не на автоматчиков,  не на пулемет на башне, не на броне-
вик,  который  подкатил  с железным лязгом и стал у всех на виду.
Виктор знал,  почему они оборачиваются и почему торопятся, у него
горели щеки и если он чего-нибудь боялся, так это что голос снова
скажет: "Идите!" И снова мокрая тяжелая ладонь  брезгливо толкает
его в лицо.  Кучка дураков в золотых рубахах все еще нерешительно
топталась перед воротами,  но их уже стало меньше,  а к остальным
подошел офицер и рявкнул на них внушительно - уверенный, исполня-
ющий свой долг, и они тоже попятились, потом повернулись и побре-
ли прочь,  подбирая на ходу брошенные на землю серые, синие, тем-
ные плащи,  и вот уже золотых пятен не осталось ни одного, а мимо
катили автобусы,  легковые машины, и люди в кузове, встревоженно-
нетерпеливо озирались, спрашивали друг друга: "А где водитель?"
   Потом откуда-то вынырнула Диана,  Диана свирепая, поднялась на
подножку, поглядела в кузов,  крикнула сердито: "Только до перек-
рестка!  Машина  идет в санаторий!" - И никто не осмелился возра-
зить,  все были на редкость тихие и на все согласные. Тэдди так и
не появился.  Должно быть,  сел в другую машину. Диана развернула
грузовик,  и они поехали по знакомой бетонке, обгоняя кучки пеше-
ходов и велосипедистов,  а их обгоняли перегруженные легковые ма-
шины,  грузно приседающие на амортизаторах. Дождя не было, только
туман и мелкая изморозь.  Дождь пошел уже тогда, когда Диана под-
вела грузовик к перекрестку,  и люди вылезли из кузова,  а Виктор
пересел в кабину.
   Они молчали до самого санатория.
   Диана сразу ушла к Росшеперу - так она,  по крайней мере, ска-
зала,  а Виктор, сбросив плащ, рухнул на кровать в своей комнате,
закурил и уставился в потолок.  Может быть час, а может быть два,
он беспрестанно курил,  ворочался,  вставал,  ходил  по  комнате,
бессмысленно  выглядывал  в  окно,  задергивал  и снова раздвигал
портьеры, пил воду из-под крана,  потому что его мучала жажда,  и
снова валился на кровать.
   ... Унижение, думал он. Да, конечно. Надавали подщечин, назва-
ли подонком, прогнали, как надоевшего попрошайку; но все-таки это
были отцы и матери,  все-таки они любили своих детей, били их, но
готовы были отдать за них жизни, развращали их своим примером, но
ведь не специально,  по невежеству... Матери рожали их в муках, а
отцы кормили их и одевали,  и они ведь гордились своими детьми, и
хвастались друг перед другом, проклиная их зачастую, но не предс-
тавляли  себе жизни без них...  И ведь сейчас действительно жизнь
их совсем опустела, вообще ничего не осталось. Так разве же можно
с ними так жестоко, так презрительно, так холодно, так разумно, и
еще надавать на прощание по морде...
   Неужели же, черт возьми, гадко все, что в человеке от животно-
го? Даже материнство, даже улыбка мадонны, ее ласковые мягкие ру-
ки,  подносящие младенцу грудь...  Да,  конечно, инстинкт и целая
религия,  построенная на инстинкте...  Наверное,  вся беда в том,
что эту религию пытаются распространить и дальше,  на воспитание,
где никакие инстинкты уже не работают, а если работают, то только
во вред...  Потому  что волчица говорит своим волчатам:  "Кусайте
как я" и этого достаточно,  и зайчиха учит зайчат:  "Удирайте как
я", и этого тоже достаточно, но человек-то учит детеныша: "Думай,
как я",  А это уже преступление... Ну а эти-то как - мокрецы, за-
разы,  гады, кто угодно, только не люди, по меньшей мере сверхлю-
ди, эти-то как? Сначала: "Посмотри, как думали до тебя, посмотри,
что из этого получилось,  это плохо, потому, что то-то и то-то, а
получилось так-то и так-то". Только я не знаю, что это за то-то и
что это за так-то,  и вообще, все это уже было, все это уже про-
бовали, получались отдельные хорошие люди, но главная масса перла
по старой дороге,  никуда не сворачивала,  "по-нашему, по-просто-
му".  Да как ему воспитывать своего детеныша,  когда отец его  не
воспитывал, а натаскивал:  "Кусай как я, прячься как я", и так же
натаскивал его отца его дед,  а деда - прадед,  и так до  глубины
пещер, до  волосатых копьеносцев,  пожирателей мамонтов.  Я-то их
жалею, этих безволосых потомков, жалею их, потому что жалею само-
го себя,  но им-то - им-то наплевать, им мы вообще не нужны, и не
собираются они нас перевоспитывать,  не собираются даже  взрывать
старый  мир,  нет им дела до старого мира,  и от старого мира они
требуют только одного - чтобы к ним не лезли.  Теперь  это  стало
возможно, теперь можно торговать идеями, теперь есть могуществен-
ные покупатели идей,  и они будут охранять тебя, весь мир загонят
за колючую проволоку,  чтобы не мешал тебе старый мир, будут кор-
мить тебя, будут тебя холить... Будут самым предупредительным об-
разом точить топор,  которым ты рубишь тот самый сук,  на котором
они восседают, сверкая шитьем и орденами...
   И, черт  возьми,  это по-своему грандиозно - все уже пробовали
холодное воспитание без всяких соплей, без слез... Хотя что это я
мелю, откуда я знаю, что у них там за воспитание... Но все равно,
жестокость,  презрение... Это же видно. Ничего у них там не полу-
чится, потому что, ну ладно, разум, думайте, учитесь, анализируй-
те,  а как же руки матери,  ласковые руки, которые снимают боль и
делают мир теплым?  И колючая щетина отца, который играет в войну
и тигра,  и учит боксу,  и самый сильный,  и знает больше всех на
свете? Ведь  это  же  тоже было!  Не только визгливые (или тихие)
свары родителей,  не только ремень и пьяное бормотание, не только
же беспорядочное обрывание ушей, сменяющееся внезапно и непонятно
судорожным одарением конфетами и медью на  кино...  Да  откуда  я
знаю  - быть может у них есть эквивалент всему хорошему,  что су-
ществует в материнстве и отцовстве...  Как Ирма смотрела на  того
мокреца!... Каким  же  это нужно быть,  чтобы на тебя так смотре-
ли...  И уж во всяком случае,  ни Бол-Кунац, ни Ирма, ни прыщавый
нигилист-обличитель никогда  не наденут золотых рубашек,  а разве
этого мало?  Да черт возьми - мне от людей больше ничего  не  на-
до!...
   ... Подожди, сказал он себе. Найти главное. Ты за них или про-
тив? Бывает еще третий выход: наплевать, но мне не наплевать. Ах,
как бы я хотел быть циником,  как легко,  просто и роскошно  жить
циником!...  Ведь надо же - всю жизнь из меня делают циника, ста-
раются,  тратят гигантские средства, тратят пули, цветы красноре-
чия,  бумагу, не жалеют кулаков, не жалеют людей, ничего не жале-
ют,  только бы я стал циником, - а я никак... Ну, хорошо, хорошо.
Все-таки:  за или против?  Конечно,  против, потому что не терплю
пренебрежения,  ненавижу всяческую элиту,  ненавижу всяческую не-
терпимость и не люблю, ох, как не люблю, когда меня бьют по морде
и прогоняют вон.  И я - за, потому что люблю людей умных, талант-
ливых,  и ненавижу дураков , ненавижу тупиц, ненавижу золотых ру-
башек,  фашистов ненавижу,  и ясно,  конечно, что так я ничего не
определю,  я слишком мало знаю их,  а из того, что знаю, из того,
что видел сам,  в глаза бросается  скорее  плохое  -  жестокость,
презрительность,  физическое уродство, наконец... И вот что полу-
чается: за них Диана, которую я люблю, и Голем, которого я люблю,
и Ирма,  которую я люблю, и Бол-Кунац, и прыщавый нигилист, а кто
против?  Бургомистр против,  старая сволочь,  фашист и демагог, и
полицмейстер,  продажная шкура,  и Росшепер Кант,  и дура Лола, и
шайка золотых рубашек, и Павор... Правда, с другой стороны за них
- долговязый профессионал, а также некий генерал Пферд - не терп-
лю генералов,  а против Тэдди и,  наверное,  еще много таких, как
Тэдди. Да,  тут большинством голосов ничего не решишь. Это что-то
вроде демократических выборов: большинство всегда за сволочь...
   Часа в  два пришла Диана,  Диана веселая обыкновенная,  в туго
перетянутом белом халате, подмазанная и причесанная.
   - Как работа? - Спросила она.
   - Горю, - ответил он. - Сгораю, светя другим.
   - Да, дыму много. Ты бы хоть окно открыл... Лопать хочешь?
   - Черт возьми,  да! - Сказал Виктор. Он вспомнил, что не завт-
ракал.
   - Тогда, черт возьми, пошли!
   Они спустились  в столовую.  За длинными столами чинно и молча
хлебали диетический суп "братья по разуму",  Темные от физической
усталости. Обтянутый синим свитером толстый тренер ходил у них за
спинами,  хлопал по плечам, ерошил им волосы и внимательно загля-
дывал в трелки.
   - Я тебя сейчас познакомлю с одним человеком, - сказала Диана.
- Он будет с нами обедать.
   - Кто таков? - С неудовольствием осведомился Виктор. Ему хоте-
лось помолчать за едой.
   - Мой муж, - сказала Диана. - Мой бывший муж.
   - Ага, - произнес Виктор. - Ага, что ж... Очень приятно.
   И чего это ей вздумалось,  подумал он уныло. И кому это нужно.
Он  жалобно взглянул на Диану,  но она уже быстро вела его к слу-
жебному столику в дальнем углу.  Муж поднялся им навстречу - жел-
толицый,  горбоносый, в темном костюме и в черных перчатках. Руки
он Виктору не подал, а просто поклонился и негромко сказал:
   - Здравствуйте, рад Вас видеть.
   - Банев, - представился Виктор с фальшивой сердечностью, кото-
рая нападала на него при виде мужей.
   - Мы, собственно, уже знакомы, - сказал муж. - Я - Зурзмансор.
   - Ах,  да!  - Воскликнул Виктор. - Ну, конечно. У меня, должен
Вам сказать,  память...  Он замолчал.  - Погодите, - сказал он. -
Какой Зурзмансор?
   - Павел Зурзмансор.  Вы меня, наверное, читали, а недавно даже
весьма  энергично  вступились за меня в ресторане.  Кроме того мы
еще в одном месте встречались,  тоже при несчастных обстоятельст-
вах... Давайте сядем.
   Виктор сел. Ну, хорошо, подумал он. Пусть. Значит, без повязки
они такие.  Кто бы мог подумать? Пардон, а где же "очки"? У Зурз-
мансора, он же почему-то муж Дианы,  он же горбоносый танцор, иг-
рающий  танцора,  который  играет танцора,  который на самом деле
мокрец, или даже пять, считая с ресторанным, не было у Зурзмансо-
ра "очков",  Будто они расплылись по всему лицу и окрасили кожу в
желтоватый латиноамериканский цвет. А Диана со странной, какой-то
материнской  улыбкой  смотрит то на меня,  то на своего мужа.  На
бывшего мужа.  И это было неприятно,  Виктор почувствовал  что-то
вроде  ревности,  которой  раньше никогда не ощущал,  имея дело с
мужьями. Официантка принесла суп.
   - Ирма  передает Вам привет,  - сказал Зурзмансор,  разламывая
кусочек хлеба. - Просит не беспокоиться.
   - Спасибо, - отозвался Виктор машинально. Он взял ложку и при-
нялся есть,  не чувствуя вкуса. Зурзмансор тоже ел, поглядывая на
Виктора исподлобья - без улыбки, но с каким-то юмористическим вы-
ражением.  Перчаток он не снял, но в том, как он орудовал ложкой,
как изящно ломал хлеб,  как пользовался салфеткой,  чувствовалось
хорошее воспитание.
   - Значит, вы все-таки тот самый Зурзмансор, - произнес Виктор.
- Философ...
   - Боюсь, что нет, - сказал Зурзмансор, промакивая губы салфет-
кой. - Боюсь, что к тому знаменитому философу я имею теперь весь-
ма отдаленное отношение.
   Виктор не нашелся, что сказать, и решил подождать с беседой. В
конце концов не я инициатор встречи,  мое дело маленькое, он меня
хотел увидеть, пусть он и начинает... Принесли второе. Вниматель-
но следя за собой,  Виктор принялся резать мясо. За длинными сто-
ликами дружно и простодушно чавкали "братья по разуму", Гремя но-
жами  и  вилками.  А ведь я здесь дурак дураком,  подумал виктор.
Братец по разуму.  Она ведь наверное до сих пор его любит. Он за-
болел, пришлось им расстаться, а она не захотела расстаться, ина-
че зачем бы она приперлась в эту дыру,  выносить горшки за Росше-
пером... И они часто видятся, он пробирается в санаторий, снимает
повязку и танцует с ней... Он вспомнил как они танцевали - шероч-
ка с машерочкой...  Все равно. Она его любит. А мне какое дело? А
ведь есть какое- то дело. Что уж там - есть. Только что есть? Они
отобрали  у  меня дочь,  но я ревную к ним дочь не как отец.  Они
отобрали у меня женщину,  но я ревную к ним Диану не  как  мужчи-
на...  О черт,  какие слова!  Отобрали женщину,  отобрали дочь...
Дочь, которая увидела меня впервые за двенадцать лет жизни... Или
ей уже тринадцать?  Женщину,  которую я знаю считанные дни... Но,
заметьте, ревную - и притом не как отец и не как мужчина. Да, бы-
ло бы гораздо проще, если бы он сейчас сказал: "Милостливый госу-
дарь, мне все известно, вы запятнали мою честь. Как насчет сатис-
факции?"
   - Как продвигается работа над статьей? - Спросил Зурзмансор.
   Виктор угрюмо посмотрел на него.  Нет, это была не насмешка. И
не светский разговор,  чтобы завязать беседу.  Этому мокрецу, ка-
жется, действительно было любопытно знать, как продвигается рабо-
та над статьей.
   - Никак, - сказал он.
   - Было бы любопытно прочесть, - сообщил Зурзмансор.
   - А Вы знаете, что это должна быть за статья?
   - Да, представляем. Но ведь Вы такую писать не станете.
   - А если меня вынудят?  Меня генерал Пферд защищать не станет.
   - Видите ли,  - сказал Зурзмансор, - статья, которую ждет гос-
подин бургомистр,  у Вас все равно не получится. Даже если Вы бу-
дете очень стараться. Существуют люди, которые автоматически, не-
зависимо   от  своих  желаний,  трансформируют  по  своему  любое
задание, которое им дается. Вы относитесь к таким людям.
   - Это хорошо или плохо? - Спросил Виктор.
   - С нашей точки зрения - хорошо. О человеческой личности очень
мало  известно,  если  не  считать  той ее составляющей,  которая
представляет собой набор  рефлексов.  Правда,  массовая  личность
почти ни чего больше в себе и не содержит. Поэтому особенно ценны
так называемые творческие личности перерабатываюющие информацию в
действительности индивидуально. Сравнивая известное и хорошо изу-
ченное явление с отражением этого явления в творчестве этой  лич-
ности, мы можем многое узнать о психическом аппарате, перерабаты-
вающем информацию.
   - А  Вам  не кажется,  что это звучит оскорбительно?  - Сказал
Виктор.
   Зурзмансор, странно покривив лицо, посмотрел на него.
   - А, понимаю, - сказал он. - Творец, а не подопытный кролик...
Но, видите ли, я сообщил Вам только одно обстоятельство, сообщаю-
щее Вам ценность в наших глазах.  Другие  обстоятельства  общеиз-
вестны -  это правдивая информация об объективной действительнос-
ти, машина эмоций, средство возбуждения фантазии, удовлетворенные
потребности в сопереживании. Собственно, я хотел Вам польстить.
   - В таком случае, я польщен, - сказал Виктор. - Однако все эти
разговоры к написанию пасквилей никакого отношения не имеют.  Бе-
рется последняя речь господина президента и переписывается  цели-
ком, причем слова "Враги свободы" заменяются словами "Так называ-
емые мокрецы", или "Пациенты кровавого доктора", или "Вурдалаки в
санатории"...  Так что мой психический аппарат участвовать в этом
деле не будет.
   - Это Вам только кажется,  - возразил Зурзмансор.  Вы прочтете
эту речь и прежде всего обнаружите, что она безобразна. Стилисти-
чески  безобразна,  я  имею в виду.  Вы начнете исправлять стиль,
приметесь искать более точные выражения, заработает фантазия, за-
мутит от затхлых слов,  захочется сделать слова живыми,  заменить
казенное вранье животрепещущими фактами,  и Вы сами не  заметите,
как начнете писать правду.
   - Может быть,  - сказал Виктор. - Во всяком случае, писать эту
статью мне сейчас не хочется.
   - А что-нибудь другое - хочется?
   - Да,  -  сказал Виктор,  глядя Зурзмансору в глаза.  - Я бы с
удовольствием написал, как дети ушли из города. Нового гаммельнс-
кого крысолова.
   Зурзмансор удовлетворенно кивнул.
   - Прекрасная мысль. Напишите.
   "Напишите", подумал Виктор с горечью. Мать твою так, а кто это
напечатает? Ты, что ли, напечатаешь?
   - Диана, - сказал Виктор. - А нельзя чего-нибудь выпить?
   Диана молча поднялась и ушла.
   - И еще я с удовольствием написал бы про обреченный  город,  -
сказал Виктор.  - И про непонятную возню вокруг лепрозория. И про
злых волшебников.
   - У Вас нет денег? - Спросил Зурзмансор.
   - Пока есть.
   - Имейте в виду, Вы, по-видимому, станете лауреатом литератур-
ной премии лепрозория за прошлый год.  Вы вышли в  последний  тур
вместе с Тусовым,  но у Тусова шансов меньше,  это очевидно.  Так
что деньги у Вас будут.
   - Н-да,  -  сказал Виктор.  - Такого со мной еще не бывало.  И
много денег?
   - Тысячи три. Не помню точно...
   Вернулась Диана и все так же молча поставила на стол бутылку и
один стакан.
   - Еще стакан, - попросил Виктор.
   - Я, собственно... Гм...
   - Я тоже не буду, - сказала Диана.
   - Это за "Беду"? - Спросил Виктор, наливая.
   - Да.  И за "Кошку". Так что месяца на три Вы будете обеспече-
ны. Или меньше?
   - Месяца на два,  - сказал Виктор.  - Но не в этом дело... Вот
что: я хотел бы побывать у Вас в лепрозории.
   - Обязательно, - сказал Зурзмансор. - Премию Вам будут вручать
именно там. Только Вы разочаруетесь. Чудес не будет. Будет выход-
ной день. Десяток домиков и лечебный корпус.
   - Лечебный  корпус,  - повторил Виктор.  - И кого же у Вас там
лечат?
   - Людей, - сказал Зурзмансор со странной интонацией. Он усмех-
нулся и вдруг что-то страшное произошло с его лицом.  Правый глаз
опустился и съехал к подбородку,  рот стал треугольником, а левая
щека с ухом отделилась от черепа  и  повисла.  Это  длилось  одно
мгновение.  Диана уронила тарелку, Виктор машинально оглянулся, а
когда снова уставился на Зурзмансора,  тот уже был прежний - жел-
тый и вежливый.  Тьфу, тьфу, тьфу - мысленно сказал Виктор. Изыди
нечистый дух. Или показалось? Он торопливо вытащил пачку сигарет,
закурил  и  стал смотреть в стакан.  "Братья по разуму" с большим
шумом поднялись из-за стола и побрели к выходу,  зычно переклика-
ясь. Зурзмансор сказал:
   - Вообще,  мы хотели бы,  чтобы Вы чувствовали себя  спокойно.
Вам не надо ничего бояться. Вы, наверное, догадываетесь, что наша
организация занимает определенное положение и пользуется  опреде-
ленными привилегиями.  Мы многое делаем, и за это нам многое раз-
решается:  разрешаются опыты над климатом, разрешается подготовка
нашей смены и так далее... Не стоит об этом распространяться. Не-
которые господа воображают, будто мы работаем на них, ну, и мы их
не разубеждаем. - Он помолчал. - Пишите о чем хотите, и как хоти-
те, Банев, не обращайте внимания на псов лающих. Если у Вас будут
трудности  с издательством или денежные затруднения,  мы Вас под-
держим.  В крайнем случае мы будем издавать Вас сами.  Для  себя,
конечно. Так что Ваши миноги будут Вам обеспечены.
   Виктор выпил и покачал головой.
   - Ясно, - сказал он. - Опять меня покупают.
   - Если угодно,  - сказал Зурзмансор. - Главное, чтобы Вы осоз-
нали: есть контингент читателей, пусть пока не очень многочислен-
ный,  который заинтересован в Вашей работе.  Вы нам нужны, Банев.
Причем,  Вы нам нужны такой,  какой Вы есть. Нам не нужен Банев -
наш союзник и наш певец,  поэтому не ломайте себе голову, на чьей
Вы  стороне.  Будьте  на  своей стороне,  как и полагается всякой
творческой личности. Вот все, что нам от Вас нужно.
   - Оч-чень,  оч-чень льготные условия, - сказал Виктор. - Карт-
бланш и штабеля маринованных книг в перспективе.  В перспективе и
в горчичном соусе.  И какая вдова ему б молвила "нет"?... Слушай-
те, Зурзмансор, вам приходилось когда-нибудь продавать душу и пе-
ро?
   - Да, конечно, - сказал Зурзмансор. - И Вы знаете, платили бе-
зобразно мало. Но это было тысячу лет назад, и на другой планете.
- Он снова помолчал.  - Вы не правы,  Банев, - сказал он. - Мы не
покупаем Вас.  Мы просто хотим, чтобы Вы остались самим собой, мы
опасаемся,  что Вас сомнут.  Ведь многих уже  смяли...  Моральные
ценности не продаются, Банев. Их можно разрушить, купить их нель-
зя.  Каждая моральная данная ценность нужна только одной стороне,
красть или покупать ее не имеет смысла. Господин президент счита-
ет, что купил живописца Р. Квадригу. Это ошибка. Он купил халтур-
щика Р.  Квадригу, а живописец протек между пальцами и умер. А мы
не хотим,  чтобы писатель Банев протек между  чьими-то  пальцами,
пусть даже нашими и умер. Нам нужны художники а не пропагандисты.
   Он втал.  Виктор тоже поднялся,  ощущая неловкость и гордость,
недовепие и уважение, разочарование и ответственность, и еще что-
то, в чем он пока не мог разобраться.
   - Было очень приятно побеседовать,  - сказал Зурзмансор. - Же-
лаю успешной работы.
   - До свидания, - сказал Виктор.
   Зурзмансор коротко поклонился и ушел, вскинув голову, широко и
твердо шагая. Виктор смотрел ему вслед.
   - Вот за это я тебя и люблю, - сказала Диана.
   Виктор рухнул на стул и потянулся к бутылке.
   - За что? - Растерянно спросил он.
   - За то,  что ты им нужен. За то, что ты, кобель, пьяница, не-
ряха, скандалист, подонок, все-таки нужен таким людям.
   Она перегнулась  через стол и поцеловала его в щеку.  Это была
еще одна Диана влюбленная - с огромными сухими глазами.  Ария  из
магдалины, Диана смотрящая снизу вверх.
   - Подумаешь,  - пробормотал Виктор.  - Интеллектуалы...  Новые
калифы на час...
   Однако это были только слова.  На самом деле все было  не  так
просто.

     10. Глава десятая

   Виктор вернулся  в гостиницу на следующий день после завтрака.
На пропитание Диана сунула ему в руку берестяной туесок: Росшепе-
ру  прислали  из  столичной  оранжереи полпуда клубники,  и Диана
здраво рассудила,  что Росшеперу, при всей его аномальной прожор-
ливости, с такой массой ягод в одиночку не управиться.
   Мрачный швейцар отворил перед Виктором дверь,  Виктор  угостил
его клубникой, швейцар взял несколько ягод, положил их в рот, по-
жевал, как хлеб и сказал:
   - Щенок-то мой, оказывается заводилой у них там был.
   - Ну что уж Вы так,  - сказал Виктор.  - Он славный  парнишка.
Умница и воспитан хорошо.
   - Так уж драл я его!  - Сказал швейцар, приободрившись. - Ста-
рался...  - Он снова помрачнел. - Соседи заедают, - сообщил он. -
А я что? Я ж не знал ничего...
   - Плюньте  на соседей,  - посоветовал Виктор.  - Это же они от
зависти.  Мальчишка у Вас прелесть.  Я,  например, очень рад, что
моя дочка с ним дружит.
   - Ха!  - Сказал швейцар, вновь приободрившись. - Так может еще
породнимся?
   - А что же,  - сказал Виктор.  - Очень даже может быть.  -  Он
представил Бол-Кунаца. - Отчего же...
   Посмеялись по этому поводу, пошутили.
   - Стрельбы вчера не слыхали? - Спросил швейцар.
   - Нет, - сказал Виктор. - А что?
   - А так получилось,  - сказал швейцар, - что, значит, когда мы
все разошлись,  кое-кто,  значит,  не разошелся, подобрались-таки
отчаянные головы, разрезали проволоку и - внутрь. А по ним из пу-
леметов.
   - Сам я не видел,  - сказал швейцар. - Люди рассказывают. - Он
осторожно огляделся по сторонам,  поманил к себе Виктора и сказал
ему шепотом на ухо:  - Тэдди наш там оказался,  подранили его. Но
ничего, обошлось. Дома сейчас отлеживается.
   - Обидно, - пробормотал Виктор, расстроившись.
   Он угостил клубникой портье,  взял ключ и поднялся к себе.  Не
раздеваясь,  набрал номер Тэдди.  Сноха Тэдди сообщила, что все в
общем ничего, прострелили ему мякоть, лежит на животе, ругается и
сосет водку. Сама же она нынче собирается в дом встречи проведать
сына. Виктор попросил передать Тэдди привет, пообещал зайти и по-
весил трубку. Надо было еще позвонить Лоле, но он представил себе
этот разговор,  упреки,  вскрики,  и звонить не стал.  Снял плащ,
поглядел  на  клубнику,  спустился  на кухню и выпросил бутылочку
сливок. Когда он вернулся, в номере сидел Павор.
   - Добрый день, - сказал Павор, ослепительно улыбаясь.
   Виктор подошел к столу,  высыпал клубнику  в  полоскательницу,
залил сливками, засыпал сахарным песком и съел.
   - Ну,  здравствуйте,  здравствуйте,  - сказал он мрачно. - Что
скажете?
   Смотреть на Павора ему не хотелось.  Во-первых, Павор был сво-
лочь, а, во-вторых, неприятно, оказывается, смотреть на человека,
на которого донес.  Даже если он и сволочь, даже если ты донес из
самых безукоризненных соображений.
   - Слушайте,  Виктор,  - сказал Павор. - Я готов извиниться. Мы
оба вели себя глупо,  но я - в особенности.  Это все от служебных
неприятностей.  Искренне прошу извинения.  Мне было бы  чертовски
неприятно, если бы мы с Вами рассорились из-за такой ерунды.
   Виктор помешал ложечкой в клубнике со сливками и стал есть.
   - Ей-богу, до того мне в последнее время не везет, - продолжал
Павор, - весь мир обругал бы. И ни сочувствия тебе ни от кого, ни
поддержки;  бургомистр этот, скотина, завлек меня в грязную исто-
рию.
   - Господин Сумман,  - сказал Виктор.  - Перестаньте ваньку ва-
лять.  Притворяться Вы умеете хорошо,  но я, к счастью Вас раску-
сил,  и  наблюдать  Ваши  артистические таланты не доставляет мне
никакого удовольствия. Не портите мне аппетит, ступайте себе.
   - Виктор, - произнес Павор укоризненно. - Мы же взрослые люди.
Нельзя же придавать столько значения застольной болтовне. Неужели
же Вы вообразили,  будто я действительно исповедую ту чушь, кото-
рую молол?  Мигрень, неприятности, насморк... Ну что Вы хотите от
человека?
   - Я хотел бы,  чтобы человек не бил меня со спины кастетом  по
черепу,  - объяснил Виктор. - А если уж бьет - бывают обстоятель-
ства - то чтобы не разыгрывал потом друга-приятеля.
   - Ах вот Вы о чем, - сказал Павор задумчиво. Лицо у него слов-
но осунулось.  - Слушайте,  Виктор,  я Вам все объясню.  Это была
чистая случайность...  Я понятия не имел, что это Вы. И потом. Вы
же сами говорите, что бывают обстоятельства.
   - Господин Сумман, - сказал Виктор, облизывая ложку. - Я всег-
да недолюбливал людей Вашей профессии.  Одного я даже застрелил -
он был очень смелый в штабе, когда обвинял офицеров в нелояльнос-
ти, но когда его послали на передовую... В общем, убирайтесь.
   Однако Павор не убрался.  Он закурил сигарету, положил ногу на
ногу и откинулся в кресле.  Ну понятно - здоровый мужик,  и  дзю-
до, наверное, знает, и кастет у него есть... Хорошо бы разозлить-
ся сейчас. Что он, в самом деле, мне лакомство портит...
   - Я вижу, Вы много знаете, - сказал Павор. - Это плохо. Я имею
в виду - для Вас.  Ну, ладно. Во всяком случае, Вы не знаете, что
я самым искренним образом уважаю Вас и люблю. Ну, не дергайтесь и
не делайте вид, что Вас тошнит. Я говорю серьезно. Я с удовольст-
вием  готов выразить сожаление по поводу инцидента с кастетом.  Я
даже признаюсь,  что знал,  кого бью, но мне ничего не оставалось
делать. За углом валяется один свидетель, теперь Вы приперлись...
В общем, единственное, на что я мог бы пойти, это треснуть Вас по
возможности  деликатно,  что я и сделал.  Приношу самые искренние
извинения.
   Павор сделал аристократический жест.  Виктор смотрел на него с
каким-то даже любопытством.  Что-то в этой ситуации было  свежее,
неиспытанное и труднопредставляемое.
   - Однако,  извиняться за то,  что я - работник известного  Вам
департамента,  - продолжал Павор, - я не могу, да и не хочу в об-
щем-то.  Не воображайте,  пожалуйста,  будто у нас там  собрались
сплошные  душители  вольной мысли и подонки-карьеристы.  Да,  я -
контрразведчик.  Да,  работа у меня грязная. Только работа всегда
грязная,  чистой  работы  не бывает.  Вы в своих рамках изливаете
подсознание,  либидо свое пресловутое,  ну,  а я -  по-другому...
Подробности я Вам рассказывать не могу, но Вы, наверное, сами обо
всем догадываетесь.  Да, слежу за лепрозорием, ненавижу этих мок-
рецов,  боюсь их, и не только за себя боюсь, за всех боюсь, кото-
рые хоть чего-то стоят. За Вас, например. Вы же ни черта не пони-
маете.  Вы  -  вольный  художник,  эмоционал,  ах,  ох,  -  и все
разговоры.  А речь идет о судьбе системы.  Если угодно - о судьбе
человечества. Вот Вы ругаете господина президента - диктатор, ти-
ран,  дурак...  А надвигается такая диктатура, какая Вам, вольным
художникам и не снилась.  Я давеча в ресторане много чепухи наго-
ворил, но главное зерно верно: человек - животное анархическое, и
анархия его сожрет, если система не будет достаточно жесткой. Так
вот,  Ваши любезные мокрецы обещают такую жестокость,  что  места
для обыкновенного человека уже не останется. Вы этого не понимае-
те. Вы думаете, что если человек цитирует Зурзмансора или Гегеля,
то  это - о!  А такой человек смотрит на Вас и видит кучу дерьма,
ему Вас не жалко, потому что Вы и по Гегелю дерьмо, и по Зурзман-
сору тоже дерьмо. Дерьмо по определению. А что за границами этого
дерьма - определения - его не интересует.  Господин президент  по
природной своей ограниченности - ну,  облает Вас,  ну,  в крайнем
случае,  прикажет посадить,  а потом к празднику  амнистирует  от
полноты чувств и еще обедать к себе пригласит.  А Зурзмансор пог-
лядит на Вас в лупу, проклассифицирует: дерьмо собачье, никуда не
годное, и вдумчиво, от большого ума, то всеобщей философии, смах-
нет тряпкой в мусорное ведро и забудет о том, что Вы были...
   Виктор даже есть перестал. Странное было зрелише, неожиданное.
Павор волновался,  губы у  него  подергивались,  от  лица  отлила
кровь, он даже задыхался. Он явно верил в то, что говорил, в гла-
зах у него ужасом застыло видение страшного мира.  Ну-ну,  сказал
себе Виктор предостерегающе.  Это же враг, мерзавец. Он же актер,
он же тебя покупает за ломанный грошик... Он вдруг понял, что на-
сильно отталкивается от Павора.  Это же чиновник,  не забывай.  У
него по определению не может быть идейных соображений - начальст-
во приказало,  вот он и работает на компот. Прикажут ему защищать
мокрецов - будет защищать. Знаю я эту сволочь, видывал...
   Павор взял себя в руки и улыбнулся.
   - Я знаю,  что Вы думаете,  - сказал он. - По Вашей физиономии
видно, как Вы пытаетесь угадать: чего ко мне этот тип пристал что
ему от меня нужно,  а вот представьте себе,  ничего мне от Вас не
нужно.  Искренне хочу предостеречь Вас,  искренне хочу,  чтобы Вы
разобрались,  чтобы Вы выбрали правильную сторону...  - Он болез-
ненно оскалился. - Не хочу, чтобы Вы стали предателем человечест-
ва.  Потом спохватитесь - да будет поздно...  Я уже не  говорю  о
том,  что Вам вообще нужно отсюда убраться,  я и пришел-то к Вам,
чтобы настоять на этом.  Сейчас наступают тяжелые времена,  у на-
чальства приступ служебного рвения, кое-кому намекнули, что, мол,
плохо работаете,  господа, порядка нет... Но это ладно, это чепу-
ха, об этом мы еще поговорим. Я хочу, чтобы Вы в главном разобра-
лись. А главное - это не то, что будет завтра. Завтра они еще бу-
дут сидеть у себя за проволокой под охраной этих кретинов... - Он
опять оскалился. - А вот пройдет десяток лет...
   Виктор так и не узнал, что произойдет через десяток лет. Дверь
номера открылась без стука,  и вошли двое в одинаковых серых пла-
щах,  и Виктор сразу понял, кто это. У него привычно екнуло внут-
ри,  и он покорно поднялся,  чувствуя тошноту и бессилие.  Но ему
сказали "Сядьте", а Павору сказали "Встаньте".
   - Павор Сумман, Вы арестованы.
   Павор, белый, даже какой-то синевато-белый, как обрат, поднял-
ся и хрипло сказал:
   - Ордер.
   Ему дали посмотреть какую-то бумагу,  и пока он глядел  в  нее
невидящими глазами,  взяли под локти, вывели и затворили за собой
дверь. Виктор остался сидеть, весь обмякнув, глядя в полоскатель-
ницу и повторяя про себя:  пусть жрут друг друга, пусть жрут друг
друга...  Он все ждал, что на улице зашумит машина, стукнут двер-
цы,  но так ничего и не дождался.  Потом он закурил, и, чувствуя,
что не может больше сидеть здесь,  чувствуя,  что нужно с  кем-то
поговорить, как-то  рассеяться,  или,  по крайней мере,  выпить с
кем-нибудь водки,  вышел в коридор. Интересно, откуда они узнали,
что  он у меня.  Нет,  совсем не интересно.  Ничего интересного в
этом нет...  На лестничной площадке маячил долговязый  профессио-
нал.  Было так непривычно видеть его одного, что Виктор огляделся
- и точно:  в углу на диване сидел молодой человек с портфелем  и
разворачивал газету.
   - А,  вот он сам, - сказал долговязый. Молодой человек посмот-
рел  на Виктора,  поднялся и принялся складывать газету.  - Я как
раз к Вам,  - сказал долговязый. - Но раз уж так получилось, пой-
демте к нам, там спокойнее...
   Виктору было все равно,  куда идти,  и он покорно поплелся  на
третий  этаж.  Долговязый долго отпирал дверь триста двенадцатого
номера.  У него была целая связка ключей, и он, кажется, перепро-
бовал все;  тем  временем Виктор и молодой человек в очках стояли
рядом,  и у молодого человека было скучающее  выражение  лица,  а
Виктор думал, что было бы, если бы дать ему сейчас по башке, вых-
ватить портфель,  и помчаться по коридору.  Потом они вошли в но-
мер, и молодой человек сейчас же ушел в спальню, налево, а долго-
вязый сказал Виктору: "Одну минуточку", и удалился в спальню нап-
раво. Виктор присел за стол красного дерева и стал водить пальцем
по шершавым кругам,  оставленным на полированной поверхности ста-
канами и рюмками.  Кругов этих было множество, со столом не цере-
монились и не смотрели, что он красного дерева, на него клали го-
рящие сигареты и,  по крайней мере, один раз стряхнули авторучку.
Потом из спальни снова вышел молодой человек,  на  этот  раз  без
портфеля и без пиджака,  в домашних шлепанцах,  с газетой в одной
руке и с полным стаканом в другой.  Он сел в свое кресло под тор-
шером, и сейчас же из спальни появился долговязый с подносом, ко-
торый он тут же поставил на стол.  На подносе стояла початая  бу-
тылка   скоча,   стакан  и  лежала  большая  квадратная  коробка,
обтянутая синим сафьяном.
   - Сначала формальности,  - сказал долговязый.  - Хотя нет, по-
дождите, сначала второй стакан. - Он огляделся, взял с письменно-
го  столика  стаканчик для карандашей,  заглянул в него,  подул и
поставил на поднос. - Итак, формальности, - сказал он.
   Он выпрямился,  опустил  руки  по швам и строго выкатил глаза.
Молодой человек отложил газету и тоже  встал,  скучающе  глядя  в
сторону. Тогда Виктор тоже поднялся.
   - Виктор Банев!  - Провозгласил долговязый казенно-возвышенным
голосом.  - Милостивый государь! От имени и по специальному пове-
лению господина президента я имею честь вручить Вам  медаль  "Се-
ребряный  трилистник второй степени" в награду за особые заслуги,
оказанные Вами департаменту,  который я удостоен здесь  представ-
лять! Он раскрыл синюю коробку, торжественно извлек из нее медаль
на белой муаровой ленточке и принялся  пришпиливать  ее  к  груди
Виктора.  Молодой человек разразился вежливыми аплодиментами. По-
том долговязый вручил Виктору удостоверение и коробку, пожал Вик-
тору руку, отступил на шаг, полюбовался и тоже похлопал в ладоши.
Виктор, чувствуя себя идиотом, тоже похлопал.
   - А  теперь  это надо обмыть,  - сказал долговязый.  Все сели.
Долговязый разлил виски и взял себе стаканчик для карандашей.
   - За кавлера "Трилистника"! - Провозгласил он. Все снова вста-
ли,  обменялись улыбками,  выпили и снова сели. Молодой человек в
очках тут же взял газету и закрылся ею.
   - Третья степень у Вас,  кажется, была, - сказал долговязый. -
Теперь Вам еще первую, и будете полным кавалером. Бесплатный про-
езд и все такое. За что третью схватили?
   - Не помню,  сказал Виктор. - Было там что-то такое, убил, на-
верное, кого-нибудь... А, помню. Это за Китчиганский плацдарм.
   - О!  -  Сказал долговязый и снова разлил виски.  - А я вот не
воевал. Не успел.
   - Вам повезло, - сказал Виктор. Они выпили. - Между нами гово-
ря, не понимаю, за что мне дали эту штуку.
   - Я же сказал: за особые услуги.
   - За Суммана, что ли? - Произнес Виктор, горестно усмехаясь.
   - Бросьте!  - Сказал долговязый. - Вы же важная персона. Вы же
там, в кругах... - Он неопределенно помахал пальцем возле уха.
   - В каких там кругах... - Сказал Виктор.
   - Знаем, знаем! - Лукаво закричал долговязый. - Все знаем! Ге-
нерал Пферд, генерал Пукки, полковник Бамбарха... Вы - молодец.
   - В первый раз слышу, - сказал Виктор нервно.
   - Начал это дело полковник. Никто, сами понимаете, не возражал
- еще бы! Ну, а потом генерал Пферд был на докладе у президента и
подсунул  ему представление на Вас...  - Долговязый засмеялся.  -
Потеха, говорят была.  Старик заорал: "Какой Банев? Куплетист? Ни
за что!" Но генерал ему эдак сурово: надо, ваше превосходительст-
во!  В общем,  обошлось. Старик растрогался, ладно, говорит, про-
щаю. Что там у Вас с ним случилось?
   - Да так, - неохотно сказал Виктор. - О литературе поспорил.
   - Вы действительно пишете книжки? - Спрсил долговязый.
   - Да. Как полковник Лоуренс.
   - И прилично платят?
   - Ничего, жить можно.
   - Надо будет и мне попробовать, - сказал долговязый. - Времени
вот только нет свободного. То одно, то другое...
   - Да времени нет, - согласился Виктор. При каждом движении ме-
даль покачивалась и стучала по ребрам.  От нее было ощущение, как
от горчичника. Хотелось снять, и тогда сразу полегчает.
   - Вы знаете, я пойду, - сказал он поднимаясь. - Время.
   Долговязый тотчас вскочил.
   - Конечно, - сказал он.
   - До свидания.
   - Честь имею,  - сказал долговязый.  Молодой человек  в  очках
приспустил газету и поклонился.
   Виктор вышел в коридор и сейчас же содрал с себя медаль. У не-
го было сильное желание бросить ее в урну,  но он удержался и су-
нул ее в карман.  Он спустился вниз на кухню, взял бутылку джина,
а когда шел обратно, портье окликнул его:
   - Господин Банев,  Вам звонил господин бургомистр. Уже два ра-
за. В номере Вас не было, и я...
   - Что ему нужно? - Угрюмо спросил Виктор.
   - Он  просил,  чтобы Вы ему немедленно позвонили.  Вы сейчас к
себе? Если он сейчас позвонит еще раз...
   - Пошлите его в задницу... - Сказал Виктор. - Я сейчас выключу
телефон,  и если он будет звонить вам, то так и передайте, госпо-
дин Банев,  кавалер "Трилистника второй степени" посылает-де Вас,
господин бургомистр, в задницу.
   Он заперся  в номере,  выключил телефон и еще зачем-то прикрыл
его подушкой. Затем он сел за стол, налил джину, и, не разбавляя,
выпил залпом весь стакан.  Джин обжег глотку и пищевод.  Тогда он
схватил ложку и стал жрать клубнику в сливках,  не замечая вкуса,
не замечая,  что делает.  Хватит, и хватит с меня, - думал он. Не
нужно мне ничего,  ни орденов, ни генералов, ни гонораров, ни по-
дачек  ваших,  не нужно мне вашего внимания,  ни вашей злобы,  ни
любви вашей,  оставьте меня одного, я по горло сыт самим собой, и
не  впутывайте  меня в ваши истории...  Он схватил голову руками,
чтобы не видеть перед собой бело-синего лица Павора и этих  бесц-
ветных безжалостных морд в одинаковых плащах. Генерал Пферд с ва-
ми,  генерал Гаттокс. Генерал Артмани с вашими орденоносными объ-
ятиями,  и  Зурзмансор  с отклеивающимся ликом...  Он все пытался
понять,  на что это похоже.  Высосал еще пол-стакана и понял, что
корчась прячется на дно траншеи,  а под ним ворочается земля, це-
лые геологические пласты, гигантские массы гранита, базальта, ла-
вы, выгибают друг друга, ломают друг друга, стеная от напряжения,
вспучиваются,  выпячиваются,  и между делом,  походя, выдавливают
его наверх,  все выше, выжимают из траншеи, выпирают над брустве-
ром,  а времена тяжелые, у властей приступ служебного рвения, на-
мекнули  кому-то,  что  плохо-де  работаете,  а он - вот он,  под
бруствером,  голенький,  глаза руками зажал, а весь на виду. Лечь
бы на дно,  думал он. Лечь бы на самое дно, чтобы не слышали и не
видели.  Лечь бы на дно,  как подводная лодка,  -  подумал  он  и
кто-то подсказал ему - чтобы не могли запеленговать.  И никому не
давать о себе знать. И нет меня, нет.
   Молчу, разбирайтесь сами. Господи, почему я никак не могу сде-
латься циником?  Лечь бы на дно,  как подводная лодка,  чтобы  не
могли запеленговать. Лечь бы на дно, как подводная лодка, - твер-
дил он,  - и позывных не передавать.  Он уже чувствовал  ритм,  и
сразу заработало: сыт я по горло... До подбородка... И не хочу ни
пить,  ни писать...  Он налил джину и выпил.  Где банджо, подумал
он. Куда я сунул банджо? Он полез под кровать и вытащил банджо. А
мне плевать,  - подумал он.  - Ох,  до какой степени мне плевать!
Лечь  бы на дно,  как подводная лодка,  чтобы не могли запеленго-
вать. Он ритмично бил по струнам, и в этом сначала сол, потом вся
комната,  а потом весь мир пошел притоптывать и поводить плечами.
Все генералы и полковники,  все мокрые люди с отвалившимися лица-
ми,  все департаменты безопасности все президенты и Павор Сумман,
которому выкручивали руки и били по морде...  Сыт я по горло,  до
подбородка,  даже от песен стал уставать... Не стал уставать, уже
устал, но "стал уставать" - это  хорошо,  а  значит,  это  так  и
есть...  Лечь бы на дно, как подводная лодка, чтоб не могли запе-
ленговать. Подводная лодка... Горькая водка... А также молодка, а
также наводка, а лагерь не тетка... Вот как, вот как...
   В дверь уже давно стучали,  все громче и громче, и Виктор, на-
конец,  услышал, но не испугался, потому что это был не тот стук.
Обыкновенный радующий стук мирного человека,  который злится, что
ему не открывают. Виктор открыл дверь. Это был Голем.
   - Веселитесь! - Сказал он. - Павора арестовали.
   - Знаю,  знаю, - сказал Виктор весело. - Садитесь, слушайте...
   Голем не сел, но Виктор все равно ударил по струнам и запел:

                  Сыт я по горло, до подбородка,
                  Даже от песен стал уставать.
                  Лечь бы на дно, как подводная лодка,
                  Чтоб не могли запеленговать...

   - Дальше я еще не сочинил,  - крикнул он.  - Дальше будет вод-
ка... Молодка... Лагерь не тетка... А потом - слушайте:

                  Не помогают ни девки, ни водка,
                  С водки -  похмелье, а с девок -  что взять?
                  Лечь бы на дно, как подводная лодка,
                  И позывных не передавать...

                  Сыт я по горло, сыт я по глотку,
                  О-о-ох, надоело пить и играть!
                  Лечь бы на дно, как подводная лодка,
                  Чтоб не могли запеленговать...

   - Все, - крикнул он и швырнул банджо на кровать. Он чувствовал
огромное облегчение,  как-будто  что-то изменилось,  как будто он
стал нужен там, над бруствером, на виду у всех, - оторвал руки от
зажмуренных  глаз  и  оглядел серое грязное поле,  ржавую колючую
проволоку,  серые мешки, которые раньше были людьми, нужное, бес-
честное  действие,  которое раньше было жизнью,  и со всех сторон
над бруствером поднялись люди и тоже огляделись,  и  кто-то  снял
палец со спускового крючка...
   - Завидую,  -  сказал  Голем.  -  Но не пора ли Вам засесть за
статью?
   - И не подумаю, - сказал Виктор. - Вы меня не знаете, Голем, -
я на всех плевал.  Да садитесь же, черт возьми! Я пьян, и Вы тоже
напейтесь!  Снимайте плащ... Снимайте, я Вам говорю! - Заорал он.
- И садитесь.  Вот стакан,  пейте! Вы ничего не понимаете, Голем,
хоть Вы и пророк.  И Вам не позволю. Не понимать - это моя преро-
гатива.  В  этом мире все слишком уж хорошо понимают,  что должно
быть,  что есть и что будет.  И большая нехватка в людях, которые
не понимают.  Вы думаете,  почему я представляю ценность?  Только
потому, что я не понимаю. Передо мной разворачивают перспективы -
а я говорю: нет, непонятно. Меня оболванивают теориями, предельно
простыми - а я говорю:  нет, ничего не понимаю. Вот поэтому я ну-
жен... Хотите клубники? Хотя я все съел. Тогда закурим...
   Он встал и прошелся по комнате.  Голем со стаканом в руке сле-
дил за ним, не поворачивая головы.
   - Это удивительный парадокс,  Голем.  Было время,  когда я все
понимал. Мне было шестнадцать лет, я был старшим рыцарем легиона,
я абсолютно все понимал,  и я был никому не нужен!  В одной драке
мне проломили голову, я месяц пролежал в больнице, и все шло сво-
им чередом - легион победно двигался вперед  без  меня,  господин
президент неумолимо становился господином президентом, и опять же
без меня.  Потом то же самое повторилось на  войне.  Я  офицерил,
хватал ордена и при этом,  естественно, все понимал. Мне простре-
лили грудь,  я угодил в госпиталь, и что же - кто-нибудь побеспо-
коился, где Банев, куда делся наш Банев, наш храбрый, все понима-
ющий Банев?  Ни хрена подобного!  А вот когда я перестал понимать
что бы то ни было - о, тогда все переменилось. Все газеты замети-
ли меня.  Куча департаментов заметила  меня.  Господин  президент
лично удостоил... А? Вы представляете, какая это редкость - непо-
нимающий человек!  Его знают,  о нем пекутся генералы и  покой...
Ээ...  Полковники,  он позарез нужен мокрецам,  его почитают лич-
ностью,  кошмар! За что? А за то, господа, что он ничего не пони-
мает! - Виктор сел. - Я здорово пьян? - Спросил он.
   - Не без этого,  - сказал Голем. - Но это не важно, продолжай-
те.
   Виктор развел руками.
   - Все,  - сказал он виновато.  - Я иссяк...  Может  быть,  Вам
спеть?
   - Спойте, - согласился Голем.
   Виктор взял банджо и стал петь. Он спел "Мы - храбрые ребята",
потом "Урановые люди",  потом "Про пастуха,  которому бык выбодал
один глаз и который нарушил государственную границу из-за этого",
потом  "Сыт  я по горло",  потом "Равнодушный город",  потом "Про
правду и про ложь",  потом снова "Сыт я по горло",  потом затянул
государственный гимн на мотив "Ах,  какие ножки у нее",  но забыл
слова, перепутал строфы и отложил банджо.
   - Опять иссяк,  - сказал он грустно.  - Так,  говорите, Павора
арестовали?... А я это знаю.  Он сидел как раз у меня, где Вы си-
дите... А Вы знаете, что он хотел сказать, но не успел? Что через
десять лет мокрецы овладеют земным шаром и  всех  нас  передавят.
Как Вы полагаете?
   - Вряд ли,  - сказал Голем.  - Зачем нас давить?  Мы сами друг
друга передавим.
   - А мокрецы?
   - Может быть, они не дадут нам передавить друг друга... Трудно
сказать.
   - А может быть,  помогут? - Сказал Виктор с пьяным смехом... -
А то ведь мы даже давить не умеем.  Десять тысяч лет давим и  все
никак не передавим...  Слушайте, Голем, а зачем Вы мне врали, что
Вы их лечите?  Никакие они не больные, они все здоровые, как мы с
вами, только желтые почему-то...
   - Гм, - произнес Голем. - Откуда у Вас такие сведения? Я этого
не знал.
   - Ладно, ладно, больше Вы меня не обманете. Я говорил с Зур...
С Зу...  С Зурзмансором.  Он мне все рассказал:  секретный инсти-
тут...  Обмотались повязками в целях сохранения... Вы знаете, Го-
лем,  они там у Вас воображают,  будто смогут  вертеть  генералом
Пфердом до бесконечности. А на самом деле - калифы на час. Сожрет
он их вместе с повязками и с перчатками,  когда  проголодается...
Фу, черт, как пьян - все плывет...
   Но он немного лукавил. Он хорошо видел перед собой толстое си-
зое лицо и маленькие, непривычно внимательные глазки.
   - И Зурзмансор сказал Вам, что он здоров?
   - Да,  - сказал Виктор.  - Впрочем,  не помню... Скорее всего,
нет. Но видно же...
   Голем поскреб подбородок краем стакана.
   - Жалко, что Вы пьяны, - сказал он. - Впрочем, может быть, это
хорошо. У меня сегодня хорошее настроение. Хотите, я расскажу Вам
все, о чем догадываюсь и что думаю о мокрецах?
   - Валяйте, - согласился Виктор. - Только больше не врите.
   - Очковая болезнь, - сказал Голем, - это очень любопытная шту-
ка. Вы знаете,  кого поражает очковая болезнь?  - Он замолчал.  -
Нет, не буду Вам ничего рассказывать.
   - Бросьте, - сказал Виктор. - Вы уже начали.
   - Ну и дурак,  что начал,  - возразил Голем.  Он посмотрел  на
Виктора и ухмыльнулся.  - Задавайте вопросы,  - сказал он. - Если
вопросы будут глупые, я на них с удовольствием отвечу... Давайте,
давайте, а то я опять раздумаю.
   В дверь постучали.
   - Идите к черту! - Гаркнул Виктор. - Я занят!
   - Простите,  господин Банев,  - сказал робкий голос портье.  -
Вам звонит супруга.
   - Вранье! У меня нет никакой супруги... Впрочем, пардон. Я за-
был.  Ладно,  я ей сейчас позвоню,  спасибо. - Он схватил стакан,
налил до краев,  сунул Голему и сказал: - пейте и ни о чем не ду-
майте, я сейчас.
   Он включил телефон и набрал номер Лолы.  Лола  говорила  очень
сухо:  извини, что помешала, но я собираюсь ехать к Ирме, не соб-
лаговолишь ли ты присоединиться?
   - Нет! - Сказал Виктор. - Не соблаговолю. Я занят.
   - Все-таки это твоя дочь! Неужели ты опустился до такой степе-
ни...
   - Я занят! - Рявкнул Виктор.
   - И тебя не волнует, что с твоей дочерью?
   - Перестань валять дурака, - сказал Виктор. - Ты, кажется, хо-
тела избавиться от Ирмы. Ты избавилась. Что тебе еще нужно?
   Лола принялась плакать.
   - Перестань, - сказал Виктор, морщась. - Ирме там хорошо. Луч-
ше, чем в самом лучшем пансионате. Поезжай и убедись сама...
   - Грубый,  бездушный, эгоистичный боров, - объявила Лола и по-
весила трубку. Виктор шепотом выругался, и снова выключил телефон
и вернулся к столу.
   - Слушайте, Голем, - сказал он, - что Вы там делаете с детьми?
Если Вы там готовите смену, то я не понимаю...
   - Какую смену?
   - Ну, какую?... Вот я спрашиваю: какую?
   - Насколько мне известно, - сказал Голем, дети очень довольны.
   - Мало ли что...  Я и без Вас знаю,  что они довольны.  Но что
они там делают?
   - А разве они Вам не говорили?
   - Кто?
   - Дети.
   - Как они мне могли говорить, если я здесь, а они там?
   - Они строят новый мир... - Сказал Голем.
   - А...  Да,  это они мне говорили. Но это же так, философия...
Что Вы мне опять врете,  Голем? Какой может быть новый мир за ко-
лючей проволокой? Новый мир под командованием генерала Пферда?...
А если они там заразятся?
   - Чем? - Спросил Голем.
   - Очковой болезнью, естественно!
   - В шестой раз повторяю,  что генетические болезни не заразны.
   - В шестой,  в шестой... - Проворчал Виктор, потеряв нить. - А
что это такое вообще очковая болезнь?
   - Болезнь.
   - Что от нее болит? Или, может быть, это секрет?
   - Нет, это везде опубликовано.
   - Ну, расскажите, - сказал Виктор. - Только без терминов.
   - Сначала - изменения кожи.  Прыщи, волдыри, особенно на руках
и ногах, иногда - гнойные язвы...
   - Скажите, Голем, а это вообще важно?
   - Для чего?
   - Для сути - нет,  сказал Голем. - Я думал, Вам это интересно.
   - Я хочу понять суть! - Сказал Виктор проникновенно.
   - А сути Вы не поймете,  - сказал Голем, слегка понизив голос.
   - Почему?
   - Во-первых, потому что Вы пьяны...
   - Это еще не причина, - сказал Виктор.
   - А, во-вторых, потому что это вообще невозможно объяснить.
   - Так не бывает,  - заявил Виктор. - Вы просто не хотите гово-
рить. Но я на Вас не в обиде. Подписка, разглашение, военный три-
бунал...  Павора вот забрали...  Бог с Вами. Я только не понимаю,
почему  ребенок  должен  строить новый мир в лепрозории.  Другого
места не нашлось?
   - Не нашлось, - ответил Голем. - В лепрозории живут архитекто-
ры. И подрядчики.
   - С автоматами,  - сказал Виктор.  - Видел. Ничего не понимаю.
Кто-то из вас врет. Либо Вы, либо Зурзмансор.
   - Конечно, Зурзмансор, - хладнокровно сказал Голем.
   - А может быть,  вы оба врете.  А я вам обоим верю, потому что
есть в вас что-то...  Вы мне только скажите,  Голем, чего они хо-
тят? Только честно.
   - Счастья, - сказал Голем.
   - Для кого? Для себя?
   - Не только.
   - А за чей счет?
   - Для  них этот вопрос не имеет смысла,  - медленно сказал Го-
лем. - За счет травы, за счет облаков, за счет текущей воды... За
счет звезд.
   - Совсем как мы, - сказал Виктор.
   - Ну, нет, - возразил Голем. - Совсем не так.
   - Почему? Мы тоже...
   - Нет,  потому  что  мы вытаптываем траву,  рассеиваем облака,
тормозим воду...  Вы меня поняли слишком буквально,  а это анало-
гия.
   - Не понимаю, - сказал Виктор.
   - Я Вас предупреждал. Я сам многое не понимаю, но я догадыва-
юсь.
   - А есть кто-нибудь, кто понимает?
   Не знаю. Вряд ли. Может быть, дети... Но даже если они и пони-
мают, то по-своему. Очень по-своему.
   Виктор взял банджо и потрогал струны.  Пальцы не слушались. Он
положил банджо на стол.
   - Голем,  - сказал он.  - Вот Вы - коммунист.  Какого черта Вы
делаете в лепрозории?  Почему Вы не на баррикаде? Почему Вы не на
митинге? Москва Вас не похвалит.
   - Я - архитектор. - Спокойно сказал Голем.
   - Какой Вы архитектор,  если Вы ни черта не понимаете? И вооб-
ще,  чего Вы меня водите за нос?  Мы с Вами час бьемся,  а что Вы
мне сказали?  Жрете джин и напускаете туману.  Стыдно,  Голем.  И
врете бесперечь.
   - Ну уж и бесперечь,  - сказал Голем.  - Хотя не без этого. Не
бывает у них гнойных язв.
   - Дайте  сюда стакан,  - сказал Виктор.  - Уже напились.  - Он
плеснул из бутылки и выпил.  - Черт Вас разберет, Голем. Ну зачем
Вам все это? Если можете рассказывать - рассказывайте, а если это
тайна - нечего было начинать.
   - Это очень просто объяснить, - благодушно сказал Голем, вытя-
гивая ноги.  - Я же пророк,  Вы меня сами так обзывали. А пророки
все в таком положении: знают много, и рассказать им хочется - по-
делиться с приятным собеседником, похвастаться для придания веса.
А  когда  начинают рассказывать,  появляется этакое ощущение неу-
добства, неловкости... Вот они и зуммерят, как господь бог, когда
его спросили насчет камня.
   - Как угодно,  - сказал Виктор.  - Поеду в лепрозорий и  узнаю
все без Вас... А ну, предскажите что-нибудь.
   Он с интересом следил,  как отнимаются руки и ноги,  и  думал,
что хорошо бы выпить еще стакан для комплекта и завалиться спать,
а потом проснуться и поехать к Диане.  Все получиться не так пло-
хо.  И вообще, все не так уж плохо. Он представил себе, как споет
Диане про подводную лодку,  и ему стало совсем  хорошо.  Он  взял
мокрое весло, которое лежало на корме, и оттолкнулся от берега, и
лодка сразу же закачалась.  Никакого дождя не было,  даже облаков
не было,  был красный закат,  и он поплыл прямо на закат, и весла
срывались с верхушек волн. Лечь бы на дно... И он лег бы, но было
неловко, потому что над ухом лениво гудел голос Голема:
   - ...  они очень молоды,  у них все впереди, а у нас впереди -
только они.  Конечно, человек овладеет вселенной, но это будет не
нравственный богатырь с мышцами,  и, конечно, человек справится с
самим собой,  но только сначала он изменит себя... Природа не об-
манывает, она выполняет обещания, но не так, как мы думали, и за-
частую не так, как нам хотелось бы...
   Зурзмансор, который  сидел  на  носу лодки,  повернул голову и
стало видно,  что у него нет лица, лицо он держал в руках, и лицо
смотрело на Виктора - хорошее лицо,  честное, но от него тошнило,
а Голем все не отставал, все гудел...
   - Ложитесь  спать,  - пробормотал Виктор,  растягиваясь на дне
лодки.  Шпангоуты резали ему бока,  и было очень неудобно,  но уж
очень хотелось спать. - Ложитесь спать, Голем...

     11. Глава одиннадцатая

   Проснувшись, он обнаружил,  что лежит в постели. Было темно, в
окно с дробным треском хлестал дождь.  Он с трудом поднял руки  и
протянулся  к  ночнику,  но пальцы наткнулись на холодную гладкую
стену.  Странно, подумал он. А где Диана? Или здесь не санаторий?
Он попробовал облизать губы,  толстый шершавый язык не повиновал-
ся.  Очень хотелось курить,  но курить было нельзя ни в коем слу-
чае... Ага, собственно, мне хочется пить. "Диана!"- позвал он. Да
здесь же не санаторий.  В санатории ночник справа, а здесь справа
стена...  Так это же мой номер! - подумал он с восторгом. - Как я
сюда попал?  Он лежал под одеялом и был раздет до белья. Что-то я
не помню, чтобы раздевался, подумал он. Кто-то меня раздел. Хотя,
может быть, я разделся сам... Он потер ногой об ногу. Ага, босой.
Черт, руки чешутся, волдыри какие-то, поразвели клопов в номерах.
Съеду.  Куда это я ехал в лодке?  А,  это Павор здесь клопов раз-
вел...  Он вдруг вспомнил о Паворе и сел,  но его замутило,  и он
лег на спину.  Давно я так не надирался, однако. Павор... "Сереб-
рянный трилистник"...  Когда это было? Вчера? Он скривился и стал
драть ногтями левую руку.  Что сейчас - утро или вечер? Наверное,
утро... А может быть,  вечер.  Голем! - Вспомнил он. Мы с Големом
высосали целую бутылку.  И не разбавляли. А до этого полбутылки с
долговязым.  А до этого я еще где-то сосал... Или это было вчера?
Постой-ка,  а сейчас - сегодня или вчера? Встать бы надо, попить,
то, се... Нет, подумал он упрямо. Я сначала разберусь.
   Что-то Голем рассказывал интересное,  он решил, что я пьян, и
ничего не понимаю,  и можно поэтому говорить со мной  откровенно.
Впрочем, я действительно был пьян, но, помнится, все понимал. Что
я понимал? Он яростно потер тыльной стороной правой руки по шерс-
тяному одеялу. Тяжелые времена наступают... Нет, это из Павора...
Ага,  вот из Голема:  у них все впереди, а у нас впереди - только
они.  И генетическая болезнь... А что же, вполне возможно. Когда-
нибудь это должно произойти. Может быть, давно происходило. Внут-
ри вида зарождается новый вид, а мы это называем генетической бо-
лезнью.  Старый вид - для одних условий,  новый вид - для других.
Раньше нужны были мощные мышцы, плодовитость, морозоустойчивость,
агрессивность и,  так сказать, практическая сметка... Сейчас, по-
ложим, это нужно, но скорее по инерции. Можно успокоить миллион с
практической сметкой, и ничего существенного не произойдет это уж
точно, много раз перепробовано. Кто это сказал, что если из исто-
рии  вынуть несколько десятков...  Ну пусть несколько сотен чело-
век,  то мы бы моментально оказались в каменном веке.  Ну,  пусть
несколько тысяч... Что это за люди? Это брат, совсем другие люди.
   А вполне возможно:  Ньютон,  Эйнштейн,  Аристотель -  мутанты.
Среда, конечно, была не слишком благоприятная, и вполне возможно,
что масса таких мутантов погибла,  не  обнаружив  себя,  как  тот
мальчишка из рассказа Чапека... Они, конечно, особенные: ни прак-
тической сметки у них не было, ни нормальных человеческих потреб-
ностей...  Или,  может быть, это кажется? Просто духовная сторона
так гипертрофирована,  что все прочее незаметно.  Ну, это ты зря,
сказал он. Эйнштейн говорил, что лучше всего работать смотрителем
маяка - это уже само по себе звучит... А вообще интересно было бы
представить,  как  в  наши дни рождается супер.  Хороший сюжет...
Черт,  руки зудят нестерпимо...  Написать бы такую утопию в  духе
Орвела или Бернарда Вольфа. Правда трудно представить себе такого
супера:  огромный лысый череп,  хиленькие ручки-ножки, импотент -
банальщина.
   Но вообще что-то в этом роде и должно быть.  Во всяком случае,
смещение потребностей. Водки не надо, жратвы какой-нибудь особен-
но не надо,  роскоши никакой, да и женщин в общем-то... Так толь-
ко,  для спокойствия и вящей сосредоточенности.  Идеальный объект
для  эксплуатации:  отдельный  ему кабинет,  стол,  бумагу,  кучу
книг... Аллейку для перипатических размышлений, а взамен он выда-
ет идеи.  Никакой утопии не получится - загребут его военные, вот
и вся утопия.  Сделают секретный институт, всех этих суперов туда
свезут, поставят часового, вот и все.
   Виктор, кряхтя,  поднялся,  ступая босыми ногами по  холодному
полу, прошел в ванну, открыл кран и с наслаждением напился не за-
жигая света.  Страшно было даже думать - зажечь  свет.  Потом  он
снова  вернулся  на кровать и некоторое время чесался,  проклиная
клопов. Ввобще-то,  для сюжета это даже хорошо:  секретный инсти-
тут, часовые,  шпионы...  Патриотизм патриотической уборщицы Кла-
ры... Злая  дешевка.  Трудность в том,  чтобы представить себе их
работу, идеи, возможности - куда уж мне... Это вообще невозможно.
Шимпанзе не может написать роман о людях. Как я могу написать ро-
ман о человеке,  у которого никаких потребностей, кроме духовных?
Конечно, кое-что представить можно.  Атмосферу.  Состояние непре-
рывного творческого экстаза. Ощущение своего всемогущества, неза-
висимости...  Отсутствие комплексов,  совершенное бесстрашие. Да,
чтобы написать такую штуку,  надо нализаться ЛСД.  Вообще эмоцио-
нальная сфера супера с точки зрения обычного человека представля-
лась бы как паталогия. Болезнь... Жизнь - болезнь материи, мышле-
ние - болезнь жизни. Очковая болезнь, подумал он.
   И вдруг все встало на свои места. Так вот что он имел в виду!-
Подумал Виктор про Голема. Умные и все как на подбор талантливые.
Тогда  что  же это выходит?  Тогда выходит,  что они уже не люди.
Зурзмансор мне просто баки забивал.  Значит,  началось...  Ничего
нельзя  скрывать,  подумал он с удовлетворением.  А такую штуку -
тем более.  Пойду к Голему,  нечего ему строить пророка. Они, на-
верное,  многое ему рассказали... Черт подери, это же будущее, то
самое будущее,  которое запускает щупальца в сердце  сегодняшнего
дня! У нас впереди - только они... Его охватило лихорадочное воз-
буждение.  Каждая секунда была исторической,  и жалко,  что он не
знал об этом вчера,  потому что вчера и позавчера, и неделю назад
каждая секунда тоже была исторической.  Он вскочил, зажег свет и,
морщась от рези в глазах, стал наощупь искать свою одежду. Одежды
не было,  но потом глаза привыкли к свету,  он схватил брюки, ви-
севшие на спинке кровати, и вдруг увидел свою руку. Рука до локтя
была покрыта красной сыпью и мертвенно-белыми бугорками.  Некото-
рые  бугорки  кровоточили от расчесов.  На другой руке было то же
самое.  Что за черт,  подумал он, холодея, потому, что уже знал -
что это.  Он уже вспомнил:  изменения кожи, сыпь, волдыри, иногда
гнойные язвы... Гнойных язв пока не было, но он покрылся холодным
потом и, уронив брюки, сел на кровать. Не может быть, подумал он.
Я тоже.  Неужели я тоже? Он осторожно погладил ладонью бугорчатую
кожу,  потом закрыл глаза и, задержав дыхание прислушался к себе.
Гулко и редко стучало сердце,  в ушах тонко звенела кровь, голова
казалась огромной, пустой, не было боли, не было ватной тяжести в
мозгу.  Дурак,  подумал он, улыбаясь. Что я надеюсь заметить? Это
должно быть как смерть - секунду назад ты был человеком, мелькнул
квант времени - и ты уже бог, и не знаешь этого, и никогда не уз-
наешь,  как дурак не знает,  что он - дурак,  как умный,  если он
действительно умен,  не знает,  что он - умный...  Это, наверное,
случилось,  пока я спал. Во всяком случае, до того, как я заснул,
суть мокрецов была для меня чрезвычайно туманна,  а сейчас я вижу
все  с  предельной резкостью и постиг это голой логикой,  даже не
заметил...
   Он счастливо засмеялся,  ступил на пол,  и,  хрустнув мышцами,
подошел к окну.  Мой мир,  подумал он, глядя сквозь залитое водой
стекло,  и стекло исчезло, далеко внизу утонул в дожде замерший в
ужасе город,  и огромная мокрая страна,  а потом все  сдвинулось,
уплыло,  и остался только маленький голубой шарик с длинным голу-
бым хвостом,  и он увидел гигантскую чечевицу галактики,  косо  и
мертво  висящую  в  мерцающей бездне,  клочья светящейся материи,
скрученные силовыми полями,  и бездонные провалы там, где не было
света,  и  он протянул руку и погрузил ее в пухлое белое ядро,  и
ощутил легкое тепло,  и когда сжал кулак,  материя прошла  сквозь
пальцы,  как  мыльная пена.  Он снова засмеялся.  Щелкнул по носу
свое отражение в стекле и нежно погладил бугорки на своей коже.
   - По такому поводу необходимо выпить! - Сказал он вслух.
   В бутылке осталось еще немного джину,  бедный старый лжепророк
не смог допить до конца, бедный старый Голем... Не потому лжепро-
рок, что порицания его не верны,  а потому,  что он всего навсего
говорящая марионетка.  Я всегда буду любить тебя,  Голем, подумал
Виктор,  ты - хороший человек,  ты - умный человек, но ты - всего
лишь человек... Он слил остатки в стакан, привычным движением оп-
рокинул спиртное в глотку и,  еще не успев проглотить, бросился в
ванную. Его стошнило. Черт, подумал он. Какая мерзость. В зеркале
он  увидел свое лицо - мятое,  слегка обрюзгшее,  с неестественно
большими неестественно черными глазами.  Ну,  вот и все,  подумал
он,  ну вот и все,  Виктор Банев, пьяница и хвастун. Не пить тебе
больше и не орать песен, и не хохотать над глупостями и не молоть
веселую чепуху деревянным языком,  не драться,  не буйствовать, и
не хулиганить,  не пугать прохожих,  не ругаться с  полицией,  не
ссориться с господином президентом,  не вваливаться в ночные бары
с галдящей компанией молодых почитателей...  Он вернулся на  кро-
вать  курить не хотелось.  Ничего не хотелось,  от всего мутило и
стало грустно.  Ощущение потери,  сначала легкое,  чуть заметное,
как  прикосновение  паутины,  разрасталось,  мрачные ряды колючей
проволоки вставали между ним и миром,  который он так  любил.  За
все надо платить, думал он, ничего не получают даром, и чем боль-
ше ты получил, тем больше нужно платить, за новую жизнь надо пла-
тить  старой жизнью...  Он яростно чесал руки,  обдирал кожу и не
замечал этого.
   Диана вошла, не постучавшись, сбросила плащ и остановилась пе-
ред ним,  улыбающаяся, соблазнительная, и подняла руки, поправляя
волосы.
   - Замерзла, - сказала она. - Пустишь погреться?
   - Да, - сказал он, плохо понимая, что она говорит.
   Она выключила свет,  и теперь он не видел ее,  только  слышал,
как ключ повернулся в скважине,  треск расстегиваемых кнопок, шо-
рох одежды и как туфля упала на пол, а потом она оказалась рядом,
теплая, гладкая, душистая, а он все думал, что теперь всему конец
- вечный дождь,  угрюмые дома с крышами, как решето, чужие незна-
комые люди в мокрой черной одежде,  с мокрыми повязками на лицах.
И вот они снимают повязки,  снимают перчатки, снимают лица и кла-
дут их в специальные шкафчики,  а руки их покрыты гнойными язвами
- тоска,  ужас,  одиночество... Диана прижалась к нему, и он при-
вычным движением обнял ее.  Она была прежняя, но он-то уже не был
прежним,  он больше ничего не мог,  потому что ему ничего не было
нужно.
   - Что с тобой, милый? - Ласково спросила Диана. - Перебрал?
   Он осторожно снял ее руки со своей шеи. Ему стало окончательно
страшно.
   - Подожди, - сказал он. - Подожди.
   Он встал,  нащупал выключатель,  зажег свет и несколько секунд
стоял спиной к ней, не решаясь обернуться, но все-таки обернулся.
Нет,  она была прекрасна.  Она была, наверное, даже красивее, чем
обычно, но это было как картина. Это возбуждало гордость за чело-
века, восхищение человеческим совершенством, но больше это ничего
не возбуждало.  Она смотрела на него,  удивленно подняв брови,  а
потом,  видимо,  испугалась,  потому что вдруг быстро села,  и он
увидел,  что  губы ее шевелились.  Она что-то говорила,  но он не
слышал.
   - Подожди, - повторил он. - Не может быть. Подожди.
   Он быстро с лихорадочной поспешностью одевался и  все твердил:
подожди,  подожди,  но  он не думал о ней,  дело было не только в
ней.  Он выскочил в коридор,  ткнулся в номер Голема,  в запертую
дверь,  не сразу сообразил, куда теперь, а затем сорвался и побе-
жал вниз,  в ресторан.  Не надо, твердил он, не надо мне этого, я
не просил.
   Слава богу, Голем был на обычном месте. Он сидел, закинув руку
за спинку кресла,  и рассматривая на просвет рюмку с коньяком.  А
доктор Р.  Квадрига был красен,  агрессивен,  и,  увидев Виктора,
сказал на весь зал:
   - Это мокрец. Стервы. Прочь.
   Виктор рухнул в свое кресло,  и Голем, не говоря ни слова, на-
лил ему коньяку.
   - Голем, - сказал Виктор. - Ах, Голем, я заразился!
   - Спринцевание! - Провозгласил Р. Квадрига. - Мне тоже.
   - Выпейте коньячку, Виктор, - сказал Голем. - Не надо так вол-
новаться.
   - Идите к черту,  - сказал Виктор,  в ужасе глядя на него. - У
меня очковая болезнь. Что делать?
   - Хорошо,  хорошо, - сказал Голем. - Вы все-таки выпейте. - Он
поднял палец и крикнул официанту: - содовой! И еще коньяку.
   - Голем,  - сказал Виктор с отчаянием. - Вы не понимаете. Я не
могу.  Я заболел,  говорю я Вам!  Заразился! Это нечестно... Я не
хотел... Вы же говорили - не заразно...
   Он ужаснулся при мысли,  что говорит слишком несвязно, что Го-
лем его не понимает и думает,  что он просто пьян. Тогда он сунул
Голему под нос свои руки. Рюмка опрокинулась, прокатилась по сто-
лу и упала на пол.
   Голем сначала отшатнулся,  потом пригляделся,  наклонился впе-
ред,  взял  руку  Виктора за кончики пальцев и стал рассматривать
расчесанную бугристую кожу.  Пальцы у него были холодны и тверды.
Ну вот и все,  подумал Виктор,  вот и первый врачебный осмотр,  а
потом будут еще осмотры и лживые обещания,  что есть еще надежда,
и успокоительные микстуры,  а потом он привыкнет,  и уже не будет
никаких осмотров и его отвезут в лепрозорий,  замотают рот черной
тряпкой, и все будет кончено.
   - Землянику ели? - Спросил Голем.
   - Да, - покорно сказал Виктор. - Клубнику.
   - Слопали, небось, килограмма два, - сказал Голем.
   - При чем здесь земляника?  - Закричал Виктор, вырывая руки. -
Сделайте что-нибудь! Не может быть, чтобы было поздно. Только что
началось.
   - Перестаньте орать.  У вас крапивница. Аллергия. Вам противо-
показано жрать клубнику в таких количествах.
   Виктор еще не понимал. Разглядывая свои руки, он бормотал: "Вы
же сами говорили... Волдыри... Сыпь..."
   - Волдыри и от клопов бывают,  - сказал Голем наставительно. -
У  Вас  идиосинкразия к некоторым веществам.  И воображение не по
разуму. Как и у большинства писателей. Тоже туда же - мокрец...
   Виктор почувствовал,  что оживает.  Обошлось, стучало у него в
голове.  - Обошлось,  кажется. Если обошлось, я не знаю, что сде-
лаю... Курить брошу...
   - А Вы не врете?  - Сказал он жалким голосом. Голем ухмыльнул-
ся.
   - Выпейте же коньячку,  - предложил он.  - При аллергии нельзя
пить коньяк, но Вы выпейте. А то у Вас уж очень жалкий вид.
   Виктор взял его рюмку, зажмурился и выпил. Ничего! Подташнива-
ет немного,  но это, надо понимать, с похмелья. Сейчас пройдет. И
все прошло.
   - Милый писатель,  - сказал Голем. - Чтобы стать архитектором,
одних волдырей недостаточно.
   Подошел официант и поставил на стол коньяк и  содовую.  Виктор
глубоко  и  вольно вздохнул,  вдохнул ресторанный воздух и ощутил
прекрасные запахи табачного дыма, маринованного лука, подгоревше-
го масла и жаренного мяса. Жизнь вернулась.
   - Дружище,  - сказал он официанту.  - Бутылку джина,  лимонный
сок,  лед и четыре порции миног в двести шестнадцатый.  И быстро!
Алкоголики,  - сказал он Голему и Р.  Квадриге. - Паршивые ресто-
ранные крысы. Пропадайте Вы тут пропадом, а я пойду к Диане. - Он
готов был их расцеловать.
   Голем сказал, ни к кому не обращаясь:
   - Бедный прекрасный утенок!
   На секунду Виктор ощутил сожаление. Всплыло и исчезло воспоми-
нание о  каких-то  огромных упущенных возможностях.  Но он только
рассмеялся, отпихнул кресло и зашагал к выходу.

     12. Глава двенадцатая

   Через год после войны поручика Б.  демобилизовали по  ранению.
Ему навесили медаль "Виктория",  сунули в зубы месячный оклад де-
нежного содержания и картонный ящик с подарком  господина  прези-
дента:  бутылка  трофейного  шнапса,  две жестянки страсбургского
паштета, два круга копченой конской колбасы и трофейные же шелко-
вые подштанники для устройства семейной жизни.  Вернувшись в сто-
лицу, поручик не унывает. Он - хороший механик, и его в любой мо-
мент  возьмут  работать  в университетские мастерские,  откуда он
ушел добровольцем,  но он не торопится -  восстанавливает  старые
знакомства,  заводит  новые,  а  в промежутках пропивает барахло,
изъятое у  неприятеля  в  счет  репараций.  На одной вечеринке он
встречает женщину по имени Нора, очень похожую на Диану; описание
вечеринки:  заезжанные  довоенные  пластинки,  денатурат домашней
очистки,  американская тушенка,  шелковые блузки на голое тело  и
морковь во всех видах.  Поручик,  звеня медалями, мигом разгоняет
разных штатских, неустанно подкладывающих Норе вареную морковь, и
начинает правильную осаду.  Нора ведет себя странно. С одной сто-
роны она явно непрочь,  но с другой стороны она дает ему  понять,
что  связываться  с ней опасно.  Однако разгоряченный денатуратом
экс-поручик не желает ничего знать. Они покидают вечеринку и отп-
равляются к Норе. Послевоенная столица ночью: редкие фонари, мос-
товая в выбоинах,  огороженные развалины,  недостроенный цирк,  в
котором  гниют шесть тысяч пленных под охраной двух инвалидов,  в
совершенно уже темном переулке кого-то грабят.  Нора живет в ста-
ринном трехэтажном доме,  лестница загажена,  на одной двери над-
пись мелом:  "Здесь живет немецкая овчарка".  В длинном коридоре,
заваленном  разным хламом,  отшатываются в тень затхлые личности.
Нора,  гремя многочисленными ключами, отпирает свою дверь с чудом
сохранившейся  блестящей кожанной обивкой.  В прихожей она делает
еще одно предупреждение,  но Б. Полагая, что речь идет всего лишь
о какой-нибудь уголовщине,  отвечает только, что хаживал на танки
в конном строю.  Квартирка не по времени чистенькая и уютная, ог-
ромный диван,  Нора  смотрит  на  поручика с каким-то сожалением,
уходит ненадолго и возвращается с початой бутылкой коньяка,  оде-
тая в высшей степени соблазнительно. Оказывается, в их распоряже-
нии всего полчаса.  По истечении получаса удовлетворенный поручик
уходит с надеждой встретится вновь. В конце коридора его уже ждут
- два затхлых человека в тени. Неприятно усмехаясь, они загоражи-
вают дорогу и предлагают поговорить. Поручик без лишних слов при-
нимается их бить и одерживает неожиданно легкую победу.  Сбитые с
ног, затхлые люди, плача и хихикая разъясняют поручику Б. его по-
ложение. Экс-поручик бил своих.  Они теперь  все  свои.  Нора  не
просто соблазнительная женщина, Нора - королева столичных клопов.
Вам теперь конец, господин офицер, встретимся в "Атакаме", мы все
там встречаемся каждую ночь. Идите домой, а когда Вам станет нев-
терпеж, приходите, у нас открыто до утра...
   На западной окраине столицы,  в доходном доме рядом с химичес-
ким заводом,  живет многодетный титулярный советник  Б.  Нарочито
подробное  и  нарочито скучное описание обстоятельств героя:  три
комнатки,  кухня,  прихожая, стертая жена, пятеро зеленоватых де-
тей,  крепкая старая теща,  переселившаяся из деревни. Химический
завод воняет, днем и ночью над ним стоят столбы разноцветного ды-
ма,  от ядовитого смрада умирают деревья,  желтеет трава,  дико и
странно мутируют мухи.  Несколько лет титулярный  советник  ведет
компанию  по  укрощению завода:  гневные требования в адрес адми-
нистрации, слезные петиции во все инстанции, разгромные фельетоны
во  все газеты,  бесплодные попытки организовать пикеты у проход-
ной.  Однако завод стоит как бастион. На набережной перед заводом
замертво  падают  отравленные часовые,  дохнут домашние животные,
покидают квартиры и уходят бродяжничать целые  семьи,  в  газетах
появляются некрологи на преждевременную кончину директора завода.
У титулярного советника Б.  умирает жена, дети по очереди заболе-
вают бронхиальной астмой.  Однажды вечером,  спустившись в подвал
за дровами, он обнаруживает там сохранившийся со времен сопротив-
ления миномет и огромный запас мин. Той же ночью он перетаскивает
все это на чердак и открывает слуховое  окно.  Завод  лежит перед
ним, как на ладони:  в резком свете прожекторных ламп снуют рабо-
чие, бегают вагонетки, плывут желто-зеленые клубы ядовитых паров.
"Я тебя убью",  - шепчет титулярный советник и открывает огонь. В
этот день он не идет на службу,  на следующий день - тоже.  Он не
спит,  не ест, он сидит на корточках под слуховым окном и стреля-
ет.  Время от времени он делает перерывы,  чтобы охладился  ствол
миномета.  Иногда ему кажется, что химический смрад ослабевает, и
тогда он улыбается,  облизывает губы и шепчет: "Я убью тебя". По-
том он падает без сил и засыпает,  а проснувшись, видит, что мины
кончились - осталось три штуки. Он выстреливает их и высовывается
в окно, обширный двор завода усеян воронками, зияют выбитые стек-
ла,  на боках гигантских газгольдеров темнеют вмятины, двор пере-
рыт  сложной системой траншей,  по траншеям короткими перебежками
двигаются рабочие,  быстрее прежнего бегают  вагонетки,  водители
автокаров защищены железными листами, а когда ветер относит клубы
ядовитых паров,  на кирпичной стене заводоуправления  открывается
свежая белая надпись:  "Внимание! При стрельбе эта сторона наибо-
лее опасна"...
   Виктор дочитал последнюю страницу,  закурил и поглядел на лис-
ток,  заправленный в машинку.  Там было  всего  полторы  строчки:
"Выйдя из редакции, журналист Б. Хотел было взять такси, но пере-
думал и спустился в подземку".  Виктор совершенно точно знал, что
случилось  затем с журналистом Б.  но писать больше не мог.  Часы
показывали без четверти три. Виктор поднялся и распахнул окно. На
улице черным-черно,  и в черноте сверкал дождь.  Виктор докурил у
окна сигарету,  выбросил окурок в мокрую ночь и позвонил  портье.
Виктор осведомился,  какой сегодня день недели. Незнакомый голос,
помедлив,  сообщил,  что сейчас ночь с пятницы на субботу. Виктор
поморгал, положил трубку и решительно выдернул листок из машинки.
Хватит.  Двое суток подряд,  не разгибаясь,  никого не видя, ни с
кем не разговаривая,  выключив телефон,  не отвечая на стук,  без
Дианы, без выпивки, кажется, даже без еды, только время от време-
ни  забираясь  на кровать,  чтобы увидеть во сне королеву клопов,
как она сидит у притолки и  шевелит  черными  усиками...  Хватит.
Журналист  Б.  подождет на платформе,  пока подойдет поезд с над-
писью "Посадки нет".  Ничего с ним не сделается.  А мы пока заку-
сим, мы это заслужили, ей богу... Виктор убрал машинку, спрятал в
стол рукопись и пошарил в пустом баре.  Потом он  жевал  черствую
булку с  джемом  и  горько  сетовал на то,  что вылил пол-бутылки
бренди в раковину во избежании соблазна,  и радовался,  что  цикл
"За кулисами  большого  города" все-таки начат,  и начат неплохо,
прекрасно начат,  вполне удовлетворительно.  Хотя, наверное, при-
дется все переписать.  Странно все-таки,  подумал он,  почему эти
рассказы пошли именно сейчас?  Почему не год назад,  не два  года
назад, когда я их придумал? Сейчас я должен был бы писать о хану-
рике,  вообразившем себя суперменом,  вот о чем.  Я ведь начал  с
этого.  Впрочем, такое со мной не в первый раз. А если подумать и
хорошенько вспомнить,  то так бывает всегда. И именно поэтому не-
возможно  писать  по заказу.  Начинаешь писать роман о юных годах
господина президента,  а получается про необитаемый  остров,  где
живут странные обезьяны,  которые питаются не бананами, а мыслями
потерпевших кораблекрушение...  Ну,  здесь, положим, связь на по-
верхности. Э, да чего там, всегда она есть. Надо только покопать-
ся, а кому охота копаться, если хочется выпить после двухдневного
воздержания. Спущусь-ка  я сейчас вниз,  у портье всегда найдется
выпить. Дожую вот сейчас и спущусь...
   Виктор вздрогнул и перестал жевать.  Из черного провала за ок-
ном  сквозь плеск дождя донесся звук:  как будто ударили молотком
по доске.  Стреляют, с удивлением подумал Виктор. Некоторое время
он напряженно прислушивался.
   ... Ну, хорошо, а что автор хотел сказать этим своим сочинени-
ем? Зачем ему понадобилось воскрешать тяжелые послевоенные време-
на, когда кое-где еще встречались клопы и легкомысленные женщины?
Может быть, автор хотел показать героизм и стойкость столицы, ко-
торая  под  предводительством его высокопревосходительства...  Не
выйдет,  господин Банев! Не позволим! Весь мир знает, что по пря-
мому  указанию  господина  президента  на  владельцев  химических
предприятий, загрязняющих воздух только в столице наложен штраф в
размере... Что благодаря личной и неусыпной заботе господина пре-
зидента более ста тысяч детей столицы ежегодно выезжают  в  заго-
родные лагеря... Что согласно табелю о рангах чины ниже надворных
советников не имеют права собирать подписи под петициями...
   Тут свет погас.  "Ага!" - Сказал Виктор вслух, и лампа загоре-
лась снова,  но в полнакала.  "Эт-то еще что?" - Произнес Виктор,
однако светлей не стало.  Виктор подождал немного, потом позвонил
портье. Никто не отозвался. Можно позвонить на электростанцию, но
для  этого  надо найти телефонную книгу,  а где ее искать,  и все
равно пора ложиться.  Только сначала надо выпить. Виктор поднялся
и вдруг услышал какой-то шорох. Кто-то возил по двери руками. По-
том в дверь начали толкаться. "Кто там?" - Спросил Виктор, но ему
не ответили,  слышно было только,  как толкаются и сопят. Виктору
стало жутко.  Озаренные красноватым полусветом стены казались чу-
жими и непривычными,  в углах сгустилось слишком много тени, а за
дверью возилось что-то большое,  тупое и бессмысленное... "Чем бы
его?" - Подумал Виктор, озираясь, но тут за дверью сказали сиплым
шепотом: "Банев,  эй, Банев, ты здесь?" Отпустив вполголоса "иди-
от", Виктор вышел в прихожую и повернул ключ. В номер ввалился Р.
Квадрига.  Он был в халате,  волосы у него были всклочены,  глаза
бегали.
   - Слава богу,  что хоть ты на месте, - сразу же заговорил он.-
А то я совсем со страху спятил...  Слушай, Банев, надо удирать...
Пойдем, а? Пойдем отсюда, Банев... - Он схватил Виктора за рубаш-
ку и потянул в коридор. - Пойдем, невозможно больше...
   - Обалдел,  - сказал Виктор,  вырываясь. - Иди спать, рамолик.
Три часа.
   Но Квадрига снова ловко ухватил его за  рубашку,  и  Виктор  с
удивлением обнаружил,  что доктор гонорис кауза совершенно трезв,
от него даже не пахло.
   - Нельзя спать,  - сказал Квадрига. - Из этого проклятого дома
надо удирать. Видишь, что со светом? Мы здесь погибнем... И вооб-
ще из города надо удирать.  У меня на вилле машина.  Пошли.  Я бы
один уехал, да боюсь выйти...
   - Погоди, не хватайся, - сказал Виктор. - Успокойся сначала.
   Он втащил Квадригу в номер,  усадил в кресле,  а сам побежал в
ванную за стаканом воды.  Квадрига сейчас же вскочил и побежал за
ним.
   - Мы здесь с тобой одни,  никого не осталось,  - сказал он.  -
Голема нет, швейцара нет, директора нет...
   Виктор открутил кран.  В трубах заворчало,  вылилось несколько
капель.
   - Тебе что, сказал Квадрига, - воды нужно? Пойдем, у меня есть
целая бутылка. Только быстрее. И вместе.
   Виктор потряс кран.  Вылилось еще несколько капель, и ворчание
прекратилось.
   - В чем дело?  - Спросил Виктор,  холодея. - Война? - Квадрига
махнул рукой.
   - Да какая война...  Удирать надо, пока не поздно, а он война.
   - Почему - удирать?
   - По дороге, - сказал Квадрига, идиотски хихикнув.
   Виктор отодвинул его локтем,  вышел  из  номера  и  направился
вниз, к портье. Квадрига семенил следом.
   - Слушай, - бормотал он. - Давай через черный ход... Только бы
уйти,  а там у меня машина.  Уже заправлена,  погружена...  Я как
чувствовал, ей-богу... Водочки выпьем и поедем, а то здесь водоч-
ки не осталось...
   В коридоре тускло,  как красные карлики, светились плафоны, на
лестнице  света  не было вообще,  в вестибюле - тоже,  только над
конторкой портье тлела лампочка.  Там кто-то сидел, но это был не
портье.
   - Пойдем,  пойдем, - сказал Квадрига и потянул Виктора к выхо-
ду. - Туда не надо, там нехорошо...
   Виктор высвободился и подошел к конторке.
   - Что у вас тут за безобразие... - Начал он и замолчал.
   За конторкой сидел Зурзмансор и быстро писал в толстой  тетра-
ди.
   - Банев,  - сказал он не поднимая головы.  - Вот и все, Банев.
Прощайте. И не забывайте наш разговор.
   - А я не собираюсь уезжать,  - возразил Виктор.  Голос у  него
сорвался. - Я намерен узнать, что делается с электричеством и во-
дой. Это ваша работа?
   Зурзмансор поднял желтое лицо.
   - Нет,  - сказал он. - Больше мы не работаем. Прощайте, Банев.
-  Он протянул через конторку руку в перчатке.  Виктор машинально
взял эту руку, ощутил пожатие и пожал сам. - Такова жизнь, - ска-
зал Зурзмансор.  - Будущее создается тобой,  но не для тебя.  Вы,
кажется,  это уже поняли.  Или скоро поймете.  Это  Вас  касается
больше, чем нас. Прощайте.
   Он кивнул и снова принялся писать.
   - Пойдем! -  Прошипел над ухом Квадрига.
   - Ничего не понимаю, - громко, на весь вестибюль произнес Вик-
тор. - Что здесь происходит?
   Он не желал,  чтобы в вестибюле было тихо. Он не желал ощущать
себя здесь посторонним.  Не он здесь посторонний,  и нечего Зурз-
мансору сидеть в три часа ночи за конторкой портье. И нечего меня
запугивать,  я вам не Квадрига... Но Зурзмансор не услышал или не
захотел услышать.  Тогда Виктор демонстративно  пожал  плечами  и
направился в ресторан. В дверях он остановился.
   В зале тускло  светились  торшеры,  тускло  светилась  люстра,
тускло светились рожки на стенах,  и зал был полон.  За столиками
сидели мокрецы.  Они все были одинаковые,  только сидели в разных
позах.  Одни читали, другие спали, а многие, словно окоченев, не-
подвижно смотрели в пространство.  Светлели голые  черепа,  пахло
сыростью и медикаментами.  Окна были распахнуты,  на полу темнела
вода.  Не было слышно ни звука, только плеск дождя доносился сна-
ружи...
   Потом перед Виктором появился Голем, напряженный, озабоченный,
совсем старый.
   - Почему Вы еще здесь?  - Спросил он  вполголоса.  -  Уходите,
здесь нельзя.
   - Что значит - нельзя? - Сказал Виктор, снова раздражаясь. - Я
хочу выпить.
   - Тише,  - сказал Голем.  - Я думал, Вы уже уехали. Я стучал к
вам. Куда Вы сейчас?
   - К себе в номер. Возьму бутылку и пойду к себе в номер.
   - Здесь нет спиртного, - сказал Голем.
   Виктор молча показал пальцем на бар,  где тускло блестели ряды
бутылок. Голем оглянулся.
   - Нет, - сказал он. - Увы.
   - Я хочу пить! - Повторил Виктор упрямым голосом.
   Но он не ощущал в  себе  упрямства.  Он  хорохорился.  Мокрецы
смотрели на него.  Читающие опустили книги, окаменевшие повернули
черепа,  и только спавшие продолжали  спать.  Десятки  блестевших
глаз словно бы повисших в красноватом сумраке,  смотрели на него.
   - Не ходите в номер,  - сказал Голем.  Уходите из гостиницы. К
Лоле...  Или  к доктору на виллу...  Только чтобы я знал,  где Вы
сейчас находитесь.  Я за Вами заеду...  Слушайте, Виктор, не ере-
пеньтесь,  делайте,  как я говорю.  Рассказывать сейчас некогда и
непристойно. Жалко, Дианы нет, она бы подтвердила...
   - А где Диана?
   Голем опять оглянулся и посмотрел на часы.
   - В  четыре часа...  Или в пять...  Она будет на автостанции у
солнечных ворот.
   - А где она сейчас?
   - Сейчас она занята.
   - Так,  -  сказал Виктор и тоже посмотрел на часы.  - В четыре
или в пять у солнечных ворот.  - Ему очень хотелось уйти. Невыно-
симо было стоять вот так, в фокусе внимания этого тихого сборища.
   - Может быть, в шесть, - сказал Голем.
   - У солнечных ворот... - Повторил Виктор. - Это там, где вилла
вашего доктора.
   - Вот-вот, - сказал Голем. - Отправляйтесь на виллу и там жди-
те.
   - По-моему,  Вы просто хотите меня выпроводить,  - сказал Вик-
тор.
   - Да, - сказал Голем. Он вдруг с интересом уставился Виктору в
лицо. - Виктуар,  неужели Вам совсем-совсем не хочется отсюда уб-
раться?
   - Мне хочется спать, - небрежно сказал Виктор. - Я две ночи не
спал.  - Он взял Голема за пуговицу и вывел в вестибюль. - Ладно,
я уеду,  - сказал он.  - Но что это за паноптикум?  У  Вас  здесь
съезд?
   - Да, - сказал Голем.
   - Или Вы подняли восстание?
   - Да, - сказал Голем.
   - А может быть, война началась?
   - Да, - сказал Голем. - Да, да, да, да. Убирайтесь отсюда.
   - Ладно,  - сказал Виктор. Он повернулся, чтобы идти, но оста-
новился. - А Диана? - Спросил он.
   - Ей ничего не грозит, - сказал Голем. - И мне тоже. Никому из
нас ничего не грозит.  Во всяком случае, до шести. Может быть, до
семи.
   - Вы мне отвечаете за Диану, - сказал Виктор тихо. Голем вынул
носовой платок и вытер шею.
   - Я отвечаю за все, - сказал он.
   - Да? Я бы предпочел, чтобы Вы отвечали только за Диану.
   - Вы мне надоели,  - сказал Голем.  - Ох,  как Вы мне надоели,
прекрасный утенок. Диана с детьми. Диане абсолютно ничего не гро-
зит. И уходите. Мне надо работать.
   Виктор повернулся и пошел к лестнице. Зурзмансора за конторкой
не было, только тлела лампочка над толстой клеенчатой тетрадью.
   - Банев, - позвал Р. Квадрига из какого-то темного угла. - Ку-
да ты? Пойдем!
   - Не  могу  же  я  тащиться под дождем в шлепанцах?  - Сердито
отозвался Виктор, не оборачиваясь. Выперли, думал он. Из гостини-
цы они нас выперли. А может быть, из ратуши они нас тоже выперли.
И может быть, из города... А дальше что? У себя в номере он быст-
ро переоделся и натянул плащ. Квадрига неотступно путался под но-
гами.
   - Так и пойдешь в халате? - Спросил Виктор.
   - Он теплый, - сказал Квадрига. - А дома еще есть.
   - Болван, иди оденься.
   - Не пойду, - твердо сказал Квадрига.
   - Пойдем вместе, - предложил Виктор.
   - Нет.  И вместе не надо. Да ты не бойся, я так... Я привык...
   Квадрига был как пудель,  рвущийся гулять. Он подпрыгнул, заг-
лядывая в глаза,  громко дышал, тянул за одежду, подбегал к двери
и возвращался.  Убеждать его было бесполезно.  Виктор  сунул  ему
свой старый плащ и задумался. Он вынул из стола документы и день-
ги, рассовал их по карманам, закрыл окно и погасил свет. Затем он
отдался на волю Квадриге.
   Доктор гонорис кауза, нагнув голову, стремительно протащил его
через коридор, по служебной лестнице, мимо темной холодной кухни,
выпихнул его в дверь под проливной дождь в  кромешную  темноту  и
выскочил следом.
   - Слава богу, выбрались, - сказал он. - Бежим!
   Но бегать  он не умел.  Его одолевала одышка,  да и темно было
так,  что идти приходилось почти наощупь, держась за стены. Разве
только общее направление можно было угадывать по уличным фонарям,
горевшим вполнакала, да кое-где сквозь щели в занавесках просачи-
вался красноватый свет.  Дождь сыпал без передышки,  но улицы  не
были совершенно пустынны; кто-то переговаривался вполголоса, мяу-
кал грудной младенец, пару раз проезжали тяжелые грузовики, какая
-то телега прогремела железными ободьями по асфальту. "Все бегут,
- бормотал Квадрига. - Все удирают. Одни мы тащимся. "Виктор мол-
чал.  Под ногами хлюпало, туфли промокли, по лицу ползла мутнова-
тая вода. Квадрига цеплялся как клещ, все это было гадко, бездар-
но, и тащиться предстояло через весь город, и конца этому не было
видно. Он налетел на водосточную трубу, что-то хрустнуло, Квадри-
га  оторвался  и сейчас же плачуще заорал на весь город:  "Банев!
Где ты?" Пока они шарили в мокрой темноте,  ища друг  друга,  над
головами хлопнуло окошко, придушенный голос осведомился: "Ну, что
слышно?" "Темно,  так и не так..." - Ответил Виктор.  "Точно! - С
энтузиазмом подхватил голос.  - И воды нет...  Хорошо,  мы корыто
успели набрать." "А что будет?"  -  Спросил  Виктор,  придерживая
Квадригу,  рвущегося вперед. После некоторого молчания голос про-
изнес: "Эвакуацию объявят,  не иначе... Эх, жизнь!" И окошко зах-
лопнулось. Потащились дальше. Квадрига, держась за Виктора обеими
руками, принялся сбивчиво рассказывать,  как он проснулся от ужа-
са,  спустился вниз и увидел там этот шабаш...  Налетели впотьмах
на грузовик,  ощупью обогнули его и налетели на  человека  с  ка-
ким-то грузом.  Квадрига  опять  заорал.  "В чем дело?" - Свирепо
спросил Виктор. "Дерется, - обиженно сообщил Квадрига. - Прямо по
печени.  Ящиком". На тротуарах оказывались наперекосяк поставлен-
ные автомобили,  холодильники,  буфеты,  целые заросли растений в
горшках,  Квадригу  занесло в открытый зеркальный шкаф,  потом он
запутался в велосипеде.  Виктор медленно стервенел.  На  каком-то
углу их остановили, осветив фонариком. Блеснули мокрые солдатские
каски, грубый голос с южным выговором объявил:  "Военный патруль.
Предъявите документы." У Квадриги документов, естественно, не бы-
ло,  и он немедленно стал кричать, что он доктор, что он лауреат,
что он лично знаком...  Грубый голос презрительно сказал: "Шпаки.
Пропустите".  Пересекли городскую площадь.  Перед полицейским уп-
равлением сгрудились автомобили с зажженными фарами. Бессмысленно
метались золоторубашники,  сверкая медью своих  пожарных  шлемов,
раздавались зычные неразборчивые команды.  Видно было,  что центр
паники здесь. Отсветы фар еще некоторое время озаряли дорогу, за-
тем снова стало темно.
   Квадрига больше не бормотал,  а только  пыхтел  и  постанывал.
Несколько раз он падал,  увлекая за собой Виктора. Они извозились
как свиньи.  Виктор совершенно отупел и больше не ругался, пелена
покорной апатии обволокла мозг,  надо было идти, отпихивать неви-
димых встречных,  снова и снова поднимать Квадригу за ворот  раз-
бухшего  халата,  нельзя  было только останавливаться и ни в коем
случае нельзя было идти назад.  Что-то  вспомнилось  ему,  что-то
давно бывшее,  позорное,  горькое, неправдоподобное, только тогда
было зарево и людская каша на улицах, и вдали дома с окнами, зак-
лееные крест-накрест,  и в лицо летел пепел, и вонь горелой бума-
ги,  а на крыльцо красивого особняка с огромным национальным фла-
гом вышел высокий полковник в роскошной лейбгусарской форме, снял
фуражку и застрелился, а мы ободранные, окровавленные, проданные,
преданные,  тоже в гусарской форме, но уже не гусары, а почти де-
зертиры, засвистели, заржали, заулюкали, и кто-то запустил в труп
полковника обломок своей сабли...
   - А ну,  стой! - Шепотом сказали из темноты и уперлись в грудь
чем-то знакомым. Виктор машинально поднял руки.
   - Как вы смеете! - Взвизгнул Квадрига у него за спиной.
   - А, ну, тихо, - сказал голос.
   - Караул! - Заорал Квадрига.
   - Тише, дурак, - сказал ему Виктор. - Сдаюсь, сдаюсь, - сказал
он в темноту,  откуда упирались в грудь стволом автомата и тяжело
дышали.
   - Стрелять буду! - Испуганно предупредил голос.
   - Не надо,  - сказал Виктор. - Мы же сдаемся. - В горле у него
пересохло.
   - А ну, раздевайся! - Скомандовал голос.
   - То-есть как?
   - Ботинки снимай, плащ снимай, штаны...
   - Зачем?
   - Быстро, быстро! - Прошипел голос.
   Виктор присмотрелся,  опустил руки,  шагнул в сторону и, ухва-
тившись за автомат,  задрал ствол вверх.  Грабитель пискнул, рва-
нулся, но почему-то не выстрелил. Оба натужно кряхтели, выворачи-
вая друг  у  друга  оружие.  "Банев!  Где ты?" - В отчаянии вопил
Квадрига. Наощупь и по запаху человек с автоматом был солдат. Не-
которое время он рыпался, но Виктор был гораздо сильнее.
   - Все, - сказал Виктор сквозь зубы. - Все... Не дергайся, а то
по морде получишь.
   - А Вы пустите! - Прошипел солдат, слабо сопротивляясь.
   - Тебе зачем мои штаны? Ты кто такой?
   Солдат только  пыхтел.  "Виктор! - Вопил  Квадрига  уже где-то
вдалеке. -  А-а-а!" Из-за угла вывернула машина,  осветила на се-
кунду фарами знакомое веснушчатое лицо,  круглые от страха  глаза
под каской и умчалась.
   - Э,  а я ведь тебя знаю,  - сказал Виктор.  - Ты что же людей
грабишь? Отдай автомат.
   Солдат, цепляясь каской, покорно вылез из ремня.
   - Так зачем тебе мои штаны? - Спросил Виктор. - Дезертируешь?
   Солдат сопел. Симпатичный такой солдатик, веснушчатый.
   - Ну, чего молчишь?
   Солдатик заплакал - тоненько с подвыванием.
   - Все равно мне теперь...  - Забормотал он.  - Все равно расс-
трел.  С поста я ушел.  Убежал я с поста,  пост бросил,  куда мне
теперь деваться...  Отпустили бы меня, сударь, а? Я же не со зла,
не злодей ведь я какой-нибудь, не выдавайте, а?
   Он хлюпал и сморкался, и в темноте, вероятно, утирал сопли ру-
кавом шинели,  жалкий, как все дезертиры, напуганный, как все де-
зертиры, готовый на все.
   - Ладно,  сказал Виктор.  - Пойдешь с нами. Не выдадим. Одежда
найдется. Пошли, только не отставай.
   Он пошел вперед, а солдатик потащился за ним, все еще всхлипы-
вая.
   По собачьему вою нашли Квадригу. Теперь у Виктора на шее висел
автомат,  за левую его руку судорожно цеплялся всхлипывающий сол-
датик, за правую - тихо завывающий Квадрига.  Бред какой-то. Мож-
но,  конечно,  вернуть разряженный автомат этому мальчишке и дать
сопляку пинка.  Нет,  жалко.  Сопляка жалко, и автомат, возможно,
еще пригодится... Мы тут посоветовались с народом, и есть мнение,
что разоружаться преждевременно.  Автомат еще может пригодиться в
грядущих боях...
   - Перестаньте ныть,  вы,  оба, - сказал Виктор. - Патрули сбе-
гутся. Они притихли, а через пять минут, когда впереди забрезжили
тусклые огни автостанции,  Квадрига потянул Виктора направо,  ра-
достно бормоча: "Пришли, слава тебе, господи..."
   Ключ от калитки Квадрига,  конечно,  забыл в гостинице, в брю-
ках. Чертыхаясь перелезли через ограду, чертыхаясь путались неко-
торое время в мокрой сирени,  чуть не упали в фонтан,  добрались,
наконец,  до подъезда.  Вышибли дверь и ввалились в холл. Щелкнул
выключатель и холл озарился багровым полусветом. Виктор повалился
в ближайшее кресло. Пока Квадрига бегал по дому в поисках полоте-
нец и сухой одежды,  солдатик живо разделся до белья,  смотал об-
мундирование в узел и засунул его под диван.  После этого он нес-
колько   успокоился   и   перестал  всхлипывать.  Потом  вернулся
Квадрига, и они долго и ожесточенно растирались полотенцами и пе-
реодевались.
   В холле царил хаос. Все было перевернуто, разбросано, засляко-
щено.  Книги  валялись  вперемешку  с пыльным бельем и свернутыми
холстами.  Под ногами хрустело стекло, валялись сморщенные тюбики
из-под красок, телевизор смотрел пустым прямоугольником экрана, а
стол был заставлен грязной посудой с тухлыми объедками.  В общем,
только что не было навалено в углах, а может быть и было навалено
- в темноте не разберешь. Запах в доме стоял такой, что Виктор не
вытерпел и распахнул окно.
   Квадрига принялся хозяйничать.  Сначала он взялся за край сто-
ла,  наклонил его и с дребезгом ссыпал все на пол. Затем он вытер
стол мокрым халатом, сбегал куда-то, принес три хрустальных бока-
ла антикварной красоты и две квадратных  бутылки.  Подмигивая  от
нетерпения, он вытащил пробки и наполнил бокалы.
   - Будем здоровы,  - неразборчиво пробормотал он,  схватил свой
бокал и жадно приник к нему, заранее закатывая глаза от наслажде-
ния.
   Виктор, снисходительно  усмехаясь,  смотрел на него,  разминая
сигарету. На лице Квадриги изобразилось вдруг неописуемое изумле-
ние пополам с обидой.
   - И здесь тоже... - проговорил он с отвращением.
   - Что такое? - спросил Виктор.
   - Вода,  - робко подал голос солдатик. - Как есть вода. Холод-
ная.
   Виктор отхлебнул из своего бокала.  Да, это была вода, чистая,
холодная, возможно даже дистилированная.
   - Ты чем нас поишь, Квадрига? - Спросил он.
   Квадрига, не говоря ни слова,  схватил вторую бутылку и сделал
глоток. Лицо его исказилось.  Он сплюнул,  сказал:  "Боже  мой!",
пригнулся и на цыпочках вышел из комнаты.  Солдатик опять всхлип-
нул. Виктор посмотрел на бутылочные этикетки: ром, виски. Он сно-
ва отхлебнул из бокала:  вода.  Запахло обыкновенной чертовщиной,
сами собой скрипнули где-то половицы, кожа на спине съежилась под
пристальным взглядом чьих-то глаз.  Солдатик ушел с головой в во-
ротник огромного Квадригиного свитера и засунул  руки  глубоко  в
рукава.  Глаза  у  него были круглые,  он не отрываясь смотрел на
Виктора.
   Виктор спросил хрипло:
   - Ну, чего уставился?
   - А Вы чего? - шепотом спросил солдатик.
   - Я-то ничего, а ты вот что таращишься?
   - Так, а чего Вы... Страшно как-то, не надо так...
   Спокойствие, - сказал себе Виктор.  - Ничего страшного. Это же
суперы.  Суперы еще и не то могут.  Они,  брат, все могут. Воду в
вино,  а вино в воду. Сидят себе в ресторане и превращают. Основу
подрывают, краеугольный камень... Трезвенники, мать их...
   - Струсил? - сказал он солдатику. - Засранец ты.
   - Так страшно!  - сказал солдатик, оживившись. - Вам то что, а
я там натерпелся...  Стоишь на посту ночью, а он вылетит из зоны,
глянет  на  тебя сверху вниз и дальше...  Капитан у нас один даже
запачкался...  Капитан все говорил: привыкнете, мол, служба, мол,
присяга,  мол...  Ни фига не возможно привыкнуть. Давеча вот один
приятель сел на крышу караулки и смотрит...  А глаза-то  ведь  не
человечьи,  красные, светятся, и серой от него ну прямо так и не-
сет... - Солдатик вынул руки из рукавов и перекрестился.
   Из недр виллы вновь появился Квадрига,  все так же пригнувшись
и на цыпочках.
   - Одна вода, - сказал он. - Виктор, давай удирать. Машина сто-
ит в гараже, заправленная, сядем и - ах! А?
   - Не  паникуй,  - сказал Виктор.  - Удрать всегда успеем...  А
впрочем,  как хочешь.  Я сейчас не поеду,  а ты валяй, и парнишку
прихватишь.
   - Нет, - сказал Квадрига. - Без тебя я не поеду.
   - А  тогда перестань трястись и принеси что-нибудь пожрать.  -
Приказал Виктор. - Хлеб у тебя в камень еще не превратился?
   Хлеб в камень не превратился. Консервы тоже остались консерва-
ми,  и неплохими консервами.  Они ели,  и  солдатик  рассказывал,
какого  страха  он натерпелся за последние два дня,  про летающих
мокрецов,  про нашествие дождевых червей,  про ребятишек, которые
за два дня стали взрослыми,  про друга своего, рядового Крупмана,
парнишечку двадцати лет,  который со страху сделал  себе  самост-
рел... И еще как обед в караулку принесли, поставили разогревать,
два часа обед на плите стоял,  так и не разогрелся,  холодным съ-
ели...  А  нынче заступил на пост,  в восемь часов вечера,  дождь
кромешный с градом,  над зоной - неположенные огни, музыка разда-
ется нечеловеческая,  и какой-то голос все говорит и говорит, го-
ворит и говорит,  а что говорит - не понять ни слова.  А потом из
степи крутящиеся вышки, столбы - в зону. И только они в зону заш-
ли, как отворяются ворота, и вылетает из зоны господин капитан на
своей машине. Я на караул не успел взять, вижу только, что госпо-
дин капитан - на заднем сидении,  без фуражки,  без плаща - лупит
шофера в шею и орет: "Давай, сукин сын! - Орет. - Давай!" Оторва-
лось что-то внутри у меня,  и словно мне кто сказал:  беги, гово-
рит, рви когти, а то костей не соберешь. Ну, я и рванул. Да не по
дороге,  а напрямик,  через степь, через овраги, чуть в болоте не
завяз,  накидку где-то оставил,  новую, вчера выдали, но к городу
вышел,  а в городе патрули. Раз я от них еле ушел, второй раз еще
ушел,  добрался до сюда вот,  до автостанции,  смотрю гражданских
там пускают,  а нашего брата - шиш,  пропуск требуют. Ну, я и ре-
шился...
   Рассказав свою  историю,  солдатик свернулся в кресле и тут же
заснул.  Мучительно трезвый Квадрига снова принялся твердить, что
надо удирать и немедленно.  "Вот же человек,  - твердил он,  тыча
вилкой в сторону заснувшего воина.  - Понимает же человек... А ты
дубина,  Банев,  непробиваемый  дубина.  Как ты не чувствуешь,  я
просто физически ощущаю,  как на меня с севера давит... Ты поверь
мне...  Я знаю,  ты мне не веришь, но сейчас поверь, я ведь давно
вам говорю:  нельзя здесь оставаться... Голем тебе голову заморо-
чил,  пьяница носатая...  Ты пойми,  сейчас дорога свободная, все
ждут рассвета, а потом все мосты забьют, как в сороковом... Дуби-
на ты упрямая,  Банев,  и всегда был такой, и в гимназии ты такой
был..." Виктор  велел  ему спать или убираться к черту.  Квадрига
надулся,  доел консервы и забрался на диван, закутавшись в махро-
вое одеяло.  Некоторое время он ворочался, кряхтел, бормотал апо-
калиптические предупреждения, потом затих. Было четыре часа.
   В четыре десять свет мигнул и погас совсем.  Виктор  вытянулся
на кресле,  укрылся каким-то сухим тряпьем и лежал тихо,  глядя в
темное окно и прислушиваясь. Постанывал солдатик во сне, всхлипы-
вал намаявшийся доктор гонорис кауза.  Где-то, наверное на автос-
танции,  взрывали двигатели,  неразборчиво кричали голоса. Виктор
попытался разобраться в происходящем и пришел к выводу,  что мок-
рецы рассорились-таки с генералом Пфердом,  выперли его из лепро-
зория,  легкомысленно перенесли свою резиденцию в город и вообра-
жают,  что  раз  умеют превращать вино в воду и наводить на людей
ужас, то смогут продержаться против современной армии...  Да  что
там - против современной полиции.  Идиоты.  Разрушат город,  сами
погибнут,  людей оставят без крова.  И дети...  Детей же загубят,
сволочи! А зачем? Что им надо? Неужели опять драка за власть? Эх,
вы,  а еще суперы.  Тоже мне - умные, талантливые... Та же дрянь,
что и мы.  Еще один новый порядок, а чем порядок новее, тем хуже,
это уж известно. Ирма, Диана... Он встрепенулся, нащупал в темно-
те телефон, снял трубку. Телефон молчал.
   Опять они что-то не поделили, а мы, которым не надо ни тех, ни
других,  а надо, чтобы нас оставили в покое, мы опять должны сры-
ваться с места,  топтать друг друга,  бежать,  спасаться, или тем
хуже - выбирать свою сторону,  ничего не понимая, ничего не зная,
веря на слово,  и даже не на слово,  а черт знает на что... Стре-
лять друг в друга, грызть друг друга...
   Привычные мысли в привычном русле. Тысячу раз я уже так думал.
Приучены-с.  Сызмальства приучены-с.  Либо ура-ура, либо пошли вы
все к черту,  никому не верю.  Думать не умеете,  господин банев,
вот что. А потому упрощаете. Какое бы сложное социальное движение
не встретилось вам на пути, вы прежде всего стремитесь его упрос-
тить. Либо верой, либо неверием. И если уж верите, то аж до обом-
ления,  до преданнейшего щенячьего визга. А если не верите, то со
сладострастием харкаете растравленной желчью на все идеалы  и  на
ложные,  и на истиные. Перри Мэйсон говаривал: улики сами по себе
не страшны,  страшна неправильная интерпретация.  То же с полити-
кой жулье интерпретирует так,  как ему выгодно,  а мы,  простаки,
подхватываем готовую интерпретацию. Потому что ее умеем, не можем
и не хотим подумать сами.  А когда простак Банев никогда в  жизни
ничего,  кроме политического жулья, не видивший, начинает интерп-
ретировать сам,  то опять же садится в лужу,  потому что неграмо-
тен, думать по-настоящему не обучен и потому,  естественно,  ни в
какой другой терминологии,  кроме как в жульнической, разбираться
не способен.  Новый мир,  старый мир... И сразу ассоциации... Ну,
ладно, но ведь простак Банев существует не первый  день,  кое-что
понимает,  кое-чему научился. Не полный же он маразматик. Есть же
Диана,  Зурзмансор,  Голем.  Почему я должен верить этому фашисту
Павору,  или этому сопливому деревенскому недорослю, или трезвому
Квадриге?  Почему обязательно кровь, гной, грязь? Почему? Мокрецы
выступили против Пферда?  Прекрасно!  Гнать его в шею.  Давно по-
ра...  И детей они не дадут в обиду, непохоже на них... И не рвут
они на себе жилеток,  не взывают к национальному самосознанию, не
развязывают дремучих инстинктов...  То что наиболее  естественно,
то наименее приличествует человеку - правильно,  Бол-Кунац, моло-
дец... И вполне может быть, что это новый мир без нового порядка.
Страшно?  Неуютно?  Но так и должно быть. Будущее создается тобою
но не для тебя.  Ишь,  как я взвился,  когда меня покрыло пятнами
будущего!  Как запросился назад, к миногам, к водке... Вспоминать
противно,  а ведь так и должно было быть...  Да,  ненавижу старый
мир.  Глупость его ненавижу,  равнодушие,  коварство, фашизм... А
что я без всего этого?  Это хлеб мой и вода моя.  Очистите вокруг
меня мир,  сделайте его таким, каким я хочу его видеть, и мне ко-
нец.  Восхвалять я не умею,  ненавижу восхваление, а ругать будет
нечего,  ненавидеть будет нечего - тоска,  смерть...  Новый мир -
строгий справедливый, умный, стерильно чистый - я ему не нужен, я
в нем нуль. Я был ему нужен, когда боролся за него... А раз я ему
не нужен, то и он мне не нужен, но если он мне не нужен, то зачем
я за него дерусь? Эх, старые добрые времена, когда можно было от-
дать свою жизнь за построение нового мира,  а умереть  в  старом.
Акселерация,  везде акселерация...  Но нельзя не бороться против,
не борясь за! Ну что же, значит, когда ты рубишь лес, больше все-
го достанется тому самому суку, на котором ты сидишь.
   ... Где-то в огромном пустом  мире  плакала  девочка,  жалобно
повторяя:  не хочу,  не хочу, несправедливо, жестоко, мало ли что
будет лучше,  тогда пускай не будет лучше,  пускай они останутся,
пускай они будут,  неужели нельзя сделать так, чтобы они остались
с нами,  как глупо,  как бессмысленно... Это же Ирма, подумал он.
"Ирма!" - Крикнул Виктор и проснулся.
   Храпел Квадрига. Дождь за окном прекратился, и стало как-будто
светлее.  Виктор поднес к глазам часы. Светящиеся стрелки показы-
вали без четверти пять.  Тянуло  промозглым  холодом,  надо  было
встать и закрыть окно,  но он угрелся,  шевелиться не хотелось, и
веки сами собой наползли на глаза. Не то во сне, не то наяву, где
-то  рядом  проходили машины,  тащились по грязной дороге машины,
через бесконечное грязное поле,  под серым  грязным  небом,  мимо
раздавленной  пушки  с  задранным стволом,  мимо обгорелой печной
трубы,  на которой сидели сытые вороны, и промозглая сырость про-
никла под брезент, под шинель, и страшно хотелось спать, но спать
было нельзя, потому что должна была проехать Диана, а калитка за-
перта, в окнах темно, она подумала, что меня здесь нет, и поехала
дальше,  а он выскочил из окна и изо всех сил погнался за машиной
и кричал так, что лопались жилы, но тут как раз шли танки, грохо-
тали и гремели, он не слышал самого себя, и Диана укатила туда, к
переправе,  где все горело,  где ее убьют, и он останется один, и
тут возник свирепый пронзительный визг бомбы прямо в  темя, прямо
в мозг... Виктор бросился в кювет и вывалился из кресла.
   Визжал Р. Квадрига. Он раскорячился перед открытым окном, гля-
дел в небо и визжал,  как бомба. Было светло, но это не был днев-
ной свет.  На захламленном полу лежали разные ясные прямоугольни-
ки.  Виктор подбежал к окну и выглянул.  Это была луна - ледяная,
маленькая, ослепительно  яркая.  В  ней  было  что-то  невыносимо
страшное. Виктор не сразу понял - что.  Небо было по-прежнему за-
тянуто тучами,  но в этих тучах кто-то вырезал ровный  аккуратный
квадратик и в центре квадрата была луна.
   Квадрига уже  не визжал.  Он зашелся от визга и издавал только
слабые скрипучие звуки.  Виктор с трудом перевел дыхание и  вдруг
почувствовал злость.  Да что им здесь - цирк, что ли? За кого они
меня принимают? Квадрига все скрипел.
   - Перестань! - Рявкнул Виктор с ненавистью. - Квадратов не ви-
дел? Живописец дерьмовый! Холуй!
   Он схватил Квадригу за мохровое одеяло и тряхнул изо всех сил.
Квадрига повалился на пол и замер.
   - Хорошо,  - сказал он вдруг неожиданно ясным и отчетливым го-
лосом. - С меня хватит.
   Он поднялся на четвереньки и прямо с четверенек, как спринтер,
кинулся вон. Виктор снова посмотрел в окно. В глубине души он на-
деялся, что ему привиделось,  но все оставалось по-прежнему, и он
даже разглядел в правом нижнем углу квадрата крошечную звездочку.
Прекрасно были видны мокрые кусты сирени и  бездействующий фонтан
с аллегорической рыбой из мрамора, и узорные ворота, а за ворота-
ми - черная лента шоссе.  Виктор сел на подоконник  и,  следя  за
тем,  чтобы не дрожали пальцы,  закурил.  Мельком он заметил, что
солдатика в холле нет - то ли удрал солдатик, то ли спрятался под
диван  и  помер от страха.  Автомат,  во всяком случае,  лежал на
прежнем месте, и Виктор истерически хихикнул сопоставляя эту нес-
частную железяку с силами, которые проделали квадратный колодец в
тучах. Ну и фокусники.  Не-ет, если новый мир и погибнет, то ста-
рому тоже достанется на орехи... А все-таки хорошо, что под рукой
автомат. Глупо,  но с ним как-то спокойнее. И подумавши - неглупо
вовсе.  Ведь  ясно же - ожидается великий драп,  это же в воздухе
висит,  а когда идет великий драп,  всегда лучше держаться в сто-
ронке и иметь при себе оружие...
   Во дворе   взревел   мотор,   из-за   угла  вынесся  огромный,
бесконечно длинный лимузин  Квадриги  (личный  подарок  господина
президента за бескорыстную службу преданной кистью),  и не разби-
рая дороги,  устремился к воротам, вышиб их с треском, вылетел на
шоссе, повернулся и скрылся из виду.
   - Удрал-таки,  скотина,  - пробормотал Виктор, не без зависти.
Он слез с подоконника,  повесил на плечо автомат,  сверху накинул
плащ и окликнул солдатика. Солдатик не откликнулся. Виктор загля-
нул под диван,  но там был только серый узел  с  обмундированием.
Виктор закурил еще одну сигарету и вышел во двор. В кустах сирени
рядом с выбитыми воротами он нашел скамейку  странной  формы,  но
очень удобную,  а главное - с хорошим видом на шоссе, уселся, по-
ложив ногу на ногу, и поплотнее закутался в плащ. Сначала на шос-
се было пусто,  но потом прошла машина, другая, третья - и он по-
нял, что драп начался.
   Город прорвало,  как нарыв.  Вперди драпали избранные, драпали
магистратура и полиция, драпали промышленность и торговля, драпа-
ли суд и акциз, финансы и народное просвещение, почта и телеграф,
драпали золотые рубашки - все,  все в облаках бензиновой вони,  в
трескотне выхлопов, встрепанные, агрессивные, злобные, тупые, ли-
хоимцы, стяжатели, слуги народа, в вое автомобильных сирен, в ис-
терическом стоне сигналов - рев стоял на шоссе,  а гигантский фу-
рункул  все  выдавливался  и выдавливался,  и когда схлынул гной,
потекла кроввь:  собственно народ - на битком набитых грузовиках,
в перекошенных автобусах,  в навьюченных малолитражках,  на мото-
циклах, на велосипедах, на повозках, пешком, толкая ручные тележ-
ки, пешком, сгибаясь под тяжестью узлов, пешком с пустыми руками,
угрюмые,  молчаливые,  потерявшиеся,  оставляя позади себя  дома,
своих клопов, свое нехитрое счастье, налаженную жизнь, свое прош-
лое и свое будущее.  За народом отступала армия. Медленно прополз
вездеход с офицерами,  бронетранспортер, проехали два грузовика с
солдатами и наши лучшие в мире походные кухни,  а последним  дви-
гался полугусеничный броневик с пулеметами, развернутыми назад.
   Светало, побледнела луна, страшный квадрат расплылся, тучи та-
яли:  наступало  утро.  Виктор подождал минут пятнадцать,  никого
больше не дождался и вышел за ворота.  На асфальте валялись гряз-
ные тряпки,  чей-то раздавленный чемодан -  хороший  чемодан,  по
всему видно - начальство обронило,  колесо от телеги, на обочине,
немного поодаль,  и сама телега,  со старым продранным диваном  и
фикусом.  На середине шоссе прямо напротив ворот - одинокая голо-
ва.  Вокруг было пусто.  Виктор посмотрел в сторону  автостанции.
Там  тоже больше не было ни одной машины,  ни одного человека.  В
садах засвистели птицы,  поднималось солнце,  которого Виктор  не
видел уже полмесяца,  а город - несколько лет.  Но теперь на него
здесь некому было смотреть. Снова раздалось жужание мотора и изза
поворота  вынырнул  автобус.  Виктор  сошел на обочину.  Это были
"братья по разуму" - они проплыли мимо, одинаково повернув к нему
равнодушные бессмысленные лица. Вот и все, подумал Виктор. Выпить
бы. Где же Диана?
   Он медленно пошел обратно в город.  Солнце было справа, оно то
пряталось за крышами особняков,  то выглядывало в промежутках, то
брызгало теплым светом сквозь ветви полусгнивших  деревьев.  Тучи
исчезли, и небо было удивительно чистое. От земли поднимался лег-
кий туман.  Было совершенно тихо,  и Виктор обратил  внимание  на
странные, едва слышные звуки,  доносившиеся словно бы из-под зем-
ли.  Но потом он привык и забыл о них. Удивительное чувство покоя
и безопасности охватило его. Он шел, как пьяный, и почти все вре-
мя смотрел на небо. На проспекте президента возле него остановил-
ся джип.
   - Садись, - сказал Голем.
   Голем был серый от усталости и какой-то придавленный,  а рядом
с ним сидела Диана,  тоже усталая,  но все равно красивая,  самая
красивая из всех уставших женщин.
   - Солнце,  - сказал Виктор,  улыбаясь ей.  - Поглядите,  какое
солнце!
   - Он не поедет, - сказала Диана. - Я Вас предупреждала, Голем.
   - Почему не поеду?  - Удивился Виктор.  - Поеду.  Только зачем
торопиться? -  Он  не удержался и снова посмотрел на небо.  Потом
посмотрел назад, на пустую улицу. Все было залито солнцем. Где-то
в поле тащились беженцы,  отступающая армия,  драпало начальство,
там были пробки, там висела ругань, орали бессмысленные команды и
угрозы,  а с севера на город надвигались победители, и здесь была
пустая полоса покоя и безопасности, несколько километров пустоты,
и в пустоте машина и три человека.
   - Голем, это идет новый мир?
   - Да,  - сказал Голем. Он вглядывался в Виктора из-под опухших
век.
   - А где Ваши мокрецы? Идут пешком?
   - Мокрецов нет, - сказал Голем.
   - Как так нет?  - Спросил Виктор.  Он поглядел на Диану. Диана
молча отвернулась.
   - Мокрецов нет, - повторил Голем. Голос у него был сдавленный,
и Виктору показалось,  что он вот-вот заплачет. - Можете считать,
что их и не было. И не будет.
   - Прекрасно, - сказал Виктор. - Пойдемте прогуляемся.
   - Вы поедете или нет? - Вяло спросил Голем.
   - Я бы поехал,  - сказал Виктор, улыбаясь, - но мне надо зайти
в гостиницу,  забрать рукопись... И вообще посмотреть... Вы знае-
те, Голем, мне здесь нравится.
   - Я тоже остаюсь, - сказала вдруг Диана и вылезла из машины. -
Что мне там делать?
   - А что Вам здесь делать? - спросил Голем.
   - Не знаю,  - сказала Диана.  - У меня же нет  никого  больше,
кроме этого человека.
   - Ну хорошо,  - сказал Голем. - Он не понимает. Но Вы же пони-
маете...
   - Но он должен посмотреть, - возразила Диана. - Не может же он
уехать, не посмотрев...
   - Вот именно,  - подхватил Виктор. - На кой черт я нужен, если
я не посмотрю? Это же моя обязанность - смотреть.
   - Слушайте,  дети, - сказал Голем. - Вы соображаете, на что Вы
идете? Виктор, Вам же говорили: оставайтесь на своей стороне, ес-
ли хотите, чтобы от Вас была польза. На своей!
   - Я всю жизнь на своей стороне, - сказал Виктор.
   - Здесь это будет невозможно.
   - Посмотрим, - сказал Виктор.
   - Господи,  - сказал Голем. - Как-будто мне не хочется остать-
ся!  Но  нужно же немножко думать головой!  Нужно же разбираться,
черт побери,  что хочется и что должно... - Он словно убеждал са-
мого себя. - Эх вы... Ну и оставайтесь. Желаю вам приятно провес-
ти время.  - Он включил скорость.  - Где тетрадь,  Диана?  А, вот
она. Так я беру ее себе. Вам она не понадобится.
   - Да, - сказала Диана. - Он так и хотел.
   - Голем,  - сказал Виктор.  - А Вы почему бежите? Вы же хотели
этот мир.
   - Я не бегу,  - строго сказал Голем.  - Я еду.  Оттуда,  где я
больше не нужен,  туда, где я еще нужен. Не в пример Вам. Прощай-
те.
   И он  уехал.  Диана  и Виктор взялись за руки и пошли вверх по
проспекту господина президента в пустой город, навстречу наступа-
ющему победителю. Они не разговаривали, они полной грудью вдыхали
непривычно чистый свежий воздух,  жмурились на солнце,  улыбались
друг другу и ничего не боялись.  Город смотрел на них пустыми ок-
нами,  он был удивителен,  этот город - покрытый плесенью, сколь-
зкий, трухлявый,  весь в каких-то злокачественных пятнах,  словно
изъеденный  экземой,  словно  он пробыл много лет на дне моря,  и
вот,  наконец, его вытащили на поверхность на посмешище солнцу, и
солнце, насмеявшись вдоволь, принялось его разрушать.
   Таяли и испарялись крыши, жесть и черепица дымились рыхлым па-
ром и исчезали на глазах. В стенах росли проталины, расползались,
открывая обшарпанные обои, облупленные кровати, колченогую мебель
и выцветшие фотографии. Мягко подламывались уличные фонари, раст-
ворялись  в воздухе киоски и рекламные тумбы - все вокруг потрес-
кивало,  тихонько шипело,  шелестело, делалось пористым, прозрач-
ным, преврещалось в сугробы грязи и пропадало. Вдали башня ратуши
изменила очертания,  сделалась зыбкой и слилась с  синевой  неба.
Некоторое время в небе,  отдельно от всего,  висели старинные ба-
шенные часы, потом исчезли и они...
   Пропали мои рукописи, весело подумал Виктор. Вокруг уже не бы-
ло города  - торчал кое-где чахлый кустарник,  и остались больные
деревья,  и пятна зеленой травы,  только вдалеке за  туманом  еще
угадывались какие-то здания, остатки зданий, а недалеко от бывшей
мостовой,  на каменном крылечке,  которое никуда не  вело,  сидел
Тэдди, вытянув раненую ногу и положив рядом с собой костыли.
   - Привет, Тэдди! - Сказал Виктор. - Остался?
   - Ага, - сказал Тэдди.
   - Что так?
   - Да ну их,  - сказал Тэдди.  - Набились,  как сельди в бочку,
ногу некуда вытянуть,  я говорю снохе,  ну зачем тебе, дура, сер-
вант? А она меня кроет... Плюнул я на них и остался.
   - Пойдешь с нами?
   - Да нет, идите, - сказал Тэдди. - Я уж посижу. Ходок я теперь
никудышный, а мое меня не минует...
   Они пошли дальше. Становилось жарко, и Виктор сбросил на землю
плащ,  стряхнул с себя ржавые остатки автомата и засмеялся от об-
легчения. Диана поцеловала его и сказала:  "Хорошо!" Он не возра-
жал.  Они шли и шли под синим небом,  под горячими лучами солнца,
по земле,  которая уже зазеленела молодой травой, и пришли к тому
месту, где была гостиница. Гостиница не исчезла вовсе - она стала
огромным  серым  кубом  из грубого шершавого бетона - пограничный
знак между старым и новым миром. И едва он это подумал, как из-за
глыбы  бетона беззвучно выскользнул реактивный истребитель со щи-
том легиона на фюзеляже,  беззвучно промелькнул над головой,  все
еще беззвучно  вошел  в  разворот где-то возле солнца и исчез,  и
только тогда налетел адский, свистящий рев, ударил в уши, в лицо,
в душу, но навстречу уже шел Бол-Кунац, повзрослевший, с выгорев-
шими усиками на загорелом лице,  а поодаль шла Ирма,  тоже  почти
взрослая,  босая, в простом легком платье, с прутиком в руке. Она
посмотрела вслед истребителю, подняла прутик, словно прицеливаясь
и сказала: "Кх-х!"
   Диана рассмеялась.  Виктор посмотрел на нее и увидел,  что это
еще одна Диана,  совсем новая,  какой она никогда прежде не была,
он и не предполагал даже, что такая Диана возможна - Диана счаст-
ливая. И тогда он погрозил себе пальцем и подумал: "Все это прек-
расно, но вот что, не забыть бы мне вернуться."

                         К о н е ц

         Ленинград - Москва.

         Сентябрь 1966 - сентябрь 1967г.